Речной бог

Светало быстро, и теперь мы могли лучше разглядеть их. Первые лучи солнца заблестели на бронзовых бляхах щитов и обнаженных мечах, отбрасывая стрелы света в наши зрачки. Головы скрывали черные шерстяные платки. Только взоры сверкали через узкие щелочки, подобно глазам свирепых голубых акул, которые наводят страх на жителей моря, оставшегося за нашей спиной.

Молчание продолжалось так долго, что мне почудилось, будто сердце мое вот-вот разорвется от напряжения и избытка горячей крови, скопившейся в нем. Затем внезапно в холмах послышался громкий голос, расколовший тишину рассвета и эхом прокатившийся по скалам:

– Каарик! Ты проснулся?

Теперь я узнал Шуфти, несмотря на скрывавший его лицо платок. Он стоял в самой середине западной гряды холмов, там, где через них проходила дорога.

– Каарик! – закричал он снова. – Пора заплатить долг. Но цены выросли. Теперь мне нужно все! Все! – повторил Шуфти и сбросил с головы платок, открыв испещренное оспинами лицо. – Мне нужно все твое имущество, включая твою глупую, надменную голову.

Тан поднялся со своей постели и отбросил в сторону овчинное одеяло.

– Тебе придется спуститься вниз, чтобы получить ее! – закричал он и обнажил меч.

Шуфти поднял правую руку, и бельмо на его слепом глазу блеснуло в лучах солнца, как серебряная монета. Потом резко опустил руку.

По его знаку в рядах разбойников, окружавших нас на вершинах холмов, раздались громкие крики. Они подняли мечи и стали потрясать ими в бледно-желтом рассветном небе. Затем взмахом руки Шуфти послал своих людей вперед, их потоки хлынули вниз по скалам в узкую долину Галлала.

Тан отбежал в середину храмового двора, где древние обитатели города возвели высокий каменный алтарь своему покровителю Бесу, богу-карлику, богу музыки и пьянства. Крат со своими людьми присоединился к нему, а «рабыни» и я остались сидеть скорчившись на своих рогожах и завопили от ужаса, накрыв головы одеялами.

Тан вскочил на алтарь, опустился на колено, согнул свой огромный лук Ланату и натянул тетиву. На это потребовалась вся его огромная сила. Когда Тан выпрямился, лук засверкал у него в руках, как живое существо. Он достал из-за плеча стрелу – колчан был за спиной – и встал лицом к воротам, через которые должна была хлынуть орда сорокопутов.

Внизу, под алтарем, Крат построил охрану в один ряд, и они тоже натянули луки и встали лицом к воротам. Их было так мало вокруг алтаря, что комок застрял у меня в горле. Какие неустрашимые герои! Я должен сочинить в их честь стихотворение, решил я внезапно, но прежде, чем первая строка пришла мне в голову, толпа разбойников с воплями появилась в разрушенных воротах.

Только пять человек в ряд могли пройти через них, поднимаясь по крутой лестнице, и до ворот от алтаря было не более сорока шагов. Тан поднял лук и пустил стрелу. Одна только эта стрела убила троих. Первым был высокий разбойник в короткой юбке; длинные жирные волосы струились по его спине. Стрела попала в середину груди и прошла навылет, как будто он был мишенью из листа папируса. Скользкая от крови, стрела ударила следующего за ним в горло. Хотя сила удара уже начала уменьшаться, она пронзила шею и выскочила с другой стороны, но не смогла полностью покинуть тело: оперение застряло в шее, а зазубренный бронзовый наконечник погрузился в глаз третьего разбойника, который поднимался позади него. Оба сорокопута оказались нанизанными на одну стрелу. Спотыкаясь и расталкивая всех вокруг себя, они закрыли дорогу тем, кто пытался пройти мимо них во двор храма. Потом наконечник стрелы вырвал глаз из черепа человека. Оба разбойника разлетелись в разные стороны. Толпа вопящих головорезов хлынула на площадь. Небольшой отряд вокруг алтаря встретил их потоком стрел и убил сразу столько нападавших, что трупы закрыли проход и следующие разбойники были вынуждены взбираться на гору из своих умерших и раненых товарищей.

Это не могло продолжаться долго, так как давление сзади было слишком велико, а количество наступавших огромно. Как вода промывает земляную насыпь, не способную сдержать бурные воды Нила, так сорокопуты хлынули в ворота, и плотная толпа воинов заполнила площадь, окружив маленький отряд у алтаря бога Беса.

Теперь расстояние слишком сократилось, и луки стали бесполезны. Тан и его люди отбросили их и взялись за мечи.

– Гор! Вооружи меня на бой! – выкрикнул Тан свой боевой клич, и воины вокруг подхватили его и принялись за работу. Зазвенела бронза. Сорокопуты бросились на них, но стражи, образовав плотное кольцо вокруг алтаря, бились с врагом. С какой бы стороны ни нападали сорокопуты, везде встречали смертоносные острия клинков. Храбрости разбойникам было не занимать, и их неровные ряды прижимали воинов к алтарю. Как только один из нападавших падал на землю, другой становился на его место.

Я увидел Шуфти в воротах. Он держался в стороне от схватки, проклятиями и точными приказами посылая своих людей в самую гущу боя. И яростно вопил. Его слепой глаз вращался в глазнице.

– Дайте мне ассирийца живым. Я хочу, чтобы он умер медленно. Я хочу слышать его визг, – кричал он, подбадривая своих воинов.

Разбойники не обращали никакого внимания на «рабынь», которые все еще лежали, скорчившись, на своих постелях и, закрыв головы, визжали и вопили от ужаса. Я тоже визжал не хуже других, но бой вокруг алтаря перестал мне нравиться. К этому времени в тесном дворе храма столпилось около тысячи человек. Задыхаясь в пыли, я лежал на постели, и меня то и дело толкали и пинали ноги дерущихся, пока я наконец не сумел отползти в угол двора.

Один из разбойников наклонился надо мной. Сорвал платок с моего лица и на мгновение уставился на меня:

– Мать Исида, какая красавица!

Он был ужасен, как дьявол. В зубах зияли дыры, шрам уродовал левую щеку. Изо рта воняло, как из отхожей ямы, когда он стал искать мои губы.

– Подожди, пока все это закончится. Ты у меня завизжишь от радости, – пообещал он и потянул мое лицо к своему. И поцеловал меня.

Первым моим побуждением было оттолкнуть его, но я подавил это желание и ответил на поцелуй. Я великолепно владею искусством любви, так как научился этому еще мальчиком у вельможи Интефа. От моих поцелуев мужчины становятся слабыми, как вода.

Я поцеловал и вложил в этот поцелуй все свое искусство. Разбойник словно оцепенел. Пока он стоял надо мной как парализованный, я вытащил кинжальчик из-под одежды, и его острие мягко скользнуло между пятым и шестым ребрами разбойника. Тот заорал, но я заглушил вопль своими губами, поворачивая клинок в сердце, пока судорога не прошла по телу и он совершенно не обмяк. Затем разбойник свалился на землю рядом со мной.

Я быстро осмотрелся. За те несколько мгновений, пока я избавлялся от своего воздыхателя, судьба маленького отряда вокруг алтаря явно ухудшилась. В ряду появились бреши. Двое воинов пали, а Амсет был ранен. Он перебросил меч в левую руку, так как правая бессильно висела, истекая кровью.

С огромным облегчением я увидел, что Тан еще невредим и даже смеется от дикой радости, орудуя мечом. Однако он слишком долго не захлопывает ловушку. Вся шайка сорокопутов уже собралась на площади, они выли и лаяли вокруг него, как гончие вокруг леопарда, взобравшегося на дерево. Несколько минут – и маленький храбрый отряд погибнет.

На моих глазах Тан убил еще одного врага прямым колющим ударом в горло, затем, выдергивая меч, отступил назад. Он вскинул голову и издал рык, который эхом прокатился по всей площади:

– Синие, ко мне!

В то же мгновение все скрючившиеся на земле «рабыни» вскочили на ноги и сбросили свои длинные одежды. С мечами наготове они напали на орду разбойников сзади. Нападение застало врага врасплох, более сотни сорокопутов пали от мечей стражи, прежде чем успели опомниться. Однако стоило им повернуться лицом к новой опасности, как за спиной оказался Тан со своим маленьким отрядом.

Разбойники дрались храбро – я должен признать это. Хотя уверен, что силы придавал им ужас, а не мужество. Однако ряды их были слишком тесны, что мешало свободно пользоваться мечом, а противником были лучшие войска Египта, а значит, и всего мира.

Некоторое время они держались. Потом Тан снова зарычал в гуще битвы. На долю секунды мне показалось, что это очередной приказ, а затем я узнал первую строчку боевого гимна стражи. Хотя я часто слышал, как люди с благоговейным ужасом рассказывали, будто синие всегда поют в разгаре битвы, не верил в это. Теперь же сотня сражающихся подхватила эту песню:

Мы – дыхание Гора,

Знойный ветер пустыни,

Наши мечи – серпы,

Жатва – кровавый бой…






Их мечи ударяли о мечи врагов в такт песне, словно молоты по наковальням подземного царства. Сорокопуты дрогнули при виде такой надменной ярости, битва вдруг превратилась в резню.

Я видел, как стая диких собак окружает и рвет на части стадо овец. Это было еще хуже. Некоторые сорокопуты бросали мечи на землю и падали на колени, прося пощады. Но пощады не было. Остальные пытались пробиться к воротам, а стражники преграждали им путь.

Я плясал вокруг дерущихся и кричал Тану, стараясь заглушить шум битвы:

– Останови их! Нам нужны пленные!

Тан не слышал меня, а может, просто не обращал внимания на мои мольбы. С веселой песней на устах, с Кратом по левую руку и Ремремом по правую он бил врага. Борода его намокла от брызг крови из ран убитых им людей, а глаза жили на окровавленной маске лица. Они сверкали безумием, которого я в них никогда раньше не видел. О, веселая Хапи, какие же силы давал ему крепкий напиток битвы!

– Прекрати, Тан! Не убивай всех!

На этот раз он услышал меня. Я увидел, как безумие угасло в его глазах. Тан снова овладел собой:

– Щадите тех, кто просит пощады!

Стражники подчинились, но под конец из тысячи сорокопутов уцелело не более двухсот. Побросав оружие на окровавленные плиты двора, они молили о милосердии.

Некоторое время я ошеломленно смотрел на побоище. Затем краем глаза заметил какое-то движение.

Шуфти понял, что не может скрыться через ворота. Он бросил свой меч и побежал к восточной стене двора неподалеку от того места, где я стоял. Здесь стена была разрушена сильнее, чем в остальных местах, и обвалилась на половину своей высоты. Обломки саманных кирпичей образовали крутой склон, и Шуфти начал карабкаться по нему, то и дело скользя и падая, но все-таки довольно быстро приближаясь к вершине стены. Казалось, я один заметил его бегство. Стражники обезоруживали пленных, а Тан стоял ко мне спиной и руководил сбором разбитых врагов.

Недолго думая, я наклонился и поднял половинку кирпича. Когда Шуфти взобрался на вершину стены, я изо всей силы бросил в него кирпич. Он глухо ударил в затылок с такой силой, что разбойник упал на колени, а затем предательская кучка мусора подалась под ногами – и оглушенный Шуфти скатился вниз в облаке пыли и растянулся на земле рядом со мной.

Я набросился на него, оседлал и приставил острие кинжала к горлу. Он уставился на меня единственным глазом, который словно остекленел после удара кирпичом.

– Лежи тихо, – предупредил я его, – или я выпотрошу тебя, как рыбу.

Я потерял шарф и головной убор, и теперь волосы мои рассыпались по плечам. Шуфти узнал меня, и в этом не было ничего удивительного. Мы с ним часто встречались, но при других обстоятельствах.

– А, евнух Таита! – пробормотал он. – А вельможа Интеф знает, чем ты тут занимаешься?

– Скоро узнает, – заверил я его и кольнул в шею так, что он застонал, – но не ты сообщишь ему об этом.

Не отводя кинжала от его горла, я позвал двух ближайших стражников. Они схватили разбойника, перевернули лицом к земле, связали руки за спиной крепкой пеньковой веревкой и утащили прочь.

Тан видел, как я поймал Шуфти, и теперь шел ко мне, перешагивая через убитых и раненых.

– Хороший бросок, Таита! Ты ничего не забыл из моих уроков. – И так сильно хлопнул меня по спине, что я пошатнулся. – Тебе предстоит много работы. Четверых наших убили и по крайней мере дюжину ранили.

– А как быть с их лагерем? – спросил я, и он непонимающе уставился на меня:

– Каким лагерем?

– Тысяча сорокопутов не могут появиться из песка пустыни, как весенние цветы. У них наверняка были вьючные животные и рабы. Они должны быть где-то неподалеку. Их нельзя упускать. Никто не должен спастись и пустить слух о сегодняшней битве. Никому нельзя позволить добраться в Карнак и рассказать там, что ты жив.

– Милостивая Исида, ты прав! Но как же мы их найдем? – Очевидно, Тан еще не оправился после горячей битвы. Я иногда спрашиваю себя, что он делал бы без меня.

– Мы найдем по следу, – нетерпеливо объяснил я. – Тысяча пар ног проложила такую дорогу, по которой мы без труда сможем пройти.

Его лицо прояснилось, и он позвал Крата с другого конца двора.

– Возьми пятьдесят человек. Отправляйся с Таитой. Он выведет тебя к лагерю разбойников.

– А раненые? – возразил было я. По-моему, одной битвы в день для меня достаточно. Но Тан отмел мои возражения.

– Ты лучший следопыт среди нас. Раненые могут подождать. Мои негодяи – ребята крепкие, как недожаренная говядина. Мало кто из них помрет, не дождавшись твоего возвращения.



Как я и говорил, поиски лагеря разбойников оказались совсем несложным делом. В сопровождении Крата и пятидесяти воинов я обошел холмы вокруг города и позади первой гряды нашел широкий след, оставленный сорокопутами на пути к храму. Мы трусцой побежали по этому следу и не дальше чем через милю, поднявшись на холм, увидели перед собой лагерь в неглубокой долине. Мы застали их врасплох. Ослов и женщин охраняли не более двадцати человек, которых воины Крата перебили разом. На этот раз я не успел спасти пленных. Оставили в живых только женщин, и, как только лагерь был захвачен, Крат позволил своим людям воспользоваться традиционной наградой победителей.

Женщины показались мне довольно хорошенькими для спутниц разбойников. Лица некоторых были даже красивы. Они достаточно благородно подчинились ритуалу побежденных. Я слышал, как они смеялись и шутили, пока стражники разыгрывали их между собой на костях. Профессия маркитантки при шайке сорокопутов – не самое приятное занятие, и я сомневаюсь в том, что среди них нашлась бы нежная девственница. Одну за другой стражники брали их за руки и, как новые хозяева, отводили за ближайшую груду осыпавшихся скал, где без особых церемоний задирали юбки.

Новая луна появляется после смерти старой, весна следует за зимой, и никто из этих дам не проявил особой печали по бывшим мужьям. Возможно, именно тогда, в пустыне, возникли новые союзы, которые будут жить долго под солнцем.

Что касается меня, стадо вьючных ослов и их ноши показались мне более привлекательными. Животных было около ста пятидесяти, и большей частью это были крепкие и здоровые твари, за которых можно получить приличную сумму на рынках Карнака или Сафаги. Я прикинул, что мне, пожалуй, будет причитаться доля сотника при дележе добычи. В конце концов, я уже потратил довольно много средств из своих личных сбережений на это предприятие и имею полное право на определенную компенсацию. Надо будет серьезно поговорить об этом с Таном. От него можно ожидать сочувствия, у него щедрая душа.

Солнце уже село, когда мы вернулись в город Галлала, ведя в поводу захваченных животных, навьюченных добычей, и сопровождаемые толпой женщин, успевших привязаться к своим новым мужьям.

Одно из небольших разрушенных зданий у колодцев превратили в полевой лазарет. Там я и проработал всю ночь при свете факелов и масляных ламп, латая раны воинов. Как обычно, я не мог не восхищаться их стойкостью, так как многие раны были серьезными и очень болезненными. Тем не менее я потерял одного из своих пациентов до восхода солнца. Амсет погиб от потери крови – ему перерезало артерию на руке. Если бы я занялся его раной сразу после боя, а не отправился в пустыню, мог бы спасти его. Хотя ответственность лежала на Тане, меня охватило горестное чувство вины: эту смерть я был в силах предотвратить. Однако за остальных пациентов я не беспокоился: они быстро поправятся, и раны их заживут. Все были здоровыми и сильными людьми.

Раненых сорокопутов не было. Им отрубили головы прямо на поле боя. Как врача меня всегда тревожил вековой обычай добивать раненого врага. Однако и в этом есть определенная логика: зачем победителю тратить силы на выхаживание покалеченного врага? За него вряд ли можно получить приличную сумму на рынке рабов, а если он оправится полностью, не станет ли в один прекрасный день снова бороться против вас с оружием в руках?