Разделенные

— У вас ученая сестра, господин, — заметил Хэчиро.

Акайо только коротко кивнул. Он знал, что стремление помочь выдавало их, но... Есть вещи, на которые нельзя закрыть глаза. Нельзя остаться в стороне, отмахнуться, сказать "моя миссия важнее". Если ты поступишь так, то потеряешь право называться человеком.

— Она мечтала стать помощницей при храме, — вдруг сказал Рюу. — Монахи знают все, но часто им не хватает рук, особенно для работы в библиотеке. Тогда принимают помощниц, даже женщин. Конечно, монахи и помощницы никогда не видят друг друга и не касаются, едят разную пищу и живут в разных домах, но знания у них общие.

Хэчиро чуть склонил голову, посмотрел на закрытый паланкин. Акайо показалось, что он видит сочувствие на изборожденном слишком ранними морщинами лице, когда староста сказал:

— Надеюсь, Уэниси Ясуо будет ценить ум своей жены.

И, пригубив чай, опустил глаза, скрывая их выражение. Сидящая напротив него женщина отвернулась, встала с таким спокойным, умиротворенным лицом, за которым может скрываться только очень старая, ставшая почти неощутимой, боль. Принесла еще чая, склонилась рядом с мужем, наполняя его чашу. Хэчиро не удостоил жену даже взгляда.

Акайо медленно выдохнул сквозь зубы, чтобы суметь сказать спокойно:

— Тамико училась при храме, читала много свитков. Не у всех есть такая возможность. Некоторые отдают всю свою жизнь тяжкому труду на благо Ясной Империи, и если вы не можете изменить их участь — не судите их.

Ответом стал злой взгляд, Акайо почти услышал "не смей осуждать меня, мальчишка!", почему-то сказанное отцовским голосом... Но Хэчиро тут же опустил голову. Ответил тихо и неожиданно кротко:

— Вы правы. Прошу простить, я слишком беспокоюсь о том, помогут ли нам маски. И примут ли их. Я староста, но традиции хранят другие.

Акайо на миг удивился — как можно не принять то, что очевидно облегчит жизнь, продлит ее срок? Потом вспомнил, как каждый год сначала в деревне, а потом в частях, куда заносила его служба, зачитывали целый список запрещенных императором вещей. Он тогда старательно слушал, чтобы при необходимости заметить нарушителей. Он верил, что это укрепляет империю, и поэтому сейчас мог вспомнить запреты — кимоно выше лодыжки, сандалии монахов с опорами короче ладони, дома рабочих, превышающие размер десяти циновок…

В этом была логика? Или просто кто-то решил, что традиция важнее удобства?

Вынырнула из-под занавеса Таари, села перед своей чашкой. Ее глаза смотрели мимо всех, все еще повторяя строчки ответа, Акайо замер, не дыша, боясь сбить ее с мысли. Наконец она резко кивнула, подняла голову, посмотрев в глаза Хэчиро. Велела:

— Запишите. Слишком мелких зверей, кого не хватит на пару перчаток, не бейте. Сначала срезаете со шкуры остатки мяса и жира, начисто. Для этого нужно сделать перекладину себе под рост, чтобы животом прижимать к ней кожу шерстью вниз и счищать ножом пленки. Работать надо от хвоста, к голове и краям, вести лезвие от себя. Потом промываете в холодной воде...

Она диктовала, иногда запинаясь, взмахивала руками, не в силах подобрать слова на не родном языке. Глядела на своих рабов требовательно, и они старались понять, угадать, извлечь из глубин памяти все, что когда-нибудь слышали о работе кожевенников. Хэчиро торопливо писал, его жена, бегающая с табличками и чернилами, с все увеличивающимся изумлением смотрела, как восемь мужчин следуют за одной женщиной. Мелькнула и пропала мысль — не только Хэчиро не сможет забыть умную невесту.

— Все, — наконец выдохнула Таари. Тут же добавила: — Если жира или масла нет, и коры нужной нет, подержите кожу над... слабым? маленьким? тлеющим! костром половину дня. Должно помочь. Вот теперь точно все!

Закончил последние иероглифы Хэчиро, помедлил, глядя на стопку исписанных пластинок. И, как был на коленях, склонился в глубоком поклоне, коснувшись лбом земли.

— Я клянусь все годы, что подарят мне эти знания, отдать служению на благо рода Оока.

Поперхнулась чаем Тэкэра, закашлялась. Непонимающе моргнула Таари, переглянулся с остальными Акайо в молчаливом ужасе — если принимать это обещание, то нужно называть деревню, и как бы вдохновленный староста не собрался идти с ними прямо сейчас! Иола положил ладонь на плечо Хэчиро, заставил выпрямится. Слов, однако, тоже подобрать не смог. Голос вдруг подал Тетсуи:

— Весной год за щедрость не благодарят. Вы трудитесь на благо Ясной Империи, наш долг помочь вам в вашем труде. За это не просят и не берут награды.

Хэчиро в ответ возблагодарил императора за счастье служить ему столь многословно, что Акайо запутался еще на середине тирады. Допил чай, дослушал. Встал.

— Долг зовет нас. Благодарим за прием, господин Хэчиро.

Никто не возразил, хотя они и собирались остаться на ночевку в этой деревне. Но сейчас не взяли бы даже еду в дорогу, если бы на даре не настаивали так упорно, что отказаться, не оскорбив, стало невозможно.

Было неприятно, чудилась несправедливость, лживость собственных действий. На них смотрели как на чудотворцев, а они не знали, поможет ли хоть что-нибудь из придуманного ими. Они вообще не сделали ничего особенного! Самым сложным был пересказ и перевод, а не ворох предположений или инструкции, добытые из эндаалорской сети.

Похоже, это было самое незаметное и в то же время самое большое отличие двух стран. Свобода знаний.

***

До перекрестка дошли молча. Из сгущающихся сумерек вынырнул Кеншин, пристроился в середину цепочки, ничего не спрашивая. Ощущение неправдивой, глупой вины за порядок вещей гнал их вперед, но когда дорога под ногами начала сливаться в темное пятно, пришлось задуматься о ночлеге. К счастью, они недавно прошли мимо поляны, вернуться на которую не составило труда.

Развели костер, разложили скатки, натянули тент. Ушел с котелком в темноту и вернулся с водой Рюу. Заварили взятый с собой чай, и, только отпивая из своей чашки, Акайо почувствовал, как исчезают невидимые руки, схватившие его за горло в деревне.

— Слава предкам, они будут увлечены вопросом, можно ли использовать маски, а не откуда взялись такие странные путники, — вздохнула Таари. Естественно было бы продолжить словами о том, что им не следует так рисковать, но никто из них не считал такое самоустранение правильным. Вместо этого Таари вдруг повернулась с Кеншину, спросила: — Как ты сбежал?

Он даже не стал изображать удивление, только поморщился:

— Случайно. Мне было пятнадцать и не было отца, который выбрал бы мне жену, поэтому я должен был отправляться собирать сок, не заведя детей. Сначала все получалось, а потом дождь начался раньше, чем ожидали. Старшие побежали закрывать бочки, я, с последним ведром сока, тоже...

Кеншин рассказывал, а Акайо почти наяву видел того юнца, каким он был. Как худой мальчишка бежит под все усиливающимся дождем, прикрывая собранный урожай своим телом, и тот плещет в стенки ведра, брызгает на одежду. Вот уже виднеются бочки, машет рукой еще выглядящий на свой возраст Хэчиро… Ноги скользят по размокшей земле, мальчик всплескивает руками, пытаясь поймать уходящее равновесие, густой ядовитый сок льется из слишком сильно наклоненного ведра, обжигает держащую рукоять ладонь. Мальчик падает, упущенное ведро летит, кувыркаясь, в серое небо. Он успевает зажмуриться и кричит, когда с таким старанием собранный сок заливает его лицо.

— Меня спас дождь, — голос Кеншина оставался спокоен, только руки сжимали чашку так, что та чудом не трескалась. — Когда я упал, он превратился в ливень, и смыл кислоту прежде, чем она успела разъесть щеку до кости. Меня отнесли в деревню, мама и жены братьев ухаживали за мной... Наверное. Я не помню. Все время было холодно, чудилась какая-то чушь. Я даже не помню, как ушел, только лес, дождь и странных людей, которые меня подобрали. Очнулся уже в больнице, а дальше как у всех.

Замолчал. Выпил залпом давно остывший чай, отвернулся, словно пряча обожженную щеку. Акайо попытался представить, что чувствовал бы, если бы попал в Эндаалор так, как Кеншин, и не смог. Испытывал бы облегчение? Или считал рабство продолжением роковой цепи случайностей? Или карой неведомо за что?

— Почему тебе не пересадили кожу? — Таари выглядела спокойной и собранной. — Повышение цены окупило бы операцию. Хоть у нас и считается, что все красивы по-своему, а все-таки рабы без шрамов, тем более гаремные, стоят дороже.

— Они пробовали, — Кеншин указал на чуть иначе выглядевший квадратик шрама, — вот тут. Не получилось. Я не понял, почему. Я плохо учился, не то чтобы не хотел, просто не выходило. Я не был гаремным, меня не взяли на общий рынок. Купили на аукционе, как очень дешевого раба, способного только дом убирать. А потом…

Он замолчал. Поставил на землю чашку, сцепил руки, будто защищаясь от чего-то.


— Ты можешь не рассказывать, — Юки придвинулся к нему, коснулся плеча.

— А смысл? — равнодушно спросил Кеншин. — Я все равно об этом думаю. В общем... Службу контроля человечности я уже видел. Они меня забрали, я сколько-то провел в реабилитационном центре. Долго. Там научился шить, это очень успокаивало. Узнал, как вы вообще живете. Только с языком не выходило. После того человека я год вообще молчал, а учить его речь не хотел тем более. Думал, меня купят как портного, но Сааль предложил больше. Я так понял, у него был заказчик, но моя продажа сорвалась, быстро найти другого покупателя, любящего шрамы, он не смог. И продал вам. Я пытался сбежать, потому что...

— Я понимаю, — быстро отозвалась Таари. Покачала головой, вдруг встала, подошла к Кеншину ближе, остановилась перед ним.

— Мне очень жаль. Я могу обнять тебя?

Он слабо улыбнулся, развел сцепленные на груди руки:

— Можете.

Акайо смотрел, как она прижимает Кеншина к себе, словно потерявшегося ребенка, обещая, что никто и никогда больше не посмеет его тронуть. Подошел Иола, обнял обоих сразу. Юки, Тетсуи, Рюу, Наоки... Присоединился сам Акайо, стал между спинами других, раскинул руки, обнимая, почувствовал чужие ладони на спине, встретил взгляд Кеншина и отвел глаза.

Они стояли молча, все вместе, пока не стихли всхлипы в центре этих огромных объятий. Разделились, одновременно опустив руки, отодвинувшись. Вернулись на облюбованные кочки, кто-то налил еще чаю, кто-то подкинул ветку в костер. Спросила, забрав свою чашку и ни на кого не глядя, Таари:

— Акайо, а почему ты назвал меня “Тамико”? Как “ребенок” и “изобилие”, я же правильно поняла?

Он едва успел вспомнить, что пожимать плечами в империи нельзя. Пришлось рассказывать словами:

— Просто первое пришло в голову.

Ответил и только после этого задумался. Кажется, он когда-то слышал это имя, а не просто придумал, составив из подходящих слов.

Вспомнил и замер, не донеся чашку до губ. Будто дыра разверзлась в груди, мучительно пожирая его, источая яд.

Так звали его мать. Как он мог забыть?..

— Что случилось? — Таари смотрела на него обеспокоенно.

Он объяснил. Тихонько охнул Тетсуи, Акайо не поднимал взгляд, не желая увидеть в чьих-то глазах жалость. Таари сказала серьезно:

— Я буду достойна этого имени.

Придвинулась ближе, коснулась руки. Акайо вздрогнул, а она улыбнулась, приникла к его боку так, что когда Иола спросил, кто дежурит, ответил не сразу, и первым вызвался Джиро. Договорились о порядке, вышло, что даже не всем нужно было оставаться сторожить каждую ночь. Начали устраиваться спать.

***

Остальные уже заснули, а Таари все прижималась спиной к Акайо, позволяя себя обнимать. Они смотрели в затухающий костер, он бездумно, а она…

— Знаешь, я же на самом деле никогда раньше не была верхней.

Повернула голову, заглядывая ему в лицо. Акайо потянулся поцеловать ее, но она отстранилась, заставив его разжать объятия. Села перед ним, заслонив костер. Огонь освещал ее сзади, так что лицо оказалось в глубокой тени, и выражение на нем было не прочитать.

— Я жила одна, потому что быть нижней для меня неприемлемо. Я позволяла себе слушаться только Ниишу, и то это была лишь мягкая забота, иногда помощь. Я никогда не думала, что смогу стать верхней, как она.

Акайо сидел молча, слушая. Стараясь понять, зачем Тарри это говорит. Что она чувствует.

— Я поэтому с таким боем защищала курсовые, потом диплом. Из университета сбежала, ушла в ГИСПТ. Потом и оттуда… Все же там работают, друг с другом, в иерархии. Помогают друг другу. Соблюдают правила — кто кому подчиняется, кто кому нет… Понимаешь, для эндаалорца правда нормально предложить секс или сессию коллеге, просто решив, что ему эта идея может понравиться.

— И нельзя отказать? — Акайо содрогнулся, представив себе эту ситуацию.

— Да нет, почему же, можно... Но понимаешь, это предлагают постоянно. У тебя что-то не получается — "давай я помогу тебе расслабиться". Ты на кого-то злишься — "хочешь меня наказать?" Со всех сторон! И самое главное — я знала, что они правы. Что мне действительно это нужно. Но противно же!

Она вздохнула, отвернулась. Костер освещал ее профиль, она о чем-то напряженно размышляла. Наконец, решилась. Призналась, чуть опустив голову:

— У меня же мама была кайной. С этой вашей дурацкой верностью одному мужу. Я думала, что поэтому получилась такая…

Акайо не удержался, придвинулся к ней, наклонился к земле. Поцеловал кончики пальцев. Слишком хотелось если не сказать, то хотя бы показать ей, какой, на его взгляд, она получилась. Таари фыркнула, но руку не отняла.

— Знаешь, когда я только ушла в ГИСПТ, там защищался парень с темой кандидатской "Генетическая предрасположенность кайнов к роли нижних". На такие исследования вообще косо смотрят, но ему почему-то разрешили. Я так радовалась, когда на защите его оппонент привел статистические данные, по которым пятьдесят шесть процентов социализированных кайнов, практикующих тематические отношения — верхние!

— Ты боялась, что не сможешь быть верхней из-за того, что наполовину кайна? — переспросил Акайо. Ему казалось странным, что она, такая уверенная, такая сильная, могла бояться таких вещей.

Таари кивнула. Легла рядом с Акайо, потянула его к себе. Он послушно подвинулся, устроив голову у нее на груди. Почувствовал, как она гладит короткие волосы. Он был уверен, что она улыбается.

— Когда я увидела тебя в саду, во мне будто что-то проснулось. Ты был такой милый, красивый и одновременно немного нелепый в закатанных штанах, с этой дурацкой косилкой. Говорил так, что мне хотелось схватить тебя за пуговицу на рубашке, подтянуть поближе, потребовать называть меня госпожой. Так глупо…

Он осторожно обнял ее. Помолчал. Признался:

— Я тогда вообще понять не мог, что со мной происходит. И на последний вопрос не ответил, до сих пор помню…

Она тихонько засмеялась, поддела под подбородок, вынуждая поднять голову и посмотреть ей в глаза. Спросила, хитро улыбаясь:

— Так ты сухая земля или корабль?