Разрушенный трон

– Я бы сделал все это снова, Кэл, – говорю я ему. Какая изящная ложь. Она дается мне легко – ведь я столько лет скрывал свое истинное лицо за маской. – И если бы я мог все вернуть, я бы позволил ей себя изменить. Я бы смотрел, как ты его убиваешь. И я бы все сделал правильно. Я бы дал тебе то, что ты заслуживаешь. И если бы сейчас я мог тебя убить, я бы это сделал. Сделал бы это тысячу раз.

Манипулировать братом просто, невероятно просто. Он видит только то, что находится прямо у него перед глазами, понимает только то, что способен понять. Ложь хорошо делает свою работу. Его глаза застывают, этот вечно горящий огонь в них почти полностью гаснет. Одна его рука дергается, словно он хочет сжать ее в кулак. Но безмолвный камень действует и на него тоже, и даже если бы у него хватило сил заставить меня сгореть, он не смог бы это сделать.

– Прощай, Мэйвен, – говорит Кэл срывающимся голосом. На самом деле он говорит не со мной.

Он прощается с другим мальчиком, с тем, кто пропал много лет назад, до того, как я стал тем, кем являюсь сейчас. Кэл отпускает его, того Мэйвена, которым я был. Мэйвен, которым я все еще являюсь, который скрывается где-то глубоко внутри меня, неспособный или не желающий выйти на свет.

Это будет наш последний разговор наедине. Я чувствую это всем своим существом. Если я увижу его снова, то это будет перед троном или под холодной сталью клинка палача.

– Я с нетерпением жду вынесения приговора, – протягиваю я в ответ, наблюдая, как он направляется к выходу из комнаты.

Он захлопывает за собой дверь с такой силой, что картины на стенах идут ходуном.

Несмотря на то, что мы очень разные, у нас есть одна общая черта. Мы используем нашу боль, чтобы разрушать.

– Прощай, Кэл, – говорю я, ни к кому не обращаясь.

«Слабак», – отвечает моя мать.





Кэл


Джулиан говорит, что не нужно начинать с фразы «дорогой дневник» или писать какое-то официальное вступление. Но все же я чувствую себя глупо. И мне кажется, что это пустая трата времени. Мои дни все же не совсем бесплодны.

Не говоря уже о том, что все это создает угрозу безопасности.

Но Джулиан определенно умеет капать на мозги.

Он знает, что я почти не обсуждаю… ничего. Ни с ним, ни с Мэрой. Она тоже не до конца откровенна, но у нее хотя бы есть сестра, семья, Фарли и Килорн… она может проговорить с кем-то еще. Мне же так не повезло. У меня есть только она, Джулиан и, наверное, Нанабель. Не то чтобы я действительно хотел обсуждать с бабушкой свое психическое состояние, свою девушку или травмы прошлого года.

Моя мама тоже вела дневник. Это не помешало Эларе сделать… то, что она сделала. Но вначале это, казалось, помогало ей. Может, и мне поможет.

Я не очень хорошо пишу. Конечно, я много читаю, но это не сильно помогает. И я правда очень не хочу принести Штатам Норты еще больше проблем. Мы и так в достаточно большой опасности.

Может быть, я просто слишком много о себе возомнил, когда подумал, что все, что я напишу, может каким-то образом угрожать реконструкции? Возможно.

Как люди вообще это делают? Вести дневник просто невозможно. Я чувствую себя идиотом.



Насчет Райской долины Мэра не шутила. Она великолепна и опасна. Мы не могли добраться сюда, пока не стихла вьюга. А чтобы добраться до двери хижины, пришлось прожечь дыру в сугробе. И всю ночь напролет снаружи выли волки. Интересно, получится ли у меня заманить одного из них в хижину объедками ужина?



Никогда не заманивайте волков объедками с ужина.



Сотрудничество Штатов и Алой гвардии процветает, даже когда я не метаюсь туда-сюда. Я думал, что Нанабель вытащит меня из хижины уже на следующие сутки, но похоже, мы проведем здесь столько времени, сколько запланировали. Мы даже смогли как следует отпраздновать мой день рождения – несмотря на то, что нас прервал бизон. Они очень шумные.



Три дня не выходили из хижины. Все бы ничего, но Мэра заставляет меня собирать пазлы, и мне кажется, что во всех них не хватает деталей. Как символично.



Упал в гейзер. Хорошо, что я огнеупорный. А моя одежда вот не очень. Устроил бизону настоящее шоу, когда бежал обратно в хижину.



Вчера ночью снова была вьюга. Мэра не смогла удержаться. Громовое шоу было просто великолепно. И она выпендривается.



Убедил пилотов, доставляющих грузы, устроить нам небольшую экскурсию по Райской долине. Она находится на вершине кальдеры и спящего вулкана. Это немного тревожно. Даже для меня.



За последние две недели мне ни разу не снились кошмары. Обычно причиной этому была дикая усталость, но мы только лежим в постели и гуляем по окрестностям. Думаю, что-то в этой дикой местности успокаивает меня. Вопрос только в том, исцеляюсь ли я – или это просто застой? Вернутся ли кошмары, когда мы уедем? Будут ли они хуже?




Они стали хуже.

И снится всегда одно и то же.

Мэйвен, стоит на том острове в одиночестве, вне пределов досягаемости, и как бы я ни старался, я не могу до него добраться.



Она не хочет лететь со мной. Мне бы тоже этого не хотелось.

Я должен сделать это сам.





Кэл


Туман медленно рассеивается. Хотелось бы мне, чтобы он все еще стоял над островом. Хотелось бы, чтобы видимость была слишком плохой для посадки, и мне пришлось бы повернуть обратно на материк.

Конечно, я всегда могу солгать и все равно вернуться назад. Никто и слова не скажет. Всем плевать, добрался я до Така или нет. Никто не узнает.

Никто, кроме меня.

И него.

В это время года остров серый: на смену осени постепенно приходит зима. Он едва выделяется на фоне стальных океанских волн и кажется немногим больше пятна в лучах восходящего солнца. Я пролетаю над северными утесами, легко маневрируя на легком реактивном самолете. Остров с прошлого года совсем не изменился. Я стараюсь не думать, не вспоминать и вместо этого стараюсь сосредоточиться на пейзаже. Несколько деревьев, дюны, склоны с пожелтевшей травой, доки маленькой гавани, заброшенная база – все это разворачивается подо мной за секунду. Взлетно-посадочная полоса делит остров пополам и делает его легкой мишенью. Я стараюсь не смотреть на приземистые бараки, когда захожу на посадку, а пропеллеры самолета поднимают облако песка и травы. Это место хранит достаточно плохих воспоминаний – я не смогу справиться со стольким количеством за раз.

Прежде чем я успеваю передумать, я снижаюсь. Самолет садится жесче, чем нужно, его трясет при приземлении. Но я хочу поскорее покончить с этим, даже щелкая необходимыми переключателями и рычагами. Постепенно двигатель замедляется и рев пропеллеров становится тише. Я не глушу мотор полностью: много времени я здесь не пробуду. Я просто не выдержу.

Джулиан предлагал поехать со мной, как и Нанабель. Я отказал им обоим.

На острове тихо, слышно только, как трава шелестит на ветру и кричат чайки. Меня так и подмывает свистнуть, просто чтобы здесь прозвучал какой-нибудь звук, сотворенный человеком. Странно понимать, что я единственный живой человек на острове. Особенно глядя на то, что осталось от казарм и на такие человеческие воспоминания, царящие в этом месте.

На Таке никто не жил с тех пор, как Алая гвардия покинула остров, опасаясь рейда после захвата Мэры. Они все еще не вернулись. Видно, что базу потрепал ветер и смена времен года, но остальная часть острова, похоже, процветает от того, что его оставили в покое.

Ноги несут меня по тропинке от взлетно-посадочной полосы, петляющей в высокой траве и поднимающейся вверх по пологим холмам. Вскоре тропа исчезает, гравий сменяется песчаной почвой. Никаких указателей нет – его найдут только люди, которые знают, что ищут.

Шейд лежит на другой стороне острова, встречает в своей могиле рассветы. Об этом, когда пришло время, попросила Мэра. Она хотела, чтобы он был похоронен настолько далеко от ее брата, насколько это возможно на острове.

Поговаривали о том, чтобы похоронить его в другом месте. Он говорил, что хочет лежать вместе с матерью, но не указал, где именно. Элара была похоронена на Таке, в неглубокой могиле. Несмотря на то, что ее тело уже разложилось, ее можно было бы легко выкопать и перевезти на материк. Конечно, оппозиция выступила против этой идеи. Не только из-за того, как это ужасно, но и потому, что, как тихо заметил Джулиан, ему бы не хотелось, чтобы люди знали, где находится могила Мэйвена, или чтобы до нее было легко добраться. Она могла бы стать местом сбора или памятником, воодушевляющим тех, кто мог бы захотеть продолжить его дело.

В конце концов, мы решили, что Так подойдет лучше всего. Остров посреди океана, изолированный настолько, что даже Мэйвен сможет обрести здесь покой.

Ботинки утопают в рыхлой земле. Идти все сложнее – и не только из-за рельефа местности. Я преодолеваю последние несколько ярдов и поднимаюсь на холм в сером свете осени. Я чувствую запах дождя, но гроза еще не началась.

На поле ничего нет. Сюда не прилетают даже птицы.

При первом взгляде на камни я опускаю глаза и начинаю внимательно смотреть, куда иду. Не могу идти дальше и видеть, как она становится все ближе. В голове проносятся картинки из моего сна, преследуя меня. Я отсчитываю последние несколько футов и поднимаю голову только тогда, когда это необходимо.

Здесь нет ни силуэта потерянного мальчика, который ждет, чтобы его нашли, ни его тени.

Надгробие Элары никак не отмечено, это просто обветренная плита из серого камня. Ничего не показывает, кто здесь похоронен, нет упоминания ни ее имени, ни Дома. Ни слова о том, кем она была при жизни. Она не заслуживает, чтобы ее помнили. Она украла так много воспоминаний других.

Мэйвена я отказался подвергнуть такому же обращению. По крайней мере, он заслуживает хоть чего-то.

Его могильная плита молочно-белая, с закругленными краями. На ней высечены буквы, некоторые из которых уже заполнены грязью или мертвой травой. Я очищаю их несколькими взмахами пальцев и, прикасаясь к холодному, влажному камню, чувствую, как меня пробирает дрожь.



МЭЙВЕН КАЛОР

Любимый сын, любимый брат.

Пусть никто не повторит твой путь.



На плите не указан его титул, на ней, кроме его имени, высечена всего пара слов. Но каждое слово на камне – правда. Мы любили его, он сбился с пути, и никто не должен повторить его судьбу.

Несмотря на то, что я единственный человек на острове, единственный на многие мили вокруг, я не могу найти в себе силы заговорить. Не могу заставить себя произнести ни звука, горло сжимается.