Разоблаченная

Я пока не знаю, что собираюсь сказать. Как мне действовать. Ты скоро придешь, а у меня миллионы, миллиарды вопросов, и ответов на непонятно какие вопросы, и требования, которые я пока не знаю, как сформулировать. Потребности, о которых я не знаю, как заявить. И мне понадобятся все силы для того чтобы встретить тебя лицом к лицу и все-таки поговорить, не поддаваясь твоему магнетизму.



У меня не самый лучший послужной список в этой специальности. Я слаба.



Я стою, за долгое время сделав всего три шага в этом грандиозном пространстве, которое ты называешь домом; отзывающиеся эхом, односпальные апартаменты, занимающие всю вершину башни. Здесь стоит диван. На котором ты трахнул меня. Под моими ногами ковер, где ты проталкивал свои яйца в мою гортань и спускал на мое лицо. Тактильная память чрезвычайно сильна, приступ боли в челюсти напомнил, как широко я раскрывала свой рот, а ощущения теплоты и влаги на моем лице ‒ это ты кончил на него. Вот и кухня, уголок для завтрака. Ты притянул меня к себе на колени на этом кресле, с которого открывается вид на все Пятое авеню. Ты толкнул меня вниз, накрутил мои волосы на свой кулак, оттянул голову назад, так что я была вынуждена пялиться в потолок, пока ты вонзался в меня и резко кусал меня за шею. Ты никогда не говорил ни слова, да и трогал меня только когда трахал или кусал. Это выглядело как наказание. Но за что?



Странно, что я помню ту встречу. Ты разбудил меня, когда я крепко спала в три часа ночи, вытащил на кухню, сорвал нижнее белье и бросил его на стол, а потом трахал меня до тех пор, пока не кончил. После чего ты оттолкнул меня, схватил мое нижнее белье и затолкнул его в свой карман. Выпил последнюю «Doppio macchiato» и ушел, даже не обернувшись напоследок. Я вернулась ко сну, и к следующему утру все это казалось сном, который легко забыть.



На столе возле окна стоит хрустальный графин, наполненный чем-то янтарным. На нем искусно изготовлена виньетка, а сам стол ‒ маленький, круглый, из черного дерева, на котором стояли хрустальный графин и два одинаковых бокала на серебристом поддоне. Стол прислонен к стене между двумя окнами во всю стену. Рядом два мягких кресла, поставленные под острым углом к столу, и у каждого кресла есть еще крошечный столик возле подлокотников, на которых расположились хрустальная пепельница, серебряные кусачки для сигары и светильник в виде факела. В метре от них, между другой парой окон, был еще один маленький стол, с двумя прямоугольными коробками на стеклянной столешнице. Сигары. Я открываю коробку и вынимаю одну. Я беру ее и наливаю немного виски в бокал. Представляю, как ты проделывал это тысячи раз.



Я обрезаю конец сигары кусачками, сажусь за столом неподалеку, кладу свежеобрезанный конец на свои губы и поджигаю, закручивая сигару, и раскуриваю так, как ты когда-то. Курить оказывается весело, я набираю полный рот дыма и смакую. Плотный, едкий, почти сладкий. Выдыхаю. Гоняю дым во рту и выпускаю его наружу струйкой. Играюсь. Я пробую потягивать скотч. Раньше я уже так делала. Я думаю о Логане, гоняя жидкость по рту, а затем проглатывая ее.



Я жду тебя точно так же, как и ты часто ждал меня, скручивал сигару и выпускал дым змейкой к вентиляции, что хитро спрятана на потолке, со стаканом скотча в руке. Задумчивые черные глаза, смотрящие на движение по дороге на закате или рассвете. Кажется, что время не влияет на тебя. Ты все тот же на заре, что и в полночь, всегда одновременно и идеальный, и тихий, и сильный, и напряженный.



Лифт со свистом открывается. За отъехавшей дверью оказываешься ты. Горло перехватывает, во рту пересыхает. Ты без рубашки и потный, в облегающих черных спортивных брюках, эластичные манжеты которых на коленях, и белоснежные носки, выглядывающие из-за края спортивной обуви. Твоя мускулистая грудь покрыта блестящим потом, бусинки которого скатываются с груди, блестят на бицепсе, еще одна бегущая с волос на виске вниз к однодневной щетине. Твоя грудь быстро вздымается. От ушей идут провода, соединяются под подбородком и тянутся до мобильного телефона, который ты держишь в руке. Ты быстро говоришь на свободном китайском, как только входишь, и твои глаза находят меня. Я принимаю за улыбку тот мимолетный блик, который появляется на твоем лице и снова сменяется пустотой.



Даже полуголый и потный ты ‒ произведение искусства, идеальное и даже возможно специально изготовленное, чтобы ублажать женский взгляд. Раздражать женское либидо.



Я сделала большой глоток виски, чтобы успокоить нервы, выдыхаю, когда ты подходишь, все еще говоря по-китайски. Ты стоишь в полуметре от меня, а я чувствую запах твоего пота. Человек на другом конце провода начинает говорить, судя по твоему сосредоточенному молчанию, ты нагибаешься, берешь мой бокал и допиваешь скотч.



Жестом ты показываешь мне на бутылку и стакан, будто я твоя прислуга, отправляешь меня наполнить бокал властному императору.



И я послушно наполняю бокал, но возвращаясь к столу, сама выпиваю его и смотрю на тебя. Я кладу сигару себе в зубы, обнажаю их, так как совсем не ожидаешь от леди, и закрываю кусачки колпачком. Ты поднимаешь подбородок, и твои глаза бешено вспыхивают. И ты видишь. Видишь, что я больше не боюсь.



Ты отворачиваешься, отправляешься на кухню, говоря несколько злобно звучащих слов по-китайски, потом снова слушаешь и достаешь две бутылки воды из холодильника. Ты выпиваешь одну из них залпом, продолжая слушать. Говоришь пару предложений, делаешь паузу и слушаешь, говоришь еще немного и медленно выпиваешь вторую бутылку.



Ты полностью игнорируешь меня, да? Меня это вполне устраивает. Я сажусь у окна и смотрю на Манхэттен, выпивая второй стакан виски и ощущая тепло первого. Курю сигару. Особо не заморачиваюсь на построении мыслей, понимая, что чтобы я не подумала ‒ ты скажешь, это неправда, ложь. Ты непредсказуем.



Наконец, ты издаешь несколько звуков, похожих на фразу «до свидания», касаешься экрана смартфона, выключая его, и мы на мгновения в полной тишине. Допиваешь воду.



Поворачиваешься ко мне.



‒ Доброе утро, Изабель. ‒ Голос раздается из кухни, далековато от того места где сижу я.



‒ Доброе утро, Калеб.



‒ Не рановато ли для скотча?




Его голос такой спокойный, бархатный, просто гипнотический. И тебя как будто затягивает в воронку, на дне которой тьма, тайна и опасность.



Пожимаю плечами.



‒ Я еще не ложилась, поэтому для меня не рано, а поздно.



На этом твое лицо ожесточается.



‒ Ясно. Как там Логан?



‒ Не твое дело, ‒ бросаю ему я. ‒ Все, что тебя должно тревожить, это понимание того, что он все-таки рассказал мне, как ты упрятал его в тюрьму.



Ухмыляешься.



‒ Ааа. Он выдал тебе свою версию истории?



‒ Свою версию?



Утвердительный кивок.



‒ У любой истории их всегда две, разве не так? ‒ Ты надменен со мной. Усаживаешься в кресло напротив с полупустой бутылкой воды в руке. ‒ Он шел, зная обо всем, Изабель. Он знал, на что идет, но не был достаточно умным для того, чтобы выйти чистым из воды.



‒ Значит, он рассказал мне правду.



‒ О да, правду. Скорее всего. Он был пешкой. Я управлял им, использовал как одноразовую вещь и позволил принять свой крах, когда комиссия по ценным бумагам постучала в дверь. Я ухаживал за ним все это время. Держал в изоляции, вливал в него деньги, делал так, чтобы он ни в чем не нуждался. Я следил, чтобы он приобретал нужные навыки для выполнения моих поручений, и он выполнял их. Я поймал его на удочку, удачно применив крючок, леску и грузило. А потом, да, я оставил его, но только для того, чтобы он принял свою долю вины, когда все обанкротилось. Я знал, что это случится. Наверное, я подставил его. Но я никогда не обвинял и не подставлял его за несовершенные им поступки. Мне просто было необходимо вывести его из игры, а я в ней остался. Когда ты связан с криминалом, ты должен планировать каждое свое действие и иметь пути отхода. Твой парень просто лох, Изабель. И если ты ждешь от меня раскаяния и извинений за эти поступки и за все действия по улучшению моего благосостояния ‒ выдыхай. Я не собираюсь извиняться ни перед кем и ни за что.



‒ Я бы и не стала ждать извинений от тебя, Калеб.



‒ Ты знаешь меня намного лучше, чем другие.



‒ Никто не знает тебя, Калеб.



Ты допиваешь воду и крутишь бутылку в руках, закручивая крышку.



‒ Неправда. Ты меня знаешь. Лучше чем кто-либо другой, полагаю.



‒ Это показательно, потому что ты для меня тайна за семью печатями.