Реформатор

Не прольется! Если у него все получится, то этого не случится. А уж он постарается. И речь вовсе не о пушках, доступности качественных доспехов и оружия. Все это не имеет значения без железной дисциплины и единоначалия. Вот на что он собирается давить. Остается только выяснить, правильную ли он сделал ставку.

Едва ладья пристала к причалу, как из-за близлежащих домов появились воины с короткими копьями. А из всех углов, как тараканы, полезли лучники, выцеливая вновь прибывших. Народ с матерком порскнул в сторону, чтобы не оказаться между молотом и наковальней. На ладьях, что по соседству, также появились дружинники.

– К бою! – раздался зычный голос полусотника, едва только появился первый киевский дружинник.

Бойцы тут же похватали щиты, зашуршали выхватываемые из ножен клинки. Благо все при параде, чтобы предстать перед киевлянами во всей красе. Расслабиться и после можно. Заскрипела тетива взводимых арбалетов. Артиллеристы и стрелки бросились к пушкам и пищалям, которые и без того практически изготовлены к бою, остается только закачать газ. Еще мгновение…

– Не стрелять! Мечи в ножны! – вздев руки вверх, выкрикнул Михаил и, медленно опуская руки. – Тихо, братцы. Спокойно.

Потеряют, конечно, многих, но вырваться из западни – возможность вполне реальная. Доспехи прочные, не всякой стреле по зубам. Опять же картечь. А вон и огнеметчики подожгли запальные факелы на соплах. Так что киевляне кровью умоются. А там, глядишь, еще и полыхнет так, что весь город на уши станет. Постройки вокруг все из дерева.

Вот только не готов Романов почем зря лить кровь. К тому же лично его жизни ничто не угрожает. Всеволод – умный правитель. Не станет он рубить курицу, несущую золотые яйца. Ему для начала все секреты выведать надо и выдоить такое-то талантище на новинки. К гадалке не ходить, посадит в золотую клетку, только твори.

– В сторону, – тронув плечи двух гвардейцев, заслонивших его собой, произнес Михаил. – Мне нужно повторять приказ дважды? – подпустил он в голос металла.

– Михаил Федорович… – начал было Никита, не пропустивший еще ни одного похода воеводы.

– В сторону, – припечатал Романов.

Тот скрежетнул зубами, но приказ все же выполнил.

Михаил спрыгнул на деревянный причал и направился к берегу. Сомкнутые щиты киевлян разошлись, и в просвет вышел воевода Брячислав. Кряжистый мужик, эдакий квадрат. Очень похож на пень, который рубить замучаешься, а корчевать пупок развяжется.

– Здрав будь, Брячислав.

– И тебе поздорову, Михаил.

– И как это понимать?

– Ты вроде муж неглупый.

– Понятно. Дружинников моих отпустишь? Иль силушкой меряться станем?

– Мне велено доставить тебя в княжьи палаты. Про дружину приказа не было.

– Вот и славно. Дорофей Тарасович, уводи ладью в Пограничный, – обернувшись и повысив голос, приказал Романов.

– Михаил Федорович… – начал было полусотник.

– Делай, как говорю.

– Слушаюсь.

– Ну что, Брячислав, пошли, что ли, – убедившись, что ладья отчалила, произнес Романов.

– Оружие-то отдай. Так оно и мне спокойней, и тебе соблазна не будет.

Михаил лишь пожал плечами, снял портупею и отдал оружие подошедшему дружиннику. Потом расстегнул ремешки доспеха, передав ему же. Повел плечами, почувствовавшими облегчение. Оно, конечно, привык уже к воинской справе. Но носить ее все время никакой мочи недостанет.

Вязать его не стали. Шестеро воев взяли их с воеводой в кольцо и повели в детинец. И на том спасибо. Пока шли, Михаил смотрел по сторонам, то и дело встречаясь взглядом с киевлянами. Одни смотрели с любопытством. Другие со злостью. Ясно же, коли взяли под стражу, значит, тать. А с чего бы таких любить-то.

Михаил не обращал на эти взгляды внимания. А вот к девицам молодицам присматривался. Нет, причина вовсе не в том, что в нем взыграла кровь молодецкая. Очень уж его интересовали их украшения. Наблюдал уж такое в Переяславле. А теперь вот и в Киеве приметил. Вот же купцы шельмы!

Романов чеканить монеты не успевает. Мало ему молодежи, повадившейся в копилку складывать. Но те рано или поздно хотя бы в оборот все одно возвращаются. Торговцы же, паразиты, из его копеек, оказывается, делают серьги да ожерелья. Причем еще и к пятикопеечной монетке подвешивают по четыре полукопеечных. В ожерелье и вовсе входит весь номинал меди, чередуемый между собой в различных вариациях и в несколько рядов.

Что и говорить, монеты у него получались на загляденье. Ничего подобного он тут не встречал. Подобрал в одну из зим себе паренька да стал обучать граверному делу. У самого-то способности сугубо благодаря связи его разума с единым информационным полем Земли. А вот у ученика и впрямь талант. Штампы медалей и орденов, кстати, это уже его работа. Романов только эскизы рисовал, а уж клише вытачивал новоявленный мастер-самородок.

Как ни странно, но к Всеволоду его не повели. Недосуг великому князю. Да оно и понятно. Не станет же он подгадывать свои дела под прибытие воеводы Пограничного. У него забот и без того невпроворот.

Между его дочерью Евпраксией, ставшей женой императора Священной Римской империи, и императором Генрихом IV случился разрыв. Этим поспешил воспользоваться папа римский, приняв беглянку у себя. Всеволод принял сторону дочери и, как результат, главы католической церкви. Что, конечно же, не могло понравиться Византии.

Словом, тот еще политический клубок противоречий. К тому же Михаилу было известно, что в настоящий момент в Киев прибыл посол Генриха с тем, чтобы разрешить противоречия и заручиться его поддержкой. Вот уж чего не ожидал Романов, так это сколь-нибудь серьезного влияния Руси на политику в Европе. И тем не менее с мнением великого князя считались.

Темница своим обликом подкачала, потому что оказалась не сырым и темным подземельем, а обычной комнатой в бревенчатом срубе. Сухо и по времени года тепло. Но отопление не предусмотрено, поэтому в зиму тут не особо комфортно. Может, потому и бытует второе название поруба – холодная. Под потолком зарешеченное оконце высотой всего-то в одно бревно. Так что даже не будь решетки, выбраться оттуда раздавшемуся вширь Михаилу не светило.

В помещении относительно чисто. Вот только внешнее приличие портило зловоние миазм. В ближнем от входа углу стоит деревянное ведро. Которое вроде как и пустое, но разит от него так, что спасу нет. В дальнем куча свежего сухого сена, поворошив которое он выгнал из его недр двух мышей, порскнувших в щели у самого земляного пола.

Потянул носом воздух. Сено как сено. И пахнет где-то даже приятно. Только перебить вонь у него не получится. Если только… Романов взял небольшую охапку и сунул в ведро не до самого дна, а так, чтобы перекрыть зев. Вонять стало значительно меньше. Удовлетворенно кивнул и завалился на подстилку.

Это хорошо, что князю сейчас не до него. Он вообще-то не мазохист. Хотя и понимал, куда идет и чем рискует. Этот арест он не просто предвидел, но знал о нем. Мало того чтобы обставить все как надо, устроил так, чтобы воевода заранее получил информацию о его прибытии. А то начали бы его вязать не с ходу, а чуть погодя, когда народ расползется по городу, тогда бы пограничников выцарапать не получилось бы. А там, глядишь, еще и пристукнули бы кого. А оно лишнее от слова «совсем».

Самому Михаилу, конечно, тоже может достаться. Но ему ведь по силам отключить болевые рецепторы. Пусть он и будет при этом слабо владеть своим телом, это не важно. Главное, и он знал это совершенно точно, что его не станут ослеплять и калечить руки. Был среди советчиков великого князя тот, кто постарался, чтобы тот не забывал о ценности такого кадра, как воевода Романов.


О чем речь? Только о том, что этот арест, по сути, был подстроен самим Михаилом. А что такого? Хватает ведь у него недоброжелателей, у кого зависть и руки загребущие живут, не согласуясь со здравым смыслом. Они ведь видят только то, что этот гад, воевода Пограничного, богатеет и жирует. Значит, нужно град подмять под себя. В смысле под великого князя, конечно. Но он ведь сам там сидеть не станет. Вот и получится ручки погреть.

Признаться, Михаил сомневался, что кто-то из окружения князя сумеет дать в должной мере ума уже налаженному производству. И уж тем более способствовать его развитию. Дело ведь это такое, что у кормушки умные не нужны, потребны преданные. А дурость, она хуже воровства. Может, и не сразу, но Пограничное все же придет в упадок.

Для чего ему это нужно? Всего лишь тест. Великий князь провалил его с треском, пойдя на поводу у бояр. Михаил не дал ни единого повода усомниться в своей преданности киевскому столу. Поступления в казну росли год от года, потому что он честно отсчитывал ровно пятую часть своих доходов.

Граница на участке, где стоит Пограничный и даже за его пределами, прикрыта. Оттуда не случаются и незначительные набеги. Если только какие разбойничьи ватаги. Путь по Славутичу до самого Олешья, включая пороги, безопасен. Даже дорогу стали строить, чтобы облегчить волок.

Всеволод не выдержал, усомнившись в Михаиле и упрятав в поруб. А там, глядишь, еще и до заплечных дел мастера дойдет. Впрочем, это где-то даже и ожидаемо. Куда интересней, как поведет себя Мономах. Ведь именно на него Романов сделал основную ставку, расчистив путь на киевский стол.

Так уж вышло, что год назад Святополк Изяславич скончался от случившейся болезни. Заподозри кто в этом что-то неладное, то непременно обратил бы внимание на схожие симптомы болезни с покойным князем Олегом. С другой стороны, от Тмутаракани до Новгорода путь неблизкий. Поди еще это сопоставь.

Зелье правды, что сумел раздобыть Романов, оказалось просто великолепным средством. Конечно, наибольшего эффекта можно добиться, если допрашивающий будет противоположного пола. И уж тем более во время телесных утех. Но это не обязательное условие. К примеру, можно вести речи за чаркой доброго вина, когда язык и без того развязывается. Остается только подтолкнуть собеседника. А там и излишнюю откровенность можно списать на зеленого змия.

Зелье готовит только лично Михаил, не доверяя его секрет никому. Борис же пользует по поводу и без. Есть у него в службе и женщины, не стесняющиеся в средствах. Собственно, на улице и подобранные.

Вот и Романов не стеснялся подливать его Мономаху. Поэтому доподлинно знал, что тот ему верит, искренне желает провести реформы, сделать Русь сильной и единой. Оставалось только понять, насколько он тверд в своей вере Михаилу. А еще достанет ли у него решимости встать на его сторону в любой ситуации. И да. Рядом с Владимиром так же нашлись те, кто лил ему в уши яд по поводу пограничного воеводы.

Человек Бориса видел арест Романова. Гонец в Чернигов уже убыл. Остается дождаться, когда князь прибудет в Киев. Если прибудет.

– Здравия, Михаил Федорович, – поздоровался вошедший стражник. – Воевода кланяется. Вот поснедать передал. Не обессудь, без разносолов, – выложил он на сено узелок из чистой холстины.

– Спасибо, братец. А скажи, можно ли эту кадку сменить на что иное. Смердит, спасу нет.

– Сейчас все сделаю.

Все так. Михаил мог сбежать из поруба в любой момент. Борис недаром ел свой хлеб. Киев буквально пронизан его агентурой. Что неудивительно, если не забывать о планах Романова…



Сушей получалось где-то на сорок поприщ короче. Но рекой выходило все одно быстрее, чем с заводными лошадьми. Да и не так изматывающе. Мономах не стал отмахиваться от новинки Романова и завел себе десяток ладей с гребными колесами. Пять сотен воев, способных быстро передвигаться по реке, не так уж и мало. Получалось куда быстрее, чем на веслах, да еще и при смене гребцов двигаться можно было безостановочно.

Завел он себе и грузовые суда. Только в качестве тягловых животных все же предпочитал использовать лошадей. К мулам у него душа не лежала, хоть тресни. Вот как видел, так и хотелось пустить на мясо. Хотя и мясо из них так себе. Только в голодное время и есть.

Об аресте Михаила он узнал, когда уже стемнело. Сборы были недолгими. Очень уж хотелось поспеть до той поры, пока Всеволод предаст союзника в руки заплечных дел мастера. Четырьмя ладьями он вышел из Чернигова еще до полуночи. Благо стояла полная луна. А в Киев прибыл уже после полудня. Шли, конечно, вниз по течению. Но все одно вышло скоро. Дружинники вращали вороты, не жалея сил.

– С чем пожаловал? – не скрывая своего удивления, поинтересовался Всеволод при виде сына.

– Весть до меня дошла, что ты посадил в поруб воеводу Романова.

– Скоро как-то до тебя новость прилетела, – хмыкнул Всеволод.

– То не важно. Пошто так-то с воеводой верным?

– Верным, сказываешь? А как такое выходит, что мой воевода ведет прямую переписку с царьградским двором. Сам себе решает, идти ли ему на службу к Комнину или погодить. Договоры заключает с ним в обход меня. Он поди не природный князь, а слуга мой, чтобы так-то себя вести. Секреты, что от меня таит, императору Алексею передал. Пушки ладит да ему поставляет. Отчего император устроил разор венецианцам. А ить мы с ними торговые дела ведем. Монету свою умыслил чеканить. Это как! Пообщался на короткой ноге с покойным Олегом, оперился и тоже решил свой монетный двор учинить. Уже перечисленного достаточно для того, чтобы казнить его смертью. А ведь он еще и от казны таит свои доходы, отчего у нас недобор выходит.

С каждым словом князь распалялся все больше и больше, расхаживая по горнице. Но наконец сумел взять себя в руки. Или все же хворь взяла свое. Уж не первый год недужит. То полегчает, и он расправит плечи орлом, то согнет в три погибели, а то и вот так, понемногу тянет из него силы.

Подошел к столу, набрал в кружку сбитня и в несколько долгих глотков выпил его. После чего тяжко опустился на скамью, привалился к стене и облегченно вздохнул. Правда, при этом оставался все так же хмур.

– По его деяниям будет учинено дознание. А там и судить стану, – наконец устало заключил он.

– Батюшка, нет вины Михаила. Ни в чем нет. Иль позабыл, что град свой он поставил на границе и по «Правде» не должен был платить никаких податей. Однако сам, своей волей решил делать это и затребовал к себе княжьего мытаря. А когда ты увеличил сбор до пятой части, принял это, как верный подданный. Злые языки твердят о том, что он скрывает доходы, но поток от него в казну год от года только растет. Сталь, железо, цемент, горючий камень да много еще чего. Только польза от него Руси. И о главной задаче он не позабыл, прикрыл границу. С его стороны нет даже малых набегов. А кто разобрался с принесшими нам много разора Бонякканом и Шаруканом? Уж точно не те наушники, что на него клевещут от обуявших их зависти и жадности. Монету чеканит? Так ведь для своего удобства. Он ее за пределы Пограничного не пускает. Сами купцы тайком вывозят и продают втридорога как украшения.

– Правду, стало быть, мне сказывали, что ты ему благоволишь без меры.

– Батюшка, ты уж четырнадцать годков на киевском столе, скажи, получилось бы у тебя править, не имея под рукой тех, на кого ты можешь опереться?

– Опора нужна каждому. Без нее никак нельзя.

– А видишь ли ты меня своим преемником?

– Хочешь сказать, что он твоя опора?

– Да.

– Ненадежное получается плечо, сынок. Ить сам себе голова.

– Может, и так. Но ни разу он еще не сделал ничего такого, чтобы во вред Руси пошло. Дал пушки Комнину, и тот надрал холку венецианцам? Да, похоже, с избытком, коли они даже тебе пожалились и доброхотов близ тебя нашли. А ить от того опять польза Руси вышла. Пошлины в Царьграде стали меньше, и наши купцы вновь могут в нем торговать, а не отдавать товары венецианцам за бесценок. Но они того замечать не хотят, только видят беспошлинную торговлю Михаила. А кому он платит с того прибытка пятую часть? Великому князю киевскому. Батюшка, а кто из купцов иль князей еще платит столько же? Сдается мне, десятиной обходятся.

– Так ни у кого и доходов таких нет.

– Работать не умеют, вот и нет. А Михаил наукой делится щедро. Я вот поставил у себя те же плавильни, что у него. Так они мне и из болотной руды железа выдают куда больше. А как заменил молотобойцев на механические молоты, так и крицы переделываются куда быстрее. Но те, кто тебе советует, новому учиться не желают, они все больше на чужой каравай рот разевают.

Всеволод какое-то время посидел молча, глядя в какую-то одному ему ведомую точку. Потом перевел усталый взгляд на Владимира. Закрыл глаза и посидел еще немного. Наконец произнес: