Разделенные

Акайо сглотнул, не отрывая взгляда от тарелки. Стейк на ней был разрезан на такие крохотные части, что их следовало бы есть ложкой. Акайо разжал будто ставший чужим кулак, выпустив такой острый, такой соблазнительно близкий нож. Узкая полоска стали упала на стол, зазвенев плохо сделанным колокольчиком. Соскользнула на светлый пол, дрожа и пуская блики. Затихла.

Побледнело доброжелательное лицо Гааки. Лааши невыразительным голосом попросил Акайо встать, подвел к разложенному дивану, предложил прилечь. Отошел, не выпуская из рук поводок, который легко удлинялся, пока тот, кто его держал, этого хотел.

Акайо лежал, глядя в потолок. После накатившей на него волны в голове не осталось связных мыслей, только какие-то ошметки вроде тех, что иногда выносит на берег после кораблекрушения.

Женщина, которая починила бокс, была по-своему права. Но принять то, что всю жизнь ему врали, было гораздо сложней, чем вонзить меч себе в живот.

Шепотом ругались хозяева дома. “Дурак, он же кайн, только-только из армии, таким даже ручку не дают!” “Ты бы предупредил хоть, я-то откуда знал?! Ты бы еще бомбу домой притащил!”

Кажется, им все-таки было страшно. Так же страшно, как людям, которые внезапно поняли, что принесли из леса тигра, приняв его за домашнюю кошку.

Акайо вдруг подумал о том, что кровных братьев здесь, наверное, нет. Точно так же, как нет традиции есть палочками и носить широкую многослойную одежду. Он приподнялся, заглянув за спинку дивана.

Лааши и Гааки целовались, сидя рядом за столом.

Акайо смотрел на них несколько мгновений, затем снова лег. Его разум хотел просто положить этот свиток на полку, но Акайо заставил себя не делать этого. Постарался вспомнил все, что когда-либо слышал о том, чтобы мужем и женой были мужчины.

Вспоминалось мало. Такого просто не бывало. Семья — это для рождения детей, жена должна подчиняться мужу, как все женщины подчиняются мужчинам. Мужчина в роли жены — это неестественно, это попросту невозможно.

Как и женщина, чинящая сложный механизм и дающая советы стоящему выше нее по рангу. Да и вообще женщина, дающая советы мужчине...

Думать обо всем этом должно было быть страшно. Это ведь разрушало какие-то фундаментальные основы, правила, по которым жила империя. Наверное, он испугался бы всего, что увидел в этом доме. Если бы вообще мог испугаться сильнее, чем сейчас.

Акайо медленно перевернулся на бок, свернулся клубком. Он спал так в детстве, до того, как ему сказали, что воины императора должны спать на спине и держать руки над покрывалом. До того, как его начали учить быть хорошим солдатом.



***



Он проснулся и сел раньше, чем Лааши коснулся его плеча. Тот тут же отдернул руку, вымученно, как показалось Акайо, улыбнулся.

— Доброе утро! Нам на рынок пора. Перекусим сейчас по-быстрому…

Они позавтракали парой сооружений из двух ломтей хлеба, между которыми топорщились зеленые листья. В высоких, неестественно прозрачных стаканах пузырилась какая-то жидкость, слишком сладкая, чтобы утолять жажду. Гааки еще спал, с головы до ног замотавшись в покрывало, только волосы разметались по подушке. Акайо заметил, какие взгляды то и дело бросал на него Лааши, и тихо спросил, подавляя желание спрятать вопрос за цветистым стихом:

— Ты теперь боишься?

Лааши подавился, раскашлялся. Акайо ждал ответа, не шевелясь.

— Ну и вопросы ты задаешь, парень… — наконец выдавил Лааши, запустив пальцы себе в волосы. — Я вообще-то с кайнами каждый день работаю, и нет, не только с рабами. Вы нормальные парни в целом, просто…

Он замолчал, не зная, как продолжить. Акайо безжизненным голосом подсказал:

— Ты давно не видел таких, как я.

Лааши принужденно засмеялся.

— Вроде того, ага. Иногда ты вроде человек как человек, а иногда я на тебя смотрю, и вижу… — он замялся, подбирая сравнение. Акайо молчал, желая услышать то, что на самом деле думает этот человек, а не подтверждение своих мыслей. — О! У вас мечи такие вроде есть, длинные, изогнутые. Красивые, обалдеть. И острые. Такие острые, что неловко рукой двинешь, и все, нет руки.

Акайо опустил голову. Меч? Он выглядит так? Раб, которого можно продать, которого водят на поводке, который боится спать в боксе?

Он понял, что вот-вот рассмеется, не веря услышанному, как смеются обреченные и безумцы. Вместо этого откусил еще кусок хлеба с зелеными листьями, добрался до спрятанной между ними котлеты. Прожевал, запил неприятной водой, щиплющей небо.

Наверное, эта еда считалась здесь вкусной, во всяком случае, Лааши поглощал ее с видимым удовольствием.

Акайо предпочел бы миску рассыпчатого риса, которым кормили в армии всех, от солдат до генерала.

На рынок они приехали быстро, но не так, как вчера. Возможно, потому что Лааши пожалел его. Акайо было противно от этой мысли, от самого себя, и, по правде говоря, от всего, что составляло генерала Акайо. Ему было неприятно думать об этом, но он все равно думал и презирал себя за то, что он себя презирает. Эти мысли были похожи на колесо повозки, которое раз за разом проезжает по одному и тому же месту, сминая траву, превращая ее в дорогу, а затем размазывая эту дорогу в грязь.

Они добрались до платформы как раз тогда, когда к ней подъехал кар с остальными рабами, а кроме него — сияющая белизной машина с рисунком тигра на боку. Тигр разорвался посередине открывшейся дверью, из которой торопливо выскочил человек-табуретка, подал руку женщине, выходящей следом. Она только фыркнула, выбравшись без его помощи, глянула на еще не поднявшихся на платформу рабов. Спросила сердито, отбрасывая с лица тонкую прядь, выбившуюся из высокой прически:

— Я недостаточно ясно выразилась?! Мне абсолютно все равно! Девять мужчин, не детей и не стариков, больше никаких требований.

Господин Сааль натянуто улыбнулся, протянул руку. Лааши почтительно вложил в его пухлую ладонь поводок Акайо.

— Этот подойдет?

— Слушайте, вы издеваетесь? — на ее впалых щеках вспыхнули, будто от пощечины, злые красные пятна. — Да, подойдет! Сколько раз мне нужно повторить, что меня устроят любые рабы?

— Простите, госпожа ученая. Одну секунду.


Акайо отрешенно смотрел, как человек-табуретка делает что-то со своим телефоном, кричит. Как приезжают и уезжают маленькие двухместные машины со всех концов рынка. Из одной из таких вытолкнули совсем молодого юношу, и Акайо закаменел, узнав знаменосца своей армии: маленького, худого, с еще по-детски мягкими чертами. В памяти всплыло имя — Тетсуи. Два иероглифа, один означает будущее, второй — железо. Хорошее имя, обещающее силу. Все в армии верили, что такое имя у знаменосца — это добрый знак.

Акайо отвернулся. У него тоже было говорящее имя. Тоже “добрый знак” для молодого генерала.

Какая разница, как назвал его отец, мечтавший о военной карьере хотя бы для сына, если не для себя? Имя ведь не дает ни ума, ни силы, а одни только вера и прилежание не могли спасти слишком маленькую и плохо вооруженную армию.

У платформы наконец выстроилось девять человек. Даже Акайо было понятно, как их выбирали. Если женщине все равно, кого покупать, ей продадут самых бесполезных, проблемных, ничего не умеющих.

В империи проходящие мимо кадеты избили бы господина Сааля бамбуковыми палками за такую торговлю. Здесь никому не было до этого дела. Покупательница даже не смотрела на тех, кого ей собирались продать — была слишком занята своей коробочкой, той, которая умела становиться листом бумаги. Видимо, то, что показывала коробочка, женщине не нравилось, так как она все время сердито хмурилась и фыркала. Когда девять рабов было выбрано и господин Сааль назвал сумму, она только мельком глянула на них. Подала свою карточку, с помощью которой здесь проводили все расчеты. Ей передали целый букет поводков, она только поджала губы:

— Наконец-то! Все, залезайте в машину. Мы должны быть у института через полчаса!

С некоторой заминкой, но они погрузились в тигриную машину. Женщина села вперед, отгородившись от своих рабов темным стеклом. Машина сорвалась с места, Акайо обернулся, провожая взглядом быстро удаляющуюся платформу, оставшихся там рабов и Лааши, который вдруг вскинул руку, помахал уезжающим.

Акайо отвел глаза.

Всего мгновение, но он действительно сожалел, что раз уж ему суждено было стать рабом, его не продали этому странному эндаалорцу, не смотря ни на что считавшему, что Акайо похож на меч.





Глава 3




Через бесконечное число крутых поворотов и рывков, когда все, кто не успел вцепиться во что-нибудь, падали друг на друга, машина остановилась. Хлопнула дверь, Акайо успел увидеть, как мелькнула в проеме узкая юбка, пробежали по оказавшимся прямо возле машины ступенькам некрасивые худые ноги в неудобной даже на вид обуви. Из второй двери вышел водитель, прислонился к борту, отдыхая. Рабов никто выпускать не собирался, и они сидели, уставившись кто в окна, кто себе в колени. Акайо заметил, как они похожи — с типично имперскими чертами, суровыми выражениями лиц и короткими, едва начавшими отрастать волосами. У многих за ушами виднелись витые трубочки переводчика, шею Тетсуи охватывал ошейник-модулятор. Сам Акайо уже привык обходиться без них, поняв, что большую часть тех слов, которые он не понимает, переводчик ему все равно не объяснит — излишне старательная вещь превращала эндаалорский краткий и емкий "кар" в "самоходную повозку большого размера для перевозки людей в достаточно удобных условиях". За это время Акайо успевал запутаться и потерять смысл фразы.

Он впервые подумал — их ведь купили с какой-то целью. А он так и не разобрался, какую работу должны были выполнять люди, продаваемые человеком-табуреткой. Рабы, многие из которых, похоже, даже не умели говорить на местном языке.

Зачем они нужны этой женщине?

Акайо чуть пригнулся, заглядывая в низкое окно, пытаясь рассмотреть дом, в котором скрылась их покупательница. Над прозрачными дверями вилась длинная надпись на эндаалорском, и ему пришлось потратить немало времени, разбирая мелкие символы здешнего алфавита.

В начале обучения он с трудом привык к тому, что здесь каждый знак передает лишь один-единственный звук, а не слово, не смысл, и даже не слог. В результате каждое слово можно было составить лишь одним, строго определенным способом, без каких-либо вложенных смыслов, традиционных для империи, где можно было смертельно оскорбить человека, использовав для записи его имени не те символы. Сейчас главной проблемой было то, что каждое слово в эндаалорском состояло из целого десятка значков, каждый из которых Акайо предстояло рассмотреть, щурясь в затемненное окно машины.

Когда у него наконец получилось прочитать, перечитать трижды, но практически ничего не понять из названия "Научно-исследовательский институт генетических и исторических связей Праземли и Терры-34", водитель успел отойти от машины, бросив открытую дверь, вернуться, съесть какую-то еду из прозрачного пакета. Теперь он курил странную металлическую трубку, пуская в воздух облачка, больше похожие на пар, чем на дым. Акайо пытался вычленить из надписи понятные части — наука, исследование. Но что такое “генетические связи”? Он понимал, что просто выкинуть незнакомые слова не выйдет, хотя бы потому, что историю здесь изучали даже не Эндаалора, и не Кайна, а каких-то Праземли и Терры. Он о таких местах никогда не слышал.

И это все равно не отвечало на вопрос, зачем кому-то в спешке покупать девятерых рабов. Насколько Акайо знал, историю по людям изучать невозможно. Или именно за изучение истории в людях отвечало непонятное словосочетание?..

Он мысленно свернул этот свиток, положил на самую высокую полку в своем сознании, пометив яркой синей печатью — неизвестное знание, вернуться позже. Вернувшись из библиотеки разума, посмотрел на остальных.

Рабы сидели почти не шевелясь, так тихо, что слышно было, как свистит металлическая трубка водителя, когда он с силой втягивал через нее воздух. Двигались только глаза — люди бросали друг на друга быстрые взгляды, рассматривали лица, руки, кто как сидит. Акайо узнал, кроме Тетсуи, еще двух своих бывших солдат. Имена тут же сами всплыли в памяти, как и положено — генерал ведь должен был знать каждого рядового. Маленький знаменосец, увидев его, несколько секунд не мог отвести взгляд, даже рот приоткрыл от изумления. Затем опомнился, отвернулся, вернув на лицо маску примерного имперского солдата. Джиро, второй сын не самого большого рода, смотрел на Акайо недоверчиво, будто не веря тому, что видит. Иола, каждый день просыпавшийся до гонга, чтобы потренироваться еще немного, не смотрел ни на кого вообще. Судя по каплям пота, блестевшим на гладком лбу, он занимался своим любимым делом — тренировался в мысленном додзе с воображаемым противником. Хорошее занятие, если приходится долго ждать, но внимание при этом не требуется.

Акайо перевел взгляд на свои руки. Закрыл глаза. Представил старый родовой клинок, висевший когда-то над циновкой отца. Который больше ста лун назад вручили молодому, подающему надежды сыну.

Он мысленно положил блестящую полосу стали себе на колени. А дальше телу оставалось лишь повторять череду напряжений и расслаблений, соответствующую длинной изнуряющей тренировке, которую он собирался провести.



***



Акайо успел завершить около тридцати хороших мысленных боев, когда услышал, как открылась дверца машины, и очень злой женский голос потребовал:

— Выходите!

Он выбрался на улицу первым, выпрямился, стараясь не щуриться. После полумрака мысленного додзе дневной свет резал глаза.

У машины собралось несколько человек, которые сейчас с сомнением смотрели на выбирающихся на свет рабов. Акайо узнал среди них учительницу, ту самую, которая не стала торговаться о его цене, сказав, что с такой характеристикой в институте ему не место.

Купившая их женщина ждала, недовольно похлопывая себя по бедру свернутым листом снежно-белой бумаги. Когда все вылезли, она обернулась к остальным эндаалорцам:

— Ну? Девять человек, за чье благополучие я отвечаю. Все в соответствии с требованиями!

Учительница покачала головой.

— Таари, ты же знаешь, этого не достаточно. Ты хорошо сделала, заведя гарем, но пока про их благополучие говорить рано. Давай поступим так. Ты сейчас вернешься вместе с ними к себе, дополнишь работу по нашим советам. Социализируешь этих юных кайнов, чтобы они хотя бы понимали, где находятся и как им дальше жить. А через три месяца подашь бумаги сразу на докторскую диссертацию. Договорились?

Покупательница, названная Таари, во время монолога медленно наливалась краской, так что к последним словам напоминала оттенком лотос в закатных лучах. Акайо ожидал, что она возмутится и откажется, но она только прошипела сквозь зубы:

— Договорились, доктор Л’Гури. — Резко приказала, обращаясь уже к рабам: — Садитесь!