Резистент

Правда, не сказала бы, что Адам с энтузиазмом делает свою работу. Просто водит нас туда-сюда, а потом, когда обязанности заканчиваются, исчезает. Может, ему тут тоже не слишком комфортно?

Мы возвращаемся, Адам уводит Нату, и мы остаемся с Иванной вдвоем. Она лежит на кровати лицом вниз, уткнувшись в подушку. Потом вдруг вскакивает, роется в ящиках своего шкафчика. Что там искать, они же пустые? Наконец она извлекает тетрадь на пружине, в которую вставлен карандаш.

– Откуда у тебя?..

– Это просто моя тетрадка. Она была в сумке, всегда ее с собой ношу.

Я завидую Иванне: у нее с собой есть хоть что-то свое. Никогда не думала, что вещи имеют для меня такое значение, но сейчас была бы счастлива иметь одну из своих книжек, любимый теннисный мячик или даже старую игрушку, – что угодно, что напоминало бы о доме, что-то по-настоящему свое в этом месте, где даже одежда и пижама казенные.

Иванна принимается яростно шуршать карандашом, от натуги даже высунув кончик языка.

– Что делаешь?

– Рисую.

Она показывает мне рисунок: мохнатая собака с довольной мордой и тщательно прорисованной шерстью.

– Круто, – честно говорю я. Вот как бывает: эта девочка так здорово рисует, хотя ее точно никто не учил. Всякие дети богачей, которые учатся в специальных школах, могут стать художниками или музыкантами, – но не такие, как мы. Не те, кто участвует в распределении. Там вариантов немного. Каждый год составляется список свободных рабочих мест на заводах, в магазинах, фермах, домах призрения и других «приятных» местах. Согласно этому списку и распределяют всех, кто окончил школу. Но пока не отучился – работать нельзя. Я раньше не понимала, почему, но теперь знаю: мы делали море работы бесплатно, пока учились. Зачем платить кому-то деньги за уборку улиц и шитье наволочек для детских приютов, если можно дать эту работу школьникам под видом практики? Мы занимались чем угодно, кроме учебы. И теперь детишки из специальных школ знают гораздо больше, чем я; это они вроде как образованные и умные.

Когда врачи заканчивают со всей нашей девяткой, уже темнеет. Мы входим в столовую, занимаем уже успевший стать привычным стол. Рядом со мной сидят Ната и Гарри, напротив – мальчик по имени Архип. Он самый старший из нашей компании, но выглядит в лучшем случае лет на четырнадцать. Приносят еду: поджаристые куриные крылышки, овощное рагу, сладкие блинчики и сок. У всех порции одинаковые, а перед Гарри ставят вместо крылышек кусок отварного мяса.

– А чего мне-то? – удивляется он.

– Вам велели давать диетическое из-за проблем с желудком, – вежливо отвечает кухарка, удаляясь.

– Да нет у меня никаких проблем… – ворчит Гарри.

– Похоже, есть. Обследование не прошло даром, – говорит Иванна.

И правда: после ужина каждый из нас получает коробочку с кучей таблеток. У каждого свой набор; все аккуратно подписано (и зря говорят, что у врачей плохой почерк), на каждом лекарстве написано, как и когда его принимать. У меня в коробке только витамины для зрения, – кажется, меньше, чем у других. Здоровье у меня отменное, простужаюсь раз в пару лет. А с местным питанием еще больше окрепну. Чувствую, будто уже набрала немного массы.

Этот вечер оказывается спокойным, никаких вечеринок. Мы с девочками сидим в комнате, каждая на своей кровати, и болтаем. Я потихоньку нахожу с ними общий язык. И Ната, и Иванна мало похожи на моих одноклассниц, раздражавших меня в течение стольких лет. Общих тем у нас мало, так что обсуждаем в основном происходящее: у кого что нашли на обследовании, кто какие вещи хочет сюда привезти. Я бы с удовольствием зашла домой, чтобы как следует объяснить все Ба и собрать личные вещички, но кто пустит?

– Главное, что мой талисман со мной, – говорит Иванна, – остальное наживное.

Она показывает нам кулон на грубой нитке; красный камень с черными прожилками словно излучает тепло.

– Это подарок отца, который давно умер. Так что я никогда с ним не расстаюсь.

Иванна прячет кулон под майку, словно даже наши взгляды могут ему повредить. Хорошо иметь талисман. Что-то, что всегда с тобой, что напомнит о доме в любом месте. У меня ничего такого нет. Надо бы завести…

Наконец, впервые за долгое время, я легко засыпаю и отдыхаю как следует. Мне снятся странные сны, которых я даже не помню на утро. А потом нас всех, сонных и едва одетых, сгоняют в «Уран» – на тренировку. Девушка-тренер проводит разминку, как в школе. Затем осматривает каждого из нас; интересуется, каким спортом мы занимались, что умеем. Я честно говорю: никаким. Но умею быстро бегать и хорошо прыгаю в длину. Наверное, звучит не очень убедительно.

Скоро появляется Адам. Он без куртки, в одной только голубой майке, и видны его сильные руки и широкие плечи. Он стоит чуть поодаль, наблюдая за нами. А тренер тем временем заставляет всех то лезть вверх по канату, то отжиматься от пола, то подтягиваться на перекладине. Гарри – лучший в силовых упражнениях. Я буквально вижу, как другие парни начинают питать к нему уважение. Иванна – самая гибкая и пластичная, она легко садится на шпагат и может забавно укладывать ногу за голову. А я – я действительно лучше других прыгаю, карабкаюсь по канату и бегаю на короткие дистанции. Я легкая; легче меня только Ната, но она вообще старается держаться от всех этих снарядов подальше.

Проходит часа полтора, мы устали и взмокли; тренер оставляет нас. Парни тут же затевают игру в футбол трое на трое. А я слишком вымотана; пью воду из автомата и плюхаюсь на лавку, равнодушно наблюдая за игрой. В общем, здесь как в школе, только кормят и не нужно отвечать у доски. Тоже есть расписание, тоже постоянно что-то рассказывают. Тоже есть униформа. Я осматриваю свои кроссовки. Отличные, крепкие. У меня никогда таких не было. Мои, всегда уже ношенные кем-то до меня, вечно приходились не по размеру и очень быстро начинали просить каши. Они расклеивались от дождя и трескались, высыхая на солнце. Это даже несправедливо как-то: я ведь ничего не сделала, чтобы попасть сюда и получить кроссовки. Просто в моей крови есть что-то необычное. Я чувствую… вину? Перед кем? Глупости. Будь здесь Артур, он сказал бы не раскисать и радоваться переменам. Вот только его здесь нет: работает на заводе, обливаясь потом, чтобы накормить маленького племянника. У него постоянно болит спина, а от пыли у многих рабочих уже к тридцати годам начинается кашель. Я была бы рада посылать Артуру и его семье часть своей еды, – все равно на столе всегда остается не меньше половины. Или, скажем, подарить его сестре эти кроссовки. Когда я увижусь с ним?

Возвращаясь в общежитие по темному двору, мы встречаем толпу достаточно взрослых Резистентов, отдыхающих возле здания. С ними стоит и доктор Агата, оживленно о чем-то рассказывает, и ее друзья смеются.

– Вероника! – окликает она.

Я подхожу ближе, пока вся моя компания двигается дальше.

– Слушай, похоже, я не совсем верно выписала тебе витамины, – говорит Агата. – Давай зайдем ко мне в кабинет, и я исправлю.

Я пожимаю плечами. Уже довольно поздно, а мне не хочется возвращаться в общежитие, куда без Адама входа нет, ночью. Но делать нечего.

Мы шагаем через весь двор, но возле самого «Солара» вдруг сворачиваем налево и идем в глубь комплекса.

– Мы разве не должны?.. – осторожно интересуюсь я. Агата идет впереди, не оборачиваясь и не отвечая. Сейчас на ней нет белого халата, только форменные брюки и футболка; каштановые волосы распущены и струятся по плечам. Можно принять за мою ровесницу. Но что она делает, куда ведет меня?

Наконец мы подходим к одному из зданий, в которых я еще не была. Это невысокая, из двух этажей, постройка, свет горит лишь в одном окне. Я думала, что мы зайдем внутрь, но Агата отводит меня за угол, где под раскидистым деревом стоит лавочка.

– Садись, нужно поговорить.

Ее тон абсолютно изменился, словно я говорю с другой женщиной! В нем нет и капли веселья и нежности. Это голос человека уставшего и очень недовольного. Надеюсь, не мной?

– Я не могу свободно говорить с тобой в Центре, там камеры и микрофоны. Тебе тоже следует это знать. И будь осторожна во всем, что говоришь.

– Но…

– Потом. Я закончила с твоими анализами. Похоже, у тебя, единственной из девяти, есть абсолютная защита.


– Это как?

– Твой организм вырабатывает особые антитела, которые уничтожают вирус сразу же. Можно сказать, уровень твоего иммунитета близок к ста процентам, а у остальных он намного ниже.

– И это плохо? Почему?

– Потому что на таких, как ты, у Центра свои планы. Это значит, что ты тут заперта. Ты не сможешь вернуться домой.

– Но почему? Они думают, что я могу сбежать? Я готова и дальше ходить на обследования, приду сразу, когда скажут…

– Это не имеет значения. Ты нужна им для другого. Сейчас это неважно, но ты должна запомнить одно: никому и никогда здесь не верь. Ты можешь положиться на меня, но некоторые доктора не на нашей стороне. Далеко не все здесь желают тебе зла, но такие люди есть. Веди себя как можно тише и незаметнее, делай все, о чем просят. Я никому не сказала, что ты – абсолютный Резистент. И не скажу.

Я решительно ничего не понимаю.

– Твои родители. Кем они были?

При чем тут это? Мне вовсе не хочется о них говорить. Тема не из приятных.

– Отец работал строителем, а мать умерла в родах, когда я была маленькой. Это было четырнадцать лет назад.

– Так у тебя есть брат или сестра?

– Нет, ребенок тоже погиб. Я даже не знаю, где его похоронили.

– Выходит, Резистентом была мать, – заключает Агата.

– Но почему?

– Потому что такая Резистентность, как у тебя, могла передаться только по наследству. Отца твоего привили, а мать – нет, поэтому Резистентность и не обнаружили. Так же было и со мной.

Вот теперь я абсолютно сбита с толку. За пару минут я полностью утратила понимание ситуации.

– Так вы тоже Резистент?

– Да. Такой же, как ты. Вам говорили о первом Резистенте, которого нашли в 2113 году?

– Было что-то такое, да.

– Тогда я расскажу тебе и предысторию. Но ты никому не должна ее пересказывать, ясно? Даже в твоей комнате стоит прослушка.

– Разумеется, я все понимаю.

Она думает, я совсем дурочка? Я осторожна и могу пораскинуть мозгами. Но раз Агата решила поделиться со мной своей историей – значит, она все же неплохого мнения обо мне.

– Мне тогда еще не исполнилось шестнадцати. Мой старший брат выпускался из школы. А вакцинация еще не была обязательной, ее делали только за большие деньги – а денег в нашей семье не водилось. Мои родители тоже были не привиты, как и большинство жителей Пентеса. Тогда никто не подозревал о существовании Резистентов. И вот однажды мой отец, который работал уборщиком в больнице, не вернулся домой. Мы с братом пошли искать его в больницу, но нас не пустили: оказалось, там карантин. Доставили сразу несколько зараженных Ксеносом, что-то пошло не так, как-то вышло, что вирус начал распространяться. Скоро почти все сотрудники больницы оказались заражены – все, кроме привитых. И моего отца.

Тогда его забрали из больницы и начали исследовать. У него и обнаружили первую Резистентность. Вслед за ним забрали и нас с братом. Нам пообещали, что мы сможем обучиться на кого угодно и получить достойную работу; это, как видишь, оказалось правдой. В том году провели первую обязательную вакцинацию, около двухсот случайных людей привили бесплатно. И многие умерли, в основном – дети. Тогда чуть не поднялся мятеж. Но те, кто справился с вакциной, обрели иммунитет. И пошло-поехало. Скоро привили всех людей старше восемнадцати и младше тридцати; среди них нашли сорок одного Резистента. Построили этот Центр, начали исследования. И вот… Стой, кто-то идет. Зайди ко мне завтра после десяти, ясно? Найди повод. И никому ни слова.

Она сует мне в руку лист бумаги с какими-то записями о приеме таблеток и быстрым шагом идет к зданию. Вот так. Она не договорила, но ясно, что дальше случилось что-то нехорошее. Я и не знала, что кто-то умер от вакцины, до меня эти новости попросту не доходили. В школе рассказывали, что вакцинация безопасна и не может нанести вреда. Абсолютно не знаю, что думать. Так здесь и правда опасно? Что, если меня вообще никогда отсюда не выпустят?

Когда я возвращаюсь в общежитие, приходится кричать под окнами, чтобы кто-нибудь открыл двери. Открывает не Адам, а какая-то девушка из старших. Я бегу по лестнице в свою комнату и обнаруживаю там странную картину.

Ната одна; она сидит на своей кровати, сиротливо обняв колени. Светлые волосы чуть влажные. Постель Иванны пропала, как и другие ее вещи.

– А где Иванна?

– Мы пошли в душ, – от волнения Ната говорит очень быстро, – пока я купалась, она пропала. Я прихожу, а тут пусто. Наверное, ей разрешили уйти домой. Повезло.

– Не думаю, – медленно выговариваю я, подбирая с пола красный камень на веревочке.

– Это ее талисман? Она не оставила бы его валяться здесь, – шепчет Ната. Разумеется, не оставила бы. Она попрощалась бы, если б уходила насовсем. Написала бы записку, хоть что-то. А тут – пропала, как и не было, только талисман на полу. И ясно, что это Центр что-то с ней сделал. Но говорить об этом с Натой нельзя: теперь я знаю о прослушке.

– Будем надеяться, все в порядке, – весело говорю я, переодеваясь в пижаму.

Раздается стук в дверь, и, не дожидаясь разрешения, в комнату вваливается Гарри. Я как раз стою в пижамной рубашке и трусах, – очень вовремя.

– Гарри!

– Я не смотрю, – отмахивается парень, – что я там не видел. У вас все на месте?

– Иванны нет, – говорю я, натягивая штаны.

– Ее брат тоже пропал, – сообщает Гарри. Он встревожен. – И еще Лёха.

Лёха – еще один парень из нашей девятки, он жил в комнате с Архипом. Теперь ясно: что-то не так. Не могли все трое уйти незаметно.