Римские каникулы
Часть 10 из 23 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Ну и куда сегодня меня поведет мой провожатый?
Вместо ответа он протянул ей сложенный втрое рекламный буклет.
– Галерея виллы Боргезе… – протянула Римма, кинув быстрый взгляд на название. – Было бы здорово там побывать… Но у нас нет билетов. Я узнавала: их покупают заранее, за месяц, а то и за два. Но это не страшно. Сегодня мы можем сходить…
– Да ты открой для начала, – перебил ее Ромоло.
Она развернула буклет. Из него выпорхнул распечатанный на принтере лист бумаги.
– Приглашение… Дуэ персонэ… Сеанс 10.30, – прочитала она. – Невероятно. Где ты его раздобыл? – Римма с веселым удивлением уставилась на него.
Ромоло горделиво расправил плечи и церемонно подал ей руку:
– Прошу, синьорина. А то опоздаем. По дороге все расскажу.
Вкратце пылкий и красочный монолог ее спутника сводился к следующему. Вчера, когда они гуляли по Тиволи, он окончательно понял, что она не такая, как все. Не в том смысле, что живая богиня – тут Римма чуть не начала опять возмущаться – а в том, что ей действительно интересен его родной город. И интерес этот не праздный, не туристический, когда сегодня одно, завтра другое. Какая разница, на что смотреть невыспавшимися глазами, перед которыми все палаццо, соборы и колизеи слипаются в один большой, пестрый ком? У Риммы всё иначе. Она действительно всем сердцем любит Италию, любит Рим. Он, Ромоло, восхищен ею и бесконечно благодарен за это. Поэтому вчера вечером, закончив с работой (о, это был сущий ад! такого количества китайцев их кафе не видело с самого Рождества!), он поехал к приятелю, который чинит велосипеды и выдает гироскутеры напрокат в садах виллы Боргезе. У того есть подружка, она знакома с девчонкой, чья двоюродная сестра работает в тамошнем экскурсионном бюро… В общем, долго рассказывать. Но теперь их задача – успеть на сеанс к 10.30. Опоздавших не пустят.
Римма глянула на часы и невольно прибавила шагу. Не хватало еще действительно опоздать! Да, эта «служебная командировка» запомнится ей надолго. Мало того, что она вообще оказалась в Риме едва не случайно, так еще и смогла столько всего увидеть за неполных шесть дней! А галерея Боргезе – это же… как концентрат Эрмитажа! Рафаэль, Тициан, Караваджо… Ну, кто там еще? Веронезе, Рубенс, Бернини… И перечислять можно еще очень долго.
Это был первый настоящий римский музей, в котором она оказалась. Поездка в Тиволи не считалась: вилла д’Эсте знаменита именно своими садами, а не статуями и картинами. Еще вчера Римму озадачили абсолютно пустые залы и кабинеты, по которым фланировали туристы – там не было ни мебели, ни каких-то других экспонатов, лишь бесчисленные росписи, покрывающие стены от пола до потолка. Но здесь все выглядело совершенно иначе. Преисполненные внимания и притихшие, они медленно переходили из зала в зал и останавливались, следуя подсказкам аудиогида, у очередного бесценного шедевра. Первое время Римма подолгу рассматривала каждый из них, но вскоре все эти огромные живописные полотна в золоченых рамах, порой не уступавшие в размерах рекламным билбордам, прихотливые барочные светильники, одновременно напоминавшие взрыв фейерверка и букет из кокосовых пальм, скульптурные композиции с сатирами и фавнами, умыкающими, бодро вскинув на покрытое шерстью мускулистое плечо, беззвучно вопящих пышнотелых девиц с вытаращенными глазами, стали сливаться в общую, сплошную и яркую массу. Через два часа, когда сеанс подошел к концу, голова у Риммы шла кругом. От бесценных сокровищ рябило в глазах. Все-таки концентрат – тяжелая пища для организма. Его так и хотелось разбавить в пропорции один к десяти.
Присев на скамейку у выхода, Римма потерла виски, жалобно попросила воды и, пока Ромоло искал киоск или автомат по продаже, с трудом отходила от увиденного. Вот тебе и «небольшая частная вилла, укрытая в одноименных садах», как писали путеводители. Да… Что ж тогда про Ватикан говорить, со всеми его выставками и музеями размером с некрупный провинциальный город?
Нет уж, хватит с нее культурных шедевров и наследия цивилизаций. На этот раз – точно.
Чуть-чуть отдышавшись, они вышли наружу, не глядя по сторонам, молча побрели по дорожкам парка. То ли от переизбытка впечатлений, то ли от мыслей о предстоящем прощании, которое, как ни крути, становилось все ближе, настроение у Риммы испортилось. На Ромоло вообще было больно смотреть. Он был бледен, и с каждой минутой мрачнел все больше и больше. Оба без слов понимали, в какую попались ловушку: эти несколько дней, проведенные вместе, невероятно сблизили их. Да что там сблизили – они без ума друг от друга! Римме это было ясно без всяких размышлений и самокопаний. Как ни пыталась она сбежать от признания самой себе, внезапно вспыхнувшее чувство оказалось настолько сильным, что захватило ее всю, полностью, не оставив в душе ни одного свободного уголка. Вот она – настоящая любовь, та самая Un Amore Grande, которую она искала всю жизнь. И мама, как всегда, оказалась права – эта любовь ждала ее именно в Италии. Пусть они с Ромоло знают друг друга совсем недолго, но ведь так обычно и бывает, когда люди встречают настоящее чувство. Когда находишь свою половину, того самого, единственного в мире, кто предназначен тебе судьбой, то, чтобы понять это, достаточно одного взгляда.
Наблюдая, как Ромоло нервно кусает губы, порываясь что-то сказать, как дрожат его пальцы, когда он откидывает со лба свои роскошные темные волосы, как зябко поводит плечами, будто бы на дворе стоит не яркий весенний день, а январская стужа, Римма была готова вот-вот разрыдаться. Наконец, все-таки не выдержала, жалобно всхлипнула и, остановившись, принялась бестолково копаться в сумочке, отыскивая пачку бумажных платков. Остановился и Ромоло. Его лица ей было не видно – она склонилась над сумкой так низко, как только могла, чтобы не показывать слез. Несколько секунд он молчал, а потом сказал тихо-тихо, совсем не в обычном своем высокопарном стиле:
– Это все бесполезно. Ну бессмысленно же! Глупо скрывать. Я люблю тебя. Пожалуйста, останься со мной.
Она уронила сумку и подняла на него полные слез глаза. Он обнял ее, крепко прижал к себе, и слова признания потекли бурным, неудержимым потоком:
– Ты – моя единственная любовь… Невероятная, лучшая… Я и мечтать не мог… Самая прекрасная девушка на земле… Никогда не надеялся, что встречу тебя… Будь со мной, умоляю…
Если бы он не держал сейчас Римму в объятиях, она наверняка не устояла бы на ногах, до того у нее все плыло перед глазами. Казалось, что сердце стучит не в груди, а прямо в горле, и с каждым словом, с каждым выдохом рвется наружу. Теряя голову от нахлынувших чувств, она прошептала растерянным эхом:
– Я тоже… тоже люблю…
Услышав эти слова, он коротко вскрикнул, как от внезапной боли, а затем подхватил ее на руки, прижал к себе и закружил по аллее.
И от этого кружения, от стремительности событий у Риммы совсем захватило дух. Она спрятала лицо у него на груди, закрыла глаза и засмеялась тихим счастливым смехом.
– Но как же… Что я буду здесь делать? – еле слышно пролепетала она.
– Найдешь работу. Это неважно. Я придумаю что-нибудь. Главное, что мы будем вместе. И обязательно будем счастливы… – страстный шепот проникал прямо в сердце. А нежные губы уже скользили по запылавшим щекам, невесомо касались скул, висков, осторожно пробовали на вкус ее частое, прерывистое дыхание.
Все смешалось перед глазами у Риммы. Пронеслось ослепляюще-пестрым видением: прекрасное, бледное от волнения лицо Ромоло с сияющими, как драгоценные камни, глазами, кусты цветущих камелий, лукавые купидоны, улыбающиеся с карнизов, ее престижная работа, любовно обустроенная квартира в Москве…
Пронеслось – и пропало.
Говорят – с милым рай в шалаше. Так почему бы ее шалашу не случиться в Риме, в городе ее самой главной, самой заветной мечты?
И, прежде чем окончательно пропасть в поцелуе – их первом, таком робком и в то же время сулящем все будущие неземные блаженства – она тихо выдохнула в эти горячие, благоговейно замершие губы: «Хорошо. Я согласна».
Глава 9
Вечное счастье в Вечном городе
Оглушенные объяснением, Римма и Ромоло еще долго бродили по парку. Он держал ее за руку, поминутно заглядывая в лицо и улыбаясь восторженной, нереально счастливой улыбкой, в глазах плясали сумасшедшие искры. А Римме казалось, что за спиной у нее внезапно выросли крылья. На душе было радостно и легко, все тревоги отодвинулись за край этого волшебного дня – самого лучшего дня ее жизни.
– Любовь моя, я так счастлив, что не нахожу слов, как рассказать тебе об этом, – прошептал Ромоло и поднес ее пальцы к своим губам. Бережно поцеловал каждый, один за другим, спрятал лицо в ее ладонях.
Кожу словно опалило жаром: так горячо было его частое, прерывистое дыхание. Жар этот проникал прямо в сердце, будоражил, заставляя стучать все быстрей и быстрей. Римма чувствовала, как каждая жилочка, каждый нерв ее тела превращается в крошечный бикфордов шнур, как они стремительно вспыхивают, воспламененные его дыханием, как эти огоньки разносятся током крови, как ликует душа – и не было в мире сил, способных унять пробуждаемое ими пламя. Похоже, сегодняшний сон оказался вещим.
Римма лишь счастливо улыбнулась в ответ на эти простые, безыскусные слова и, склонившись, коснулась губами волос Ромоло. Их аромат – легкий, едва уловимый – вмиг опьянил ее, и она, с наслаждением прижавшись щекой к этому текучему теплому шелку, принялась осыпать их короткими легкими поцелуями.
Ромоло немедленно выпустил ее ладони и, просияв, вновь заключил Римму в объятия. Через несколько минут оба обнаружили себя на укромной скамейке исступленно целующимися, словно подростки на первом свидании. Выпивая чужое дыхание и до капли отдавая свое, именно так Римма и ощущала себя: юной, счастливой, желанной. В изнеможении склонив голову к нему на грудь, закрыла глаза: пусть этот волшебный сон длится вечно.
Оба немного пришли в себя, лишь когда солнце уже стало клониться к закату. Заметив ее робкий, полный невысказанных вопросов взгляд, Ромоло принялся горячо заверять, что волноваться ей решительно не о чем.
Да, любовь обрушилась на них стремительно, как тропический ливень на коралловый остров, ну так и что с того? Они взрослые люди, значит, справятся с любыми трудностями. Тем более что и трудностей-то никаких особенно нет: слава богу, Ромоло в состоянии позаботиться о своей любимой. У него есть дом, есть любящая семья, которая его во всем поддержит, есть работа, есть, наконец, собственные сбережения – что еще нужно?
Римма, улыбаясь, кивала, крепко держа его за руку. В голове проносились тысячи мыслей, важных и совсем пустяковых, даже нелепых. Но и те, и другие настырно требовали к себе ее немедленного внимания. Кое-как угомонив этот внутренний переполох, она решила, что правильнее всего будет начать с самого неотложного: с работы. Ведь, как ни крути, а завтра утром в десять ноль-ноль она должна сидеть на своем месте в офисе и рассказывать всем желающим послушать, как прошла ее итальянская командировка.
Или дать какие-то приемлемые объяснения, которые предстояло сначала придумать.
Объяснения придумались на удивление быстро – она может просто взять отпуск. Ее непосредственная начальница, руководящая экономическим отделом, – женщина вполне вменяемая, и скорее всего, готова будет пойти навстречу. А может быть, даже и обрадуется, что Римма решила отгулять свое законное время отдыха именно сейчас, а не в какую-нибудь «горячую пору». Вот и прекрасно! Сидя в холле отеля на пьяцца Навона, куда они с Ромоло заехали за ее чемоданом, Римма быстренько настрочила электронное письмо и приложила к нему заявление, бланк для которого у нее всегда на всякий случай хранился в почте. Только бы начальница согласилась! Тогда у Риммы будут в запасе две недели, а там она что-нибудь придумает.
К дому Ромоло добрались уже под вечер. К их удивлению, кафе оказалось закрыто. Свет внутри не горел, на уличных столиках ножками вверх громоздились чугунные стулья, в полусумраке скупого освещения они напоминали рога каких-то экзотических, давно вымерших животных. Ромоло прикусил губу и чуть заметно нахмурился: было ясно, что таким демонстративно ранним закрытием мать решила выразить свое отношение к его не в меру затянувшимся «выходным». Увидев его лицо, Римма испуганно ойкнула и невольно попятилась, но он немедленно поймал ее за руку, притянул к себе и прошептал улыбаясь:
– Не переживай, всё будет хорошо! Мои родные чудесные. Сейчас сама убедишься. И ничего не бойся, слышишь? Запомни: я никому на свете никогда не позволю обидеть тебя. Так и знай.
Римма послушно кивнула. Чтобы перевести дух и собраться с силами, открыла сумочку и принялась разыскивать зеркало, затем ей незамедлительно потребовались расческа и губная помада. Ромоло терпеливо ждал, поглядывая на нее с видимым одобрением: разумеется, его возлюбленная должна предстать перед семьей избранника во всем ослепительном блеске своей красоты. Наконец все было готово. Глубоко вдохнув, Римма обвела взглядом узкий, всего в четыре окна, фасад и спросила:
– А почему внутри так темно? Может быть, их нет дома?
– Как это нет? – искренне удивился Ромоло. – Где же им, по-твоему, быть – в воскресный-то вечер?
– Не знаю, – она пожала плечами. – Просто свет горит только на третьем этаже, вот я и подумала…
– Именно там расположены наши главные жилые апартаменты. Первый этаж занимает кафе, сама знаешь. Второй – холодильники, кладовые, подсобки. Все, что нужно для работы. А третий и четвертый – жилые. Так что все просто. Идем?
После слов «главные жилые апартаменты» воображение услужливо подсунуло Римме веер картинок, одна соблазнительнее другой: анфилады просторных комнат, где много света и воздуха, летящие прозрачные занавески, а за ними – ослепительная гладь залива с покачивающимися на волнах яхтами…
Стоп. Что еще за яхты такие? И откуда в центре Рима залив? Что-то она совсем уж замечталась…
Тянуть дальше не было смысла. По неширокой каменной лестнице они поднялись на третий этаж. На площадке, выложенной разноцветной мраморной плиткой, имелась всего одна дверь. Отперев ее, Ромоло пропустил Римму вперед, вновь шепнув в самое ухо:
– Все, мы дома. Это мой дом, слышишь? Я с тобой. Не вздумай бояться!
И, не дождавшись ответа, решительно прокричал в темноту:
– Мама! Я вернулся!
От неожиданности этого окрика Римма вжала голову в плечи. Чувствуя, как на нее надвигается самая настоящая паника, она что есть силы вцепилась в руку Ромоло и застыла на месте как вкопанная. Он только головой покачал:
– Если ты немедленно не перестанешь ломать мне пальцы, я внесу тебя в столовую на руках. Или перекину через плечо, как похищенную сабинянку. Тебе как больше нравится?
Против воли хихикнув, Римма поймала его смеющийся взгляд, полный любви и самого искреннего желания ободрить. И она вновь поверила, что ее счастье – это все, что он в жизни хочет. Он столько сотен раз это сегодня сказал, что она поневоле запомнила. Тряхнула головой и, глубоко вдохнув, Римма решительно шагнула вперед.
Недлинный коридор вывел их в овальный холл, в котором были четыре двери. Одна из них, двустворчатая, с красивыми резными вставками, была сейчас распахнута настежь. В широком проеме виднелся накрытый пестрой скатертью стол, за которым ужинали три женщины. Заслышав шаги, все трое как по команде перестали есть и подняли глаза на вошедших.
– Всем привет! – Ромоло бодро помахал им рукой. – Мама, добрый вечер, – отдельный легкий кивок головы предназначался той самой полной пожилой женщине, которую Римма уже видела внизу, в кафе, несколько дней назад. – Прошу вас, знакомьтесь: это Римма, моя возлюбленная, самая лучшая девушка на земле. Она приехала ко мне из России, из самой-самой ее глубины – из Москвы. И будет жить с нами.
Он коротко приобнял Римму за плечи, на мгновение притягивая к себе, и тотчас же опустил руку. Голос его звучал спокойно и твердо, как и должен был звучать голос мужчины, уверенного в себе, не допускающего и мысли о возражениях или протестах.
Подвести его в этой уверенности, а заодно и себя, было бы форменным свинством. Поэтому Римма, собрав в кулак всю отпущенную ей природой решительность, вежливо улыбнулась и кивнула застывшим, как соляные столпы, дамам:
– Добрый вечер, синьоры. Очень рада с вами познакомиться.
Выдохнув, гордо выпрямилась и обвела взглядом собравшихся за столом.
Лукреция Сантини, мать Ромоло, сидела прямо напротив нее, и Римма наконец, смогла разглядеть ее получше. Лет под шестьдесят, большие и выразительные, как у сына, глаза, ярко подведены, крупный рот накрашен алой помадой. На ней было темное платье, как и при их первой встрече, в ушах поблескивали массивные золотые серьги, под стать многочисленным кольцам, украшавшим пальцы с таким же ярким маникюром, как и губная помада. Синьора Лукреция выслушала заявление Ромоло, и на ее лице не дрогнул ни один мускул, лишь тяжелые веки на мгновение опустились, прикрыв агатово-черные глаза, но тут же ее взгляд вновь стал бесстрастным и спокойным.
– Добрый вечер, синьорина. Какая невероятная новость! Ромоло, как никто в целом свете, всегда умеет меня удивить, – она коротко улыбнулась и вежливо кивнула Римме. По выражению ее лица пока что невозможно было понять, как именно она восприняла слова сына.
– Анна, Джулия, знакомьтесь, это Римма. Римма, это мои сестры – Анна и Джулия, – затараторил явно приободрившийся Ромоло, представляя ее остальным.
Две пары пронзительных черных глаз изучающе уставились на Римму. Ей ничего не оставалось, как вежливо кивнуть обеим – спектакль нужно было играть до конца.
– Анна, – представилась старшая дочь синьоры Лукреции и коротко дернула головой, не сводя взгляда с нежданной гостьи. По рассказам Ромоло Римма уже знала, что в свои тридцать лет Анна была законченной старой девой, но причина тому крылась не в возрасте, а, скорее, в особенности характера – недоверчивого и высокомерного. Из слов возлюбленного Римма поняла, что его старшая сестра напрочь лишена мало-мальской, даже самой поверхностной, симпатии к людям. Анна смотрела пристально, почти не мигая, и вовсе не думала одаривать Римму ответной улыбкой. Внешность ее была под стать этому колючему взгляду: худая, нескладная, с плоской грудью и большими некрасивыми руками, она демонстративно не пользовалась косметикой, да к тому же еще и носила очки в совершенно не подходящей для ее формы лица оправе, будто нарочно старалась посильнее испортить производимое впечатление.
В отличие от нее, средняя дочь синьоры Лукреции, Джулия, широко улыбнулась, глядя на Римму и, всплеснув руками, оживленно замахала ей через стол.
– Джулия – это я. Обалдеть! Ну, братец, ты и даешь! Вот уж новость так новость! Римма, как здорово, что ты выучила итальянский! Вы, наверное, давно переписываетесь?
В ответ на такую живую, непосредственную реакцию Римма невольно улыбнулась ей вновь. Внешностью Джулия пошла в мать – невысокая шустрая хохотушка, пока еще гибкая и стройная, но уже с намечающейся склонностью к полноте. В свои двадцать пять Джулия уже была замужем и растила двух детей – четырехлетнего Джорджио и трехлетнюю Розу-Летицию – и ждала третьего ребенка, который должен был появиться на свет в начале лета. Римма знала и ее семейную историю: в мужья себе Джулия, к большому неудовольствию матери, выбрала эмигранта, красавца румына Драгоша Левареску – энергичного шумного весельчака, совсем под стать ей самой. Ромоло говорил, что они познакомились при весьма драматических обстоятельствах: Джулия сломала ногу, неудачно грохнувшись с велосипеда, а Драгош, только-только обустроившийся в Италии, работал тогда водителем скорой, которая и доставила пострадавшую в больницу. Позже, когда Джулия уже была беременна второй раз, знакомые парни из румынского землячества помогли молодому папаше устроиться в дилерский автосервис «Фиата». Мастерские располагались где-то на дальней окраине Рима, но привередничать особо не приходилось: работа считалась очень приличной, и держаться за нее нужно было обеими руками. Ромоло рассказывал, что вставал Драгош очень рано, а возвращался поздно, домой приходил только спать, поэтому за семейным ужином его можно было встретить только по выходным. Жить молодым приходилось пока что вместе с семьей жены: своего жилья у Драгоша не было, но он усиленно копил, откладывая каждый свободный евро. Хорошо, что синьора Лукреция не возражала, ведь всем остальным пришлось потесниться, освобождая место для разрастающегося семейства. В благодарность за это Джулия старалась помогать матери и брату в кафе, хотя времени и сил у нее для этого оставалось не так уж и много: будучи беременной, да еще и с двумя маленькими детьми на руках, не больно-то поработаешь.
Малышей Джулии в этот вечер в столовой не было, их уже уложили спать, и это вышло только к лучшему – Римма не то чтобы не любила детей, но как-то не очень умела с ними общаться, особенно с маленькими. Не оказалось дома и самой младшей сестры Ромоло, Вероники. Ей недавно исполнилось восемнадцать, и в этом году она оканчивала частную католическую школу для девочек. Об этом Ромоло тоже рассказал со всеми подробностями: школа дорогая и довольно престижная, очень строгая, в духе старых добрых традиций, с полным пансионом, отсутствием интернета и существенными ограничениями для посетителей-родственников, а о неродственниках и речи быть не могло. Вероника приезжала домой только на лето, Рождество и Пасху и, как знал Ромоло, считала оставшиеся до выпуска дни, чтобы развязаться, наконец, с опостылевшей учебой. Сам он от всего сердца жалел сестру и не упускал случая высказать матери свое мнение о таком суровом воспитании младшей дочки, но та бесстрастно пропускала мимо ушей его пламенные тирады, лишь заявляла в ответ: «Зато мне так гораздо спокойней».
Поерзав, Джулия бросила на мать вопросительный взгляд и, не получив никакого ответа, на свой страх и риск похлопала ладонью по стулу рядом с собой:
Вместо ответа он протянул ей сложенный втрое рекламный буклет.
– Галерея виллы Боргезе… – протянула Римма, кинув быстрый взгляд на название. – Было бы здорово там побывать… Но у нас нет билетов. Я узнавала: их покупают заранее, за месяц, а то и за два. Но это не страшно. Сегодня мы можем сходить…
– Да ты открой для начала, – перебил ее Ромоло.
Она развернула буклет. Из него выпорхнул распечатанный на принтере лист бумаги.
– Приглашение… Дуэ персонэ… Сеанс 10.30, – прочитала она. – Невероятно. Где ты его раздобыл? – Римма с веселым удивлением уставилась на него.
Ромоло горделиво расправил плечи и церемонно подал ей руку:
– Прошу, синьорина. А то опоздаем. По дороге все расскажу.
Вкратце пылкий и красочный монолог ее спутника сводился к следующему. Вчера, когда они гуляли по Тиволи, он окончательно понял, что она не такая, как все. Не в том смысле, что живая богиня – тут Римма чуть не начала опять возмущаться – а в том, что ей действительно интересен его родной город. И интерес этот не праздный, не туристический, когда сегодня одно, завтра другое. Какая разница, на что смотреть невыспавшимися глазами, перед которыми все палаццо, соборы и колизеи слипаются в один большой, пестрый ком? У Риммы всё иначе. Она действительно всем сердцем любит Италию, любит Рим. Он, Ромоло, восхищен ею и бесконечно благодарен за это. Поэтому вчера вечером, закончив с работой (о, это был сущий ад! такого количества китайцев их кафе не видело с самого Рождества!), он поехал к приятелю, который чинит велосипеды и выдает гироскутеры напрокат в садах виллы Боргезе. У того есть подружка, она знакома с девчонкой, чья двоюродная сестра работает в тамошнем экскурсионном бюро… В общем, долго рассказывать. Но теперь их задача – успеть на сеанс к 10.30. Опоздавших не пустят.
Римма глянула на часы и невольно прибавила шагу. Не хватало еще действительно опоздать! Да, эта «служебная командировка» запомнится ей надолго. Мало того, что она вообще оказалась в Риме едва не случайно, так еще и смогла столько всего увидеть за неполных шесть дней! А галерея Боргезе – это же… как концентрат Эрмитажа! Рафаэль, Тициан, Караваджо… Ну, кто там еще? Веронезе, Рубенс, Бернини… И перечислять можно еще очень долго.
Это был первый настоящий римский музей, в котором она оказалась. Поездка в Тиволи не считалась: вилла д’Эсте знаменита именно своими садами, а не статуями и картинами. Еще вчера Римму озадачили абсолютно пустые залы и кабинеты, по которым фланировали туристы – там не было ни мебели, ни каких-то других экспонатов, лишь бесчисленные росписи, покрывающие стены от пола до потолка. Но здесь все выглядело совершенно иначе. Преисполненные внимания и притихшие, они медленно переходили из зала в зал и останавливались, следуя подсказкам аудиогида, у очередного бесценного шедевра. Первое время Римма подолгу рассматривала каждый из них, но вскоре все эти огромные живописные полотна в золоченых рамах, порой не уступавшие в размерах рекламным билбордам, прихотливые барочные светильники, одновременно напоминавшие взрыв фейерверка и букет из кокосовых пальм, скульптурные композиции с сатирами и фавнами, умыкающими, бодро вскинув на покрытое шерстью мускулистое плечо, беззвучно вопящих пышнотелых девиц с вытаращенными глазами, стали сливаться в общую, сплошную и яркую массу. Через два часа, когда сеанс подошел к концу, голова у Риммы шла кругом. От бесценных сокровищ рябило в глазах. Все-таки концентрат – тяжелая пища для организма. Его так и хотелось разбавить в пропорции один к десяти.
Присев на скамейку у выхода, Римма потерла виски, жалобно попросила воды и, пока Ромоло искал киоск или автомат по продаже, с трудом отходила от увиденного. Вот тебе и «небольшая частная вилла, укрытая в одноименных садах», как писали путеводители. Да… Что ж тогда про Ватикан говорить, со всеми его выставками и музеями размером с некрупный провинциальный город?
Нет уж, хватит с нее культурных шедевров и наследия цивилизаций. На этот раз – точно.
Чуть-чуть отдышавшись, они вышли наружу, не глядя по сторонам, молча побрели по дорожкам парка. То ли от переизбытка впечатлений, то ли от мыслей о предстоящем прощании, которое, как ни крути, становилось все ближе, настроение у Риммы испортилось. На Ромоло вообще было больно смотреть. Он был бледен, и с каждой минутой мрачнел все больше и больше. Оба без слов понимали, в какую попались ловушку: эти несколько дней, проведенные вместе, невероятно сблизили их. Да что там сблизили – они без ума друг от друга! Римме это было ясно без всяких размышлений и самокопаний. Как ни пыталась она сбежать от признания самой себе, внезапно вспыхнувшее чувство оказалось настолько сильным, что захватило ее всю, полностью, не оставив в душе ни одного свободного уголка. Вот она – настоящая любовь, та самая Un Amore Grande, которую она искала всю жизнь. И мама, как всегда, оказалась права – эта любовь ждала ее именно в Италии. Пусть они с Ромоло знают друг друга совсем недолго, но ведь так обычно и бывает, когда люди встречают настоящее чувство. Когда находишь свою половину, того самого, единственного в мире, кто предназначен тебе судьбой, то, чтобы понять это, достаточно одного взгляда.
Наблюдая, как Ромоло нервно кусает губы, порываясь что-то сказать, как дрожат его пальцы, когда он откидывает со лба свои роскошные темные волосы, как зябко поводит плечами, будто бы на дворе стоит не яркий весенний день, а январская стужа, Римма была готова вот-вот разрыдаться. Наконец, все-таки не выдержала, жалобно всхлипнула и, остановившись, принялась бестолково копаться в сумочке, отыскивая пачку бумажных платков. Остановился и Ромоло. Его лица ей было не видно – она склонилась над сумкой так низко, как только могла, чтобы не показывать слез. Несколько секунд он молчал, а потом сказал тихо-тихо, совсем не в обычном своем высокопарном стиле:
– Это все бесполезно. Ну бессмысленно же! Глупо скрывать. Я люблю тебя. Пожалуйста, останься со мной.
Она уронила сумку и подняла на него полные слез глаза. Он обнял ее, крепко прижал к себе, и слова признания потекли бурным, неудержимым потоком:
– Ты – моя единственная любовь… Невероятная, лучшая… Я и мечтать не мог… Самая прекрасная девушка на земле… Никогда не надеялся, что встречу тебя… Будь со мной, умоляю…
Если бы он не держал сейчас Римму в объятиях, она наверняка не устояла бы на ногах, до того у нее все плыло перед глазами. Казалось, что сердце стучит не в груди, а прямо в горле, и с каждым словом, с каждым выдохом рвется наружу. Теряя голову от нахлынувших чувств, она прошептала растерянным эхом:
– Я тоже… тоже люблю…
Услышав эти слова, он коротко вскрикнул, как от внезапной боли, а затем подхватил ее на руки, прижал к себе и закружил по аллее.
И от этого кружения, от стремительности событий у Риммы совсем захватило дух. Она спрятала лицо у него на груди, закрыла глаза и засмеялась тихим счастливым смехом.
– Но как же… Что я буду здесь делать? – еле слышно пролепетала она.
– Найдешь работу. Это неважно. Я придумаю что-нибудь. Главное, что мы будем вместе. И обязательно будем счастливы… – страстный шепот проникал прямо в сердце. А нежные губы уже скользили по запылавшим щекам, невесомо касались скул, висков, осторожно пробовали на вкус ее частое, прерывистое дыхание.
Все смешалось перед глазами у Риммы. Пронеслось ослепляюще-пестрым видением: прекрасное, бледное от волнения лицо Ромоло с сияющими, как драгоценные камни, глазами, кусты цветущих камелий, лукавые купидоны, улыбающиеся с карнизов, ее престижная работа, любовно обустроенная квартира в Москве…
Пронеслось – и пропало.
Говорят – с милым рай в шалаше. Так почему бы ее шалашу не случиться в Риме, в городе ее самой главной, самой заветной мечты?
И, прежде чем окончательно пропасть в поцелуе – их первом, таком робком и в то же время сулящем все будущие неземные блаженства – она тихо выдохнула в эти горячие, благоговейно замершие губы: «Хорошо. Я согласна».
Глава 9
Вечное счастье в Вечном городе
Оглушенные объяснением, Римма и Ромоло еще долго бродили по парку. Он держал ее за руку, поминутно заглядывая в лицо и улыбаясь восторженной, нереально счастливой улыбкой, в глазах плясали сумасшедшие искры. А Римме казалось, что за спиной у нее внезапно выросли крылья. На душе было радостно и легко, все тревоги отодвинулись за край этого волшебного дня – самого лучшего дня ее жизни.
– Любовь моя, я так счастлив, что не нахожу слов, как рассказать тебе об этом, – прошептал Ромоло и поднес ее пальцы к своим губам. Бережно поцеловал каждый, один за другим, спрятал лицо в ее ладонях.
Кожу словно опалило жаром: так горячо было его частое, прерывистое дыхание. Жар этот проникал прямо в сердце, будоражил, заставляя стучать все быстрей и быстрей. Римма чувствовала, как каждая жилочка, каждый нерв ее тела превращается в крошечный бикфордов шнур, как они стремительно вспыхивают, воспламененные его дыханием, как эти огоньки разносятся током крови, как ликует душа – и не было в мире сил, способных унять пробуждаемое ими пламя. Похоже, сегодняшний сон оказался вещим.
Римма лишь счастливо улыбнулась в ответ на эти простые, безыскусные слова и, склонившись, коснулась губами волос Ромоло. Их аромат – легкий, едва уловимый – вмиг опьянил ее, и она, с наслаждением прижавшись щекой к этому текучему теплому шелку, принялась осыпать их короткими легкими поцелуями.
Ромоло немедленно выпустил ее ладони и, просияв, вновь заключил Римму в объятия. Через несколько минут оба обнаружили себя на укромной скамейке исступленно целующимися, словно подростки на первом свидании. Выпивая чужое дыхание и до капли отдавая свое, именно так Римма и ощущала себя: юной, счастливой, желанной. В изнеможении склонив голову к нему на грудь, закрыла глаза: пусть этот волшебный сон длится вечно.
Оба немного пришли в себя, лишь когда солнце уже стало клониться к закату. Заметив ее робкий, полный невысказанных вопросов взгляд, Ромоло принялся горячо заверять, что волноваться ей решительно не о чем.
Да, любовь обрушилась на них стремительно, как тропический ливень на коралловый остров, ну так и что с того? Они взрослые люди, значит, справятся с любыми трудностями. Тем более что и трудностей-то никаких особенно нет: слава богу, Ромоло в состоянии позаботиться о своей любимой. У него есть дом, есть любящая семья, которая его во всем поддержит, есть работа, есть, наконец, собственные сбережения – что еще нужно?
Римма, улыбаясь, кивала, крепко держа его за руку. В голове проносились тысячи мыслей, важных и совсем пустяковых, даже нелепых. Но и те, и другие настырно требовали к себе ее немедленного внимания. Кое-как угомонив этот внутренний переполох, она решила, что правильнее всего будет начать с самого неотложного: с работы. Ведь, как ни крути, а завтра утром в десять ноль-ноль она должна сидеть на своем месте в офисе и рассказывать всем желающим послушать, как прошла ее итальянская командировка.
Или дать какие-то приемлемые объяснения, которые предстояло сначала придумать.
Объяснения придумались на удивление быстро – она может просто взять отпуск. Ее непосредственная начальница, руководящая экономическим отделом, – женщина вполне вменяемая, и скорее всего, готова будет пойти навстречу. А может быть, даже и обрадуется, что Римма решила отгулять свое законное время отдыха именно сейчас, а не в какую-нибудь «горячую пору». Вот и прекрасно! Сидя в холле отеля на пьяцца Навона, куда они с Ромоло заехали за ее чемоданом, Римма быстренько настрочила электронное письмо и приложила к нему заявление, бланк для которого у нее всегда на всякий случай хранился в почте. Только бы начальница согласилась! Тогда у Риммы будут в запасе две недели, а там она что-нибудь придумает.
К дому Ромоло добрались уже под вечер. К их удивлению, кафе оказалось закрыто. Свет внутри не горел, на уличных столиках ножками вверх громоздились чугунные стулья, в полусумраке скупого освещения они напоминали рога каких-то экзотических, давно вымерших животных. Ромоло прикусил губу и чуть заметно нахмурился: было ясно, что таким демонстративно ранним закрытием мать решила выразить свое отношение к его не в меру затянувшимся «выходным». Увидев его лицо, Римма испуганно ойкнула и невольно попятилась, но он немедленно поймал ее за руку, притянул к себе и прошептал улыбаясь:
– Не переживай, всё будет хорошо! Мои родные чудесные. Сейчас сама убедишься. И ничего не бойся, слышишь? Запомни: я никому на свете никогда не позволю обидеть тебя. Так и знай.
Римма послушно кивнула. Чтобы перевести дух и собраться с силами, открыла сумочку и принялась разыскивать зеркало, затем ей незамедлительно потребовались расческа и губная помада. Ромоло терпеливо ждал, поглядывая на нее с видимым одобрением: разумеется, его возлюбленная должна предстать перед семьей избранника во всем ослепительном блеске своей красоты. Наконец все было готово. Глубоко вдохнув, Римма обвела взглядом узкий, всего в четыре окна, фасад и спросила:
– А почему внутри так темно? Может быть, их нет дома?
– Как это нет? – искренне удивился Ромоло. – Где же им, по-твоему, быть – в воскресный-то вечер?
– Не знаю, – она пожала плечами. – Просто свет горит только на третьем этаже, вот я и подумала…
– Именно там расположены наши главные жилые апартаменты. Первый этаж занимает кафе, сама знаешь. Второй – холодильники, кладовые, подсобки. Все, что нужно для работы. А третий и четвертый – жилые. Так что все просто. Идем?
После слов «главные жилые апартаменты» воображение услужливо подсунуло Римме веер картинок, одна соблазнительнее другой: анфилады просторных комнат, где много света и воздуха, летящие прозрачные занавески, а за ними – ослепительная гладь залива с покачивающимися на волнах яхтами…
Стоп. Что еще за яхты такие? И откуда в центре Рима залив? Что-то она совсем уж замечталась…
Тянуть дальше не было смысла. По неширокой каменной лестнице они поднялись на третий этаж. На площадке, выложенной разноцветной мраморной плиткой, имелась всего одна дверь. Отперев ее, Ромоло пропустил Римму вперед, вновь шепнув в самое ухо:
– Все, мы дома. Это мой дом, слышишь? Я с тобой. Не вздумай бояться!
И, не дождавшись ответа, решительно прокричал в темноту:
– Мама! Я вернулся!
От неожиданности этого окрика Римма вжала голову в плечи. Чувствуя, как на нее надвигается самая настоящая паника, она что есть силы вцепилась в руку Ромоло и застыла на месте как вкопанная. Он только головой покачал:
– Если ты немедленно не перестанешь ломать мне пальцы, я внесу тебя в столовую на руках. Или перекину через плечо, как похищенную сабинянку. Тебе как больше нравится?
Против воли хихикнув, Римма поймала его смеющийся взгляд, полный любви и самого искреннего желания ободрить. И она вновь поверила, что ее счастье – это все, что он в жизни хочет. Он столько сотен раз это сегодня сказал, что она поневоле запомнила. Тряхнула головой и, глубоко вдохнув, Римма решительно шагнула вперед.
Недлинный коридор вывел их в овальный холл, в котором были четыре двери. Одна из них, двустворчатая, с красивыми резными вставками, была сейчас распахнута настежь. В широком проеме виднелся накрытый пестрой скатертью стол, за которым ужинали три женщины. Заслышав шаги, все трое как по команде перестали есть и подняли глаза на вошедших.
– Всем привет! – Ромоло бодро помахал им рукой. – Мама, добрый вечер, – отдельный легкий кивок головы предназначался той самой полной пожилой женщине, которую Римма уже видела внизу, в кафе, несколько дней назад. – Прошу вас, знакомьтесь: это Римма, моя возлюбленная, самая лучшая девушка на земле. Она приехала ко мне из России, из самой-самой ее глубины – из Москвы. И будет жить с нами.
Он коротко приобнял Римму за плечи, на мгновение притягивая к себе, и тотчас же опустил руку. Голос его звучал спокойно и твердо, как и должен был звучать голос мужчины, уверенного в себе, не допускающего и мысли о возражениях или протестах.
Подвести его в этой уверенности, а заодно и себя, было бы форменным свинством. Поэтому Римма, собрав в кулак всю отпущенную ей природой решительность, вежливо улыбнулась и кивнула застывшим, как соляные столпы, дамам:
– Добрый вечер, синьоры. Очень рада с вами познакомиться.
Выдохнув, гордо выпрямилась и обвела взглядом собравшихся за столом.
Лукреция Сантини, мать Ромоло, сидела прямо напротив нее, и Римма наконец, смогла разглядеть ее получше. Лет под шестьдесят, большие и выразительные, как у сына, глаза, ярко подведены, крупный рот накрашен алой помадой. На ней было темное платье, как и при их первой встрече, в ушах поблескивали массивные золотые серьги, под стать многочисленным кольцам, украшавшим пальцы с таким же ярким маникюром, как и губная помада. Синьора Лукреция выслушала заявление Ромоло, и на ее лице не дрогнул ни один мускул, лишь тяжелые веки на мгновение опустились, прикрыв агатово-черные глаза, но тут же ее взгляд вновь стал бесстрастным и спокойным.
– Добрый вечер, синьорина. Какая невероятная новость! Ромоло, как никто в целом свете, всегда умеет меня удивить, – она коротко улыбнулась и вежливо кивнула Римме. По выражению ее лица пока что невозможно было понять, как именно она восприняла слова сына.
– Анна, Джулия, знакомьтесь, это Римма. Римма, это мои сестры – Анна и Джулия, – затараторил явно приободрившийся Ромоло, представляя ее остальным.
Две пары пронзительных черных глаз изучающе уставились на Римму. Ей ничего не оставалось, как вежливо кивнуть обеим – спектакль нужно было играть до конца.
– Анна, – представилась старшая дочь синьоры Лукреции и коротко дернула головой, не сводя взгляда с нежданной гостьи. По рассказам Ромоло Римма уже знала, что в свои тридцать лет Анна была законченной старой девой, но причина тому крылась не в возрасте, а, скорее, в особенности характера – недоверчивого и высокомерного. Из слов возлюбленного Римма поняла, что его старшая сестра напрочь лишена мало-мальской, даже самой поверхностной, симпатии к людям. Анна смотрела пристально, почти не мигая, и вовсе не думала одаривать Римму ответной улыбкой. Внешность ее была под стать этому колючему взгляду: худая, нескладная, с плоской грудью и большими некрасивыми руками, она демонстративно не пользовалась косметикой, да к тому же еще и носила очки в совершенно не подходящей для ее формы лица оправе, будто нарочно старалась посильнее испортить производимое впечатление.
В отличие от нее, средняя дочь синьоры Лукреции, Джулия, широко улыбнулась, глядя на Римму и, всплеснув руками, оживленно замахала ей через стол.
– Джулия – это я. Обалдеть! Ну, братец, ты и даешь! Вот уж новость так новость! Римма, как здорово, что ты выучила итальянский! Вы, наверное, давно переписываетесь?
В ответ на такую живую, непосредственную реакцию Римма невольно улыбнулась ей вновь. Внешностью Джулия пошла в мать – невысокая шустрая хохотушка, пока еще гибкая и стройная, но уже с намечающейся склонностью к полноте. В свои двадцать пять Джулия уже была замужем и растила двух детей – четырехлетнего Джорджио и трехлетнюю Розу-Летицию – и ждала третьего ребенка, который должен был появиться на свет в начале лета. Римма знала и ее семейную историю: в мужья себе Джулия, к большому неудовольствию матери, выбрала эмигранта, красавца румына Драгоша Левареску – энергичного шумного весельчака, совсем под стать ей самой. Ромоло говорил, что они познакомились при весьма драматических обстоятельствах: Джулия сломала ногу, неудачно грохнувшись с велосипеда, а Драгош, только-только обустроившийся в Италии, работал тогда водителем скорой, которая и доставила пострадавшую в больницу. Позже, когда Джулия уже была беременна второй раз, знакомые парни из румынского землячества помогли молодому папаше устроиться в дилерский автосервис «Фиата». Мастерские располагались где-то на дальней окраине Рима, но привередничать особо не приходилось: работа считалась очень приличной, и держаться за нее нужно было обеими руками. Ромоло рассказывал, что вставал Драгош очень рано, а возвращался поздно, домой приходил только спать, поэтому за семейным ужином его можно было встретить только по выходным. Жить молодым приходилось пока что вместе с семьей жены: своего жилья у Драгоша не было, но он усиленно копил, откладывая каждый свободный евро. Хорошо, что синьора Лукреция не возражала, ведь всем остальным пришлось потесниться, освобождая место для разрастающегося семейства. В благодарность за это Джулия старалась помогать матери и брату в кафе, хотя времени и сил у нее для этого оставалось не так уж и много: будучи беременной, да еще и с двумя маленькими детьми на руках, не больно-то поработаешь.
Малышей Джулии в этот вечер в столовой не было, их уже уложили спать, и это вышло только к лучшему – Римма не то чтобы не любила детей, но как-то не очень умела с ними общаться, особенно с маленькими. Не оказалось дома и самой младшей сестры Ромоло, Вероники. Ей недавно исполнилось восемнадцать, и в этом году она оканчивала частную католическую школу для девочек. Об этом Ромоло тоже рассказал со всеми подробностями: школа дорогая и довольно престижная, очень строгая, в духе старых добрых традиций, с полным пансионом, отсутствием интернета и существенными ограничениями для посетителей-родственников, а о неродственниках и речи быть не могло. Вероника приезжала домой только на лето, Рождество и Пасху и, как знал Ромоло, считала оставшиеся до выпуска дни, чтобы развязаться, наконец, с опостылевшей учебой. Сам он от всего сердца жалел сестру и не упускал случая высказать матери свое мнение о таком суровом воспитании младшей дочки, но та бесстрастно пропускала мимо ушей его пламенные тирады, лишь заявляла в ответ: «Зато мне так гораздо спокойней».
Поерзав, Джулия бросила на мать вопросительный взгляд и, не получив никакого ответа, на свой страх и риск похлопала ладонью по стулу рядом с собой: