Ребро беса

После этих слов Кровельщик долго молчал, он хорошо понимал, что его подручный, может быть, и убьет Глеба, но и сам будет схвачен. А это значит, что у ментов появится шанс, эти волки сумеют раскрутить подручного на полную катушку, чтобы выйти на него. Леонтий не мог допустить такого поворота событий.

— Возвращайся! — жестко потребовал в телефон. — Значит, не пришло его время!

Подручный взмок от напряжения, почувствовал, как по лицу потекли капельки пота, и ощутил струйки между лопатками. Сунул в карман телефон и ватными ногами ступил вдоль тротуара.

Кровельщик ехал в машине, когда получил звонок. Отдав приказ подручному, сжал кулаки. Автомобиль уже остановился, а Леонтий продолжал неподвижно сидеть на месте, смотреть в одну точку и молчать.

Акламин наконец получил ответ на запрос по Сынянову. Правда, он надеялся в первую очередь получить ответ на более ранний запрос по Кровельщику, но на безрыбье и рак рыба. Выяснилось, что Сынянов — добропорядочный гражданин, ни в чем не замешан, не привлекался, бизнесом не занимался. Аристарх качнул головой: прав был Корозов, усомнившись, что тот бизнесмен.

Дочитать справку до конца Акламин не успел, его оторвал звонок из дежурной части. Сообщили, что в магазине Корозова произошел взрыв, есть погибшие, покалечен Глеб.

Аристарх отбросил справку, вскочил с места. Как покалечен, он же в больнице! Ну Глеб, сбежал, что ли? Что ж ты всегда добровольно лезешь в самое пекло! Тебя не исправить! Аристарх метнул глазами по столешнице, сгреб бумаги, торопливо сунул во внутренний карман пиджака и выскочил из кабинета. Приехал на место, когда Корозова, Исая и директрису скорая помощь уже увезла.

После осмотра и опроса свидетелей поехал в больницу. Глеб находился в той же палате, лежал на кровати, лицо в ссадинах и синяках. Около него сидела жена Ольга. Ее глаза слезились, она вытирала их носовым платком, а Глеб виновато бубнил:

— Все нормально, Оленька, все нормально. Ерунда. Полная чепуха. Эти царапины скоро заживут, затянутся, как на хорошей собаке. Ты же знаешь, мне любые раны нипочем, я бессмертный, Оленька.

Акламин с порога набросился на него:

— Почему ты очутился там?! Разве я не предупреждал тебя, чтобы ты был особенно осторожным?! Или ты думаешь, что ты на самом деле бессмертный?! Вечный только Бог. Даже у Кощея Бессмертного имеется смерть. Люди погибли! А ведь этот капкан для тебя готовили! Почему ты не сообразил, что это ловушка? Ты чудом уцелел! У меня в голове не укладывается, как ты мог клюнуть на это?!

Ольга чуть отодвинулась в сторону. Она уже столько слов высказала мужу, что больше не могла ничего говорить. Только кивала, присоединяясь к возмущению Аристарха, а потом неожиданно с отчаяньем в голосе добавила:

— Я боюсь за него, Аристарх. Посади его в камеру за что-нибудь. Придумай. Пусть посидит там, пока здесь взрывают. Посмотри на него. Живого места нет. Весь в бинтах. И еще балагурит. Пытается доказать мне, что он настоящий мужчина. Не стонет, не хнычет, не канючит. Но я-то знаю, как ему больно. От меня все равно не скроет. Посади его, Аристарх, чтоб не хорохорился больше.

— Что ты, Оленька? — вытаращил глаза Глеб. — За что меня в камеру? Я же ничего не натворил! И потом, как я там без тебя буду?

Он понимал, что возмущение Акламина и жены справедливо, взял ее руку, прижал к губам, а потом перевел глаза на Аристарха:

— Понимаешь, ребята Исая засекли машину Сынянова неподалеку. Исай предположил, что тот наблюдал за нами. Я отнесся как-то несерьезно к его предупреждению, решил, что с этим Сыняновым у нас одна суета. Хотя тогда же у меня появилась мысль, что погром — это всего лишь повод, чтобы вытащить меня из больницы. Но причастность к этому Сынянова отмел напрочь. А вот сейчас лежу и думаю, а что все-таки он там делал? С чего бы ему там околачиваться? Ты у Исая сам спроси, почему у него в голове такая мысль родилась?

Акламин снял пиджак — в палате было душновато, сквозь распахнутое окно с улицы накатывала жара. Поправил рубаху, сел за стол, бросил пиджак на колени. Он хотел задать Глебу ряд вопросов по магазину, но вспомнил про бумаги во внутреннем кармане пиджака, полез за ними, неторопливо развернул и положил перед собой на столешнице.

Корозов проследил за его движениями, не понимая, что за бумаги Аристарх разложил на столе, а тот более спокойным тоном проговорил:

— Вот, получил ответ на запрос по Сынянову. Ничего особенного. Среднестатистическая личность. Читаю, слушай. Вдруг быстро собрался и поехал к двоюродной сестре, с которой никогда до этого не имел никаких связей. Родственники в недоумении.

Глеб сдавил пальцами подушку. Получалось, что Сынянов оказался среднестатистической личностью. Приподнял голову:

— Странно. Внешне он не очень похож на середнячка. Скорее с амбициями. Неужели все это бравада, пыль в глаза? А фото есть?

— К сожалению, нет, — отрицательно покачал головой Акламин, медленно свернул бумаги, расправил на коленях пиджак, положил их в тот же карман, откуда доставал.

— Запроси фото, Аристарх.

— Думаю, придется. Все-таки надо добить до конца все неувязки с этим неожиданным братцем.

— Вот и я о том же. У меня в голове путаница. Не знаю, что думать. Предположение Исая не дает мне покоя. Вдобавок взрыв. Взрывчатку, безусловно, заложили во время погрома. Конечно, я попался как кур в ощип. — Голос Глеба дрогнул. — Кто-то сидел и ждал, когда мы войдем внутрь. Если бы он нажал кнопку чуть раньше, нас бы по частям собирали.

Ольга испуганно выпрямилась на стуле. Лицо Аристарха было серьезным. Наступила пауза. Этой паузой как будто сжималось время, как пружина, готовая вот-вот распрямиться и вытолкнуть из тупикового состояния. Какие-то странные нестыковки с этим Сыняновым. Вроде и зацепиться не за что, и вопросы остаются. Наконец Акламин прервал паузу и перевел разговор на Глеба:

— Как ты себя чувствуешь?

— По-свински! — разочарованно сказал Корозов. — Одни синяки и ссадины, если не считать сотрясения мозга! А вот директрисе не повезло. Переломы. Исай тоже отделался ушибами, ногу немного повредило, но это заживет.

И он опять вернулся к Сынянову:

— Что думаешь делать с этим гостем, Аристарх? Пощупать бы его.

Акламин ничего не ответил. Он старался не делать скоропалительных выводов.





13




Былеев в трусах и майке сидел на деревянном стуле посередине небольшого помещения, которое было почти пустым. Его привезли сюда с завязанными глазами. Руки были связаны скотчем за спиной, ноги также спутаны.

Помещение хорошо освещено, с бетонными стенами, бетонным полом и металлической дверью. Кир с первого раза догадался, что это был подвал. Тут и там — несколько подержанных стульев. На бетонном полу — пружинный матрац в полоску. Не новый, но крепкий стол. На столешнице — лист бумаги, графин с водой и поднос с едой.


На лице Кира засохла кровь от ссадин и порезов. Он сидел, низко опустив на грудь голову, молчал.

Против него стояли двое. Оба издерганы и взбешены. Гусев и Бородавкин. Гусев взял Былеева за подбородок, приподнял голову, посмотрел в глаза и наотмашь сильно ударил по лицу. Кир застонал, выплюнул кровь.

— Не передумал? — устало спросил Гусев, вытер ладонями пот с лица.

Былеев захрипел и ничего не ответил. Гусев монотонно, осевшим от долгой постоянной натуги голосом спросил:

— Значит, не передумал?

И ударил под дых, а когда Кир согнулся, стукнул по голове.

Былеев упал вместе со стулом на пол. Подельники сосредоточенно и методично стали бить Кира ногами. Какое-то время он издавал хрипы и стоны. А когда отключился и затих, они отошли в угол, закурили. Перекурив, отбросили окурки к дверям, плеснули ему в лицо водой из графина, дали время прийти в себя. По их лицам было видно, что им до чертиков надоела такая канитель, проще было бы придавить, как вошь, и зарыть где-нибудь по-тихому.

Кир зашевелился, теряя ощущение низа и верха, задергал ногами, точно пытался подниматься. Они равнодушно смотрели на эти потуги. Потом подошли, подняли вместе со стулом, посадили. Гусев спросил:

— Соображать не перестал? Почитай еще раз, — взял со стола лист бумаги, поднес к лицу Былеева, — хорошо видишь? Читай внимательно, козел! А то я тебе зачитаю смертный приговор!

Кир опять, уже не в первый раз, остановил свой затуманенный взгляд на бумаге с текстом. Бумага перед глазами расплывалась мутным пятном. Он уже не мог сейчас заплывшими глазами различить, что было там написано, но в сознании плавали слова, прочитанные раньше. Они теперь то проявлялись, то выпадали из памяти. Перед ним был текст завещания. Гусев выждал некоторое время, оттянул за волосы его голову, прошуршал перед носом бумагой:

— Ты согласен подписать это?

Былеев постарался собраться с мыслями и хрипло разбитыми опухшими губами выговорил:

— Не могу я подписать этого.

— Тогда мы превратим тебя в месиво, в кусок мяса, в настоящий труп и закопаем в мусорной канаве! — пообещал Гусев и сморщился, как будто ему потянули прямую кишку из заднего прохода.

Кир в который раз с безнадегой в хриплом, уставшем повторять одно и то же голосе попытался снова объяснить:

— У меня есть законные наследники, жена и сын, эта бумага не будет иметь никакой силы.

Из-за спины Гусева раздался надтреснутый голос Бородавкина, похожий на дребезжание консервных банок, которые тащат по асфальту:

— Не лепи нам фуфло, мужик! Это уже будут не твои проблемы! Не суйся куда не просят! Хочешь жить — подписывай. Все равно заставим!

— Вы все равно меня убьете, как только я подпишу, я знаю это. — Былеев попытался пошевелить связанными за спиной руками и чуть выпрямить спину. — Зачем же мне подписывать собственную смерть? Убивайте сразу без подписи.

Бородавкин выступил из-за спины подельника, голова на длинной шее качалась, как лист на ветру, хотя никакого ветра в подвале не было и быть не могло. Здесь было сухо, но воздух был несколько сперт. Сбоку на бетонной стене — светильник с яркой лампочкой. И тишина, никаких звуков извне. Ощущение было такое, что тут давным-давно не ступала нога человека, что Гусев и Бородавкин случайно забрели сюда в поисках укромного места для расправы с ним. И если сейчас, ничего не добившись, они убьют его, то им не потребуется искать канаву, чтобы закопать труп, ибо здесь его никто не найдет до второго пришествия.

— Во мужик, — Бородавкин уставился на Кира. — Другие жить хотят, а этот, наоборот, просит убить его. Да я с удовольствием тебе кишки выпущу, как только Мама отмашку даст. Ты бы не обижал Маму, твоя жизнь в ее руках. Зря пузыришься. Мама не тронет тебя, если выполнишь ее условие. А нет, тогда сам виноват.

Но Былеев был абсолютно уверен, что его прихлопнут сразу же, как только он подпишет завещание. Он просто станет лишним, даже опасным. Правда, ему обещали жизнь, но надо быть полным идиотом, чтобы поверить в это. Ведь он теперь знает столько, что его мучителям светит пожизненный. Таким образом, при подобном раскладе его конец предрешен.

А вот если не подпишет, тогда бабка надвое сказала. Может, кривая и вывезет. Надо тянуть время. Внутри него теплилась надежда, что его поиском занимаются, найдут и освободят. Если бы он только знал, что поиски его не продвинулись ни на йоту, поскольку не удавалось найти никаких следов и свидетелей, показания которых помогли бы Акламину вычислить похитителей.

Кира несколько дней подряд, он даже сбился со счета, сколько, избивали. По ночам, заклеив рот и глаза, выводили во двор. Раз в сутки сносно кормили. А потом снова избивали — и всякий раз совали под нос эту бумажку. Он теперь точно знал, кто намеревается заграбастать его состояние. Но именно потому, что он это знал, он еще больше противился.

Если бы не произошло то, что произошло, он бы никогда не подумал, что события могут развиваться в таком ключе. Кир отчаянно дернул головой:

— Не подпишу!

Гусев и Бородавкин переглянулись и приготовились вновь обрушить свои кулаки на Былеева, как вдруг скрипнули петли металлической окрашенной в серый цвет двери, и женский голос произнес:

— Вай, вай, вай! Ты эгоист, ты всегда думал только о себе и никогда никого не любил!

Глеб повернул голову на голос, перед ним предстала Райка:

— Раньше я думала, что ты меня любил. Но обманулась. Ты меня просто использовал, употребил и выбросил. Ты и сына своего никогда не любил. Разве мог бы любящий отец поступить так со своим чадом? Его жену затащить к себе в постель. Ты жесток, и я никогда не поверю, что ты полюбил Тамарку. Эту шлюху фартовую. Ты не знаешь, что значит любить. На самом деле ты давным-давно умер. Еще до того, как тебя похитили в ресторане. А зачем такому человеку жить? Ты прав, тебя стоит убить, и если ты этого хочешь, я убью тебя, но только после того, как ты подпишешь завещание на мое имя. Я должна стать твоей полной наследницей.

Былеев дернулся, словно пытался сорвать путы, привстал со стула, но рука Гусева вернула его в прежнее положение. Кир выпихнул из себя:

— Ломаного гроша ты не получишь от меня! Ты пустышка с дыркой от бублика, и больше ничего! Из-за тебя я разрушил отношения с сыном. Это боль моя до самой моей смерти! Ты чудовище! Я поздно понял это! А Тамару не тронь, ты мизинца ее не стоишь. Ты наконец нашла свою компанию, твоя компания — вот эти подонки! И не суйся больше в мир нормальных людей, там нет для тебя места! Твой мир в этом подвале!

Райка усмехнулась:

— Вот и посмотрим, кто из нас чудовище! Если ты откажешься подписать завещание на меня, я убью твоего сына, продолжателя твоего рода, и принесу тебе его голову! Если и потом ты откажешься выполнить мое требование, я убью Тамарку, и ты увидишь ее труп! Кстати, я ей уже отправила на автоответчик послание, чтобы убиралась подобру-поздорову и не рассчитывала на твои деньги. Не выполнишь мое условие — ей конец. И все это будет только потому, что не я, а ты чудовище, которое из-за денег не пощадило ни сына, ни жену! А потом я убью тебя! А зачем тебе будет нужна жизнь, если ты погубишь своих самых близких людей?! Хотя нет, тебя, быть может, я оставлю в живых, чтобы до конца дней ты нес этот крест на своем горбу!

Кир застонал от бессилия, впервые в жизни он ощутил желание убить женщину, которую когда-то ласкал в своей постели и которая теперь стояла перед ним, была к нему беспощадна и в данный момент сильнее его. Разве мог он когда-нибудь представить ее в такой роли? Чтобы она вот так судила его и выносила ему свой вердикт!

Вдруг сейчас пришли на ум ее последние слова, когда оборвал с нею связь и сказал, чтобы забыла обо всем и больше никогда не приходила к нему, что дорога для нее закрыта навсегда. Она тогда исказила лицо гримасой хищницы и выкрикнула, что никогда не успокоится, пока не отомстит! В тот момент он воспринял ее крик как возглас простого женского раздражения и отчаянья, но теперь отчетливо понимал, что это был голос женской мести. Былеев заскрипел зубами и заерзал на стуле, погашая в себе стон:

— Как ты узнала, что я остался жив и где скрываюсь?