Речной бог

Однажды я встретил человека, путешествовавшего с караваном, пришедшим из-за легендарных рек Тигр и Евфрат. Он тоже заявил, что исследовал человеческое тело. Он был мудрецом, и мы обсудили множество тайн природы за полгода, проведенные вместе. Однажды он предположил, что человеческие чувства и мысли происходят не из сердца, а из этой мягкой, аморфной сыворотки – нашего мозга. Я специально упомянул это предположение, чтобы показать, как глубоко может заблуждаться мудрый и ученый человек.

Никто из тех, кому приходилось изучать сердце – этот могучий орган, бьющийся собственной жизнью в середине нашего тела и питаемый двумя великими реками крови под защитой крепких костяных стен, – не усомнится, что это и есть источник всех наших мыслей и чувств. С помощью крови сердце распространяет чувства по телу. Вы же наверняка чувствовали, как сердце ваше начинало волноваться и билось быстрее при звуках удивительной музыки, при виде красивого лица или от прекрасных слов тонкой речи? А разве в голове у вас когда-нибудь что-нибудь билось? Далее мудрец Востока вынужден был сдаться перед моей неумолимой логикой.

Ни один разумный человек не сможет поверить, что эта бескровная куча свернувшегося молока, неподвижно лежащая в костяном кувшине, может породить стихи или построить пирамиду, заставить человека полюбить или пойти войной. Даже те, кто бальзамирует трупы, вычерпывают ее, когда готовят труп для долгого путешествия в мир иной.

Однако существует один парадокс: если эту клейкую массу повредить или задеть и если жидкость, скопившаяся в теле, начинает давить на нее, пациент обречен на смерть. Требуется очень хорошее знание строения головы человека и удивительная ловкость, чтобы суметь просверлить череп и не повредить мешочек с этой кашей. Я обладаю обоими этими качествами.

Я начал неторопливо сверлить кость черепа под непрерывные вопли Расфера, то и дело брызгая на рану уксуса, чтобы смыть осколки кости и свернувшуюся кровь. Эта едкая жидкость не улучшала состояния пациента, но усиливала громкость его голоса.

Внезапно острое бронзовое сверло прошло через череп, маленький точеный кружочек кости начал вылезать из раны под давлением крови внутри головы. Затем прямо мне в лицо ударила струя свернувшейся темной крови. Расфер обмяк. Я понял, не без тайной искорки сожаления, что он выживет. Когда же пришил кожу обратно, накрыв грозно пульсирующее отверстие, то подумал: не сослужил ли я дурную службу человечеству, сохранив жизнь этому его представителю?

Когда я уходил от Расфера, забинтовав ему голову, он уже храпел и бормотал что-то во сне в свиноподобной жалости к самому себе. Я вдруг почувствовал, что силы мои на исходе. Волнение и тревоги этого дня израсходовали даже мой огромный запас сил.

Однако отдохнуть мне не пришлось, так как посланец госпожи Лостры все еще торчал у меня на террасе и набросился на меня, стоило мне появиться там. Мне только позволили смыть кровь Расфера и сменить испачканную одежду.

Потом я заковылял к ней в комнаты, с трудом переставляя ноги, Лостра встретила меня гневным взглядом горящих глаз и грозно топнула ножкой.

– Ну и где же ты прятался, господин Таита? – тут же набросилась она на меня. – Я послала за тобой перед второй стражей, а теперь уже скоро восход. Как смеешь ты заставлять меня ждать?! Ты иногда забываешь о своем положении. Ты прекрасно знаешь, как наказывают наглых рабов… – Она разошлась вовсю, так как яд нетерпения не находил выхода уже несколько часов. Ее гневная красота поражала, а когда она столь восхитительно топнула ножкой, я почувствовал, что сердце мое готово разорваться от любви. – Что ты стоишь ухмыляясь? – бушевала она. – Я и в самом деле так разгневана, что готова выпороть тебя. – И снова топнула ногой. Я почувствовал, как усталость пала с моих плеч, словно тяжелая ноша. Одно присутствие Лостры могло вернуть меня к жизни.

– Госпожа моя, как прекрасно сыграла ты свою роль сегодня вечером. По-моему, все, кто видел тебя, решили, что настоящая богиня ходила среди нас…

– И не пытайся увиливать. – Она топнула ногой в третий раз, но уже не так уверенно. – На этот раз тебе так просто не отделаться.

– Правда, госпожа. Когда я шел из храма через толпу людей, твое имя звучало у всех на устах. Все говорили, что пела ты прекрасно и голос у тебя чистейший из тех, которые они когда-либо слышали. Ты похитила сердца всех зрителей.

– Я не верю ни одному твоему слову, – заявила она, но я заметил, что ей уже трудно сердиться. – По-моему, голос у меня сегодня был ужасным. Один раз по крайней мере я дала петуха и много раз спела не ту ноту.

– Мне придется возразить тебе, госпожа. Ты никогда не пела лучше, чем сегодня, а как ты прекрасна! Твоя красота освещала храм. – Моя госпожа Лостра совсем не тщеславна, но она женщина.

– Ты ужасный человек. Я в самом деле собиралась выпороть тебя. Правда собиралась. Ну ладно, иди сюда, садись рядом со мной на кровать и рассказывай. Я так взволнована, что, наверное, не буду спать целую неделю.

Она взяла меня за руку и подвела к постели, ласково щебеча о Тане и о том, как он своей прекрасной игрой и бесстрашной речью завоевал сердца всех зрителей, включая фараона; о том, как младенец Гор испачкал ее платье. Да неужели я в самом деле считаю, что пела она сегодня не так уж плохо? Может, я просто успокаивал ее?

Наконец мне пришлось остановить Лостру:

– Госпожа, скоро рассвет, а нам нужно успеть присоединиться ко двору и царю, когда он отправится за реку осматривать свой погребальный храм и усыпальницу. Тебе нужно немножко поспать, чтобы хорошо выглядеть на таком важном государственном празднике.

– Я не хочу спать, Таита, – возразила она и продолжала щебетать, а через несколько минут тихонько привалилась к моему плечу и уснула, не закончив предложения.

Я нежно опустил ее головку на подголовник резного дерева и накрыл Лостру одеялом из обезьяньего меха. Не смог заставить себя уйти сразу и на некоторое время застыл над постелью. Наконец нежно поцеловал ее в щеку. Не открывая глаз, она сонно прошептала:

– Как ты думаешь, у меня завтра будет возможность поговорить с царем о Тане? Только он может помешать отцу отослать Тана прочь.

Я не нашелся сразу и не смог ответить ей, а пока колебался, она снова уснула.



На рассвете я с трудом оторвал голову от постели – казалось, едва успел закрыть глаза, как уже снова пора было их открывать. Лицо мое в бронзовом зеркале выглядело осунувшимся, глаза были красными. Я быстро наложил немного грима, чтобы скрыть следы бессонной ночи, подчеркнул контуры глаз углем и насурьмил брови. Два мальчика-раба расчесали мои волосы, и мне так понравилось, как они это сделали, что я почти радостно поспешил на личную пристань великого визиря, где пришвартовалась огромная барка царя.

Я присоединился к толпе на пристани одним из последних, но никто, казалось, не заметил моего опоздания, даже госпожа Лостра, которая уже успела подняться на палубу корабля. Я понаблюдал за ней некоторое время.

Ее пригласили присоединиться к женщинам двора. Среди них находились не только жены царя, но и его многочисленные наложницы и дочери. Именно последние досаждали фараону больше всего, так как было их очень много, целое племя, самого разного возраста – от маленьких, еще не научившихся ходить девочек до девушек, приготовившихся вступать в брак. Но сына среди них не было. Как же мог фараон передать свое бессмертие в будущее, если у него не было наследника мужского пола?

В это трудно поверить, но Лостра выглядела свежей и отдохнувшей, как роза пустыни в моем саду, хотя спала она, как и я, не больше часа или двух. Даже в столь блистательном собрании красивых женщин, которые тщательно отбирались слугами фараона или присылались ему в виде дани соседями нашего царства, Лостра казалась ласточкой в серой стайке жаворонков.

Я поискал Тана глазами, но его флотилия уже выстроилась выше по течению, готовая сопровождать фараона на другую сторону реки. Лучи восходящего солнца превратили поверхность воды в ослепительно сияющий лист серебра. Я не мог смотреть на него.

В этот момент послышался ровный гул барабана, и все население вытянуло шеи, чтобы разглядеть торжественное шествие фараона от дворца к царской барке.

Этим утром фараон надел легкий головной убор немес из накрахмаленного полотна, с уреем, который был закреплен на золотом обруче. Стоящая золотая кобра с раскрытым капюшоном и гранатовыми глазами, сверкавшими на солнце, поднималась надо лбом. Эта кобра была символом власти царя над жизнью и смертью его подданных. Сегодня у фараона не было посоха и плети, он нес только золотой скипетр: если не считать двойной короны, этот скипетр был одним из величайших и священнейших сокровищ царской казны. Считалось, что ему более тысячи лет.

Несмотря на наличие всех атрибутов царской власти и необходимость соблюдения церемониала, на фараоне не было грима. Мамос выглядел совершенно незначительным человеком под прямыми лучами раннего солнца, и отсутствие грима только усиливало это впечатление. Он казался маленьким слабым божеством, чуть старше среднего возраста, с небольшим круглым животиком над поясом и лицом, изборожденным тревожными морщинками.

Когда он проходил мимо того места, где я стоял, то, казалось, узнал меня. Кивнул мне, и я простерся перед ним на каменном полу. Он остановился и дал мне знак приблизиться. Я подполз к нему на четвереньках и трижды ударился лбом о землю перед его ногами.

– Ты ведь, Таита, поэт? – спросил он своим тонким и сварливым голосом.

– Да, я раб Таита, ваше величество. – Иногда требуется проявить некоторое смирение. – Я царапаю разные истории на папирусе.

– Хорошо, раб Таита, ты нацарапал приятную мистерию ко вчерашнему вечеру. Никакое другое представление еще не развлекало меня так, как это. Я издам царский указ, и твои каракули станут государственным вариантом мистерии.

Он объявил об этом громче, чтобы весь двор услышал его слова, и даже вельможа Интеф, следовавший за ним по пятам, засиял от удовольствия. Я был его рабом, и честь эта принадлежала скорее ему, чем мне. Однако фараон еще не закончил.

– Скажи мне, раб Таита, не ты ли тот самый хирург, который недавно выписал мне рецепт?


– Ваше величество, я тот самый смиренный раб, который робко пытается лечить людей лекарствами.

– Когда же подействует твое средство? – Он понизил голос так, чтобы я один услышал его вопрос.

– Ваше величество, это случится через девять месяцев после того, как вы выполните все те условия, которые я вам перечислил. – Поскольку теперь мы разговаривали как врач и пациент, у меня хватило смелости спросить: – А вы полностью следовали моей диете?

– Клянусь щедрой грудью Исиды! – воскликнул он, и в глазах у него неожиданно мелькнула веселая искорка. – Я так полон бычьими яйцами, что скоро буду мычать, когда мимо дворца проходит стадо коров.

У него было очень хорошее настроение, и я тоже решился пошутить:

– А фараон уже нашел телушку, о которой я говорил?

– Увы, лекарь, все не так просто, как кажется. Самые красивые цветы уже успели посетить пчелы. Ты ведь сказал, что она должна быть совершенно нетронутой?

– Да, девственной и нетронутой и не старше года после первых красных цветков месячных, – быстро добавил я, усложнив свой рецепт. – Нашли ли вы кого-нибудь, кто соответствовал бы этому описанию, ваше величество?

Выражение его лица снова изменилось, и он задумчиво улыбнулся. На его печальном лице улыбка казалась неуместной.

– Посмотрим, – прошептал, – посмотрим.

Он повернулся и пошел по сходням на корабль. Когда вельможа Интеф поравнялся со мной, он легким жестом приказал мне следовать за собой, и я прошел на палубу царской барки.

Ночью ветер стих, темные воды реки текли тяжело и спокойно, как масло, только небольшие полосы и водовороты нарушали покой стремнины там, где вечная река была особенно глубока. Даже Нембет смог бы пересечь ее при такой погоде. Однако флотилия Тана стояла поблизости, словно напоминая о вчерашней неудаче, будто Тан готовился снова исправить ошибку старого флотоводца.

На борту корабля вельможа Интеф отвел меня в сторону.

– Ты все еще можешь удивлять меня, мой милый, – прошептал он и пожал мне руку. – Причем именно тогда, когда у меня появились серьезные сомнения в твоей верности.

Я был совершенно ошеломлен неожиданным всплеском добродушия – ведь рубцы, оставленные кнутом Расфера, еще жгли мне спину. Тем не менее я склонил голову, чтобы скрыть выражение своего лица, и подождал, пока он скажет, чем это я его обрадовал. Он не заставил меня ждать:

– Я сам не смог бы написать более подходящей речи для Тана, даже если бы постарался. Этот безумец Расфер так отвратительно подвел меня, а ты, как обычно, спас.

Только после этого все встало на свои места. Он решил, что это я сочинил глупейшую речь Тана и сделал это ради него. В реве, который заполнил храм во время представления, он не мог расслышать, как я предостерег Тана, иначе был бы другого мнения.

– Я рад доставить вам удовольствие, – шепнул я в ответ и добавил: – Это мой долг.

Я почувствовал огромное облегчение. Мое положение при дворе великого визиря не было скомпрометировано. И думал я сейчас не о своей шкуре, точнее говоря, не только о своей – я думал о Тане и Лостре. В последующие годы им обоим понадобится моя помощь и защита, которую я смогу предоставить им. Я был благодарен судьбе за то, что все еще мог быть им в чем-то полезен. Нужно было воспользоваться сменой ветра.

– Ты увидишь, я отблагодарю тебя, – ответил вельможа Интеф. – Помнишь участок земли у канала за храмом Тота, о котором мы говорили некоторое время назад?

– Конечно, мой господин.

Мы оба знали, как я жаждал приобрести участок уже почти десять лет. Это уединенное место даст мне прекрасное убежище, куда я смогу удалиться в старости.

– Он твой. На следующей аудиенции принеси мне дарственную, и я поставлю свою подпись.

Меня до глубины души потрясла невероятная хитрость, которая доставила мне желаемое. Ведь, по сути, мне оплатили воображаемое предательство. В какое-то мгновение я решил было отказаться от подарка, но потом передумал. Когда опомнился, мы уже пересекли реку и входили в устье канала, проложенного через равнину к громадному погребальному храму фараона Мамоса.

Я сам наблюдал за строительством канала практически без помощи дворцовых архитекторов и сам разработал сложный процесс транспортировки тела фараона от места смерти к погребальному храму, где произойдет мумификация тела.

Я предполагал, что фараон умрет в своем дворце на прекрасном маленьком островке Элефантина. Оттуда царская барка доставит его тело вниз по реке к устью канала, который был спланирован мною так, чтобы огромный корабль входил в него, словно меч в ножны.

Прямой, как клинок кинжала, канал пересекал черные земли прибрежной равнины на расстоянии двух тысяч шагов и кончался у подножия скалистых холмов Сахары. Десятки тысяч рабов несколько лет прокладывали его и укрепляли берега каменными плитами. Как только корабль вошел в канал, две сотни крепких рабов подхватили буксирные канаты с носа корабля и начали плавно тянуть его через равнину. Они запели печальную и мелодичную рабочую песню и пошли в несколько рядов по буксирной тропе. Крестьяне, работавшие на полях возле канала, побежали к берегу, чтобы приветствовать нас. Они толпой собрались на берегу, призывая богов благословить царя и размахивая пальмовыми ветками, когда величественный корабль проплывал мимо них.

Когда мы наконец скользнули к каменной пристани у внешних стен незаконченного храма, рабы закрепили буксировочные канаты на швартовочных кольцах. Я так точно рассчитал размеры пристани, что башня посередине корабля оказалась на уровне ворот главного входа в храм. Как только огромная барка остановилась, трубач торжественно затрубил в рог газели. Медленно поднялась решетка ворот, и мы увидели царский катафалк, который ожидал прибытия фараона в воротах храма, окруженный бальзамировщиками в алых одеждах и пятьюдесятью жрецами Осириса, стоявшими в один ряд позади них.

Жрецы запели и со стуком начали толкать катафалк к барке по деревянным каткам, пока не вкатили его на палубу. Фараон захлопал в ладоши от удовольствия и поспешил осмотреть это чудовищное строение.

Я не принимал участия в этом празднике дурного вкуса. Всю церемонию и все украшения выдумали жрецы. Достаточно сказать, что в ярком солнечном свете излишки золота на катафалке сияли так ярко, что резали глаз почти так же, как и грубый аляповатый рисунок барельефа. Золотой экипаж весил много, жрецы запыхались и вспотели, пока втаскивали неуклюжий ковчег на палубу. Даже наша огромная барка угрожающе накренилась. Такого количества золота хватило бы, чтобы заполнить зерном все хранилища Верхнего царства или чтобы построить и снарядить пятьдесят флотилий боевых лодок и выплатить жалованье их командам на десять лет вперед. Так неумелый ремесленник пытается скрыть бедность вдохновения ослепительной роскошью материалов. Если бы мне только дали возможность поработать с таким количеством драгоценностей, результаты были бы иными.

Теперь же чудовищный ковчег должен был уйти в могилу вместе с мертвым телом фараона. Его сооружение стало основной причиной разорения царства. Однако фараон был в восторге.

По предложению вельможи Интефа царь взобрался на ковчег и уселся на подиуме, который будет нести его саркофаг. Оттуда он обвел всех сияющим взглядом, забыв о царственной сдержанности и достоинстве. Казалось, он еще никогда так не радовался в своей печальной жизни, горько подумал я. Его смерть должна была стать той высотой, к достижению которой он и направлял всю свою жизненную энергию и которую предвкушал.

Внезапно, по какому-то побуждению, фараон кивком предложил вельможе Интефу присоединиться к нему, а потом оглядел толпу, будто искал в ней кого-то. Казалось, он нашел того, кого искал, слегка наклонился и сказал что-то великому визирю.

Вельможа Интеф улыбнулся и, посмотрев в ту же сторону, позвал из толпы госпожу Лостру, жестом приказав ей подняться на вершину ковчега. Приглашение смутило ее, и даже из-под грима было видно, что она покраснела, а такое с ней случалось очень редко. Ее трудно вывести из себя. Однако она быстро опомнилась и взобралась на ковчег с девичьей грацией, которая сразу привлекла к ней внимание всех присутствующих.

Она встала на колени перед царем и трижды коснулась лбом пола подиума. Затем перед лицом всех жрецов и своего двора фараон совершил невероятный поступок. Он наклонился и, взяв Лостру за руку, поднял на ноги и посадил рядом с собой. Это было нарушением церемониала, и история не знала такого прецедента. Я увидел, как министры обменялись изумленными взглядами.

А затем случилось такое, чего даже они не могли предполагать – они просто не заметили этого. Когда я был еще очень молод, на половине мальчиков жил старый глухой раб. Он подружился со мной и научил читать по губам людей их речи, не довольствуясь только звуками, которые покидают уста. Это оказалось очень удачным приобретением. С его помощью я мог следить за разговором, происходившим в дальнем конце переполненного зала, где играли музыканты, а сотни людей смеялись и кричали что-то друг другу.

И вот я собственными глазами увидел, как фараон мягко сказал госпоже Лостре: