Рассказывая сказки
Часть 13 из 45 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Да, – осторожно сказала Вероника. – Он все еще там.
– Все думали, он оттуда съедет после трагедии с дочерью, – Барри попробовал зайти с другого угла. Майкл подумал, что он как те противные дети, какие есть в каждом классе, которые хамят и издеваются, пока их не поколотят. А потом начинают рыдать, пока не прибежит учитель. – Но в итоге остался. Сказал, что ему нужны воспоминания.
– Ну да, – сказал Майкл. – Я понимаю. – Его же воспоминания о Джини в их старом доме на берегу были неприятными – ссоры, мрачное молчание, рыдания музыки, сочащиеся из-за закрытой двери. Он завидовал воспоминаниям Мэнтела. – Он там один живет или с женщиной?
– Конечно, с женщиной, – Барри неприятно хихикнул. Вероника посмотрела на него предостерегающе, но он не обратил внимания. – Ты же не думаешь, что Кит долго продержится один. Эту зовут Дебора. Дебс. Актриса. Он так говорит. Блондинка. Симпатичные буфера. Молоденькая, в дочери ему годится.
На этот раз Майкл не сдержался:
– Ему всегда нравились молоденькие.
Барри всерьез задумался.
– Не всегда, – ответил он. – Ему нравятся высокие, худые. И красотки. Но за эти годы была и парочка постарше.
– Ты как будто о животных на рынке рассуждаешь, – Вероника неожиданно разозлилась. Она не была феминисткой, так что для ее раздражения были другие причины. Майкл подумал, что она, в отличие от Барри, вряд ли так быстро поверила, что он якобы переметнулся в лагерь сторонников Кита Мэнтела.
– И сколько он уже с этой Дебс? – спросил Майкл.
Барри посмотрел на жену, чтобы она подтвердила.
– Полгода? Что-то около того. В общем, она все время торчит в деревне. Наверное, скучает, пока Кит на работе. Проводила у нас много времени.
– Он все еще в том же бизнесе?
– Я до сих пор не понимаю, в каком он бизнесе. Он толком не говорит. Недвижимость, досуг. Под этим можно понимать все, что угодно. Мы вот держим «Якорь», так что это тоже недвижимость и досуг, если подумать. – Похоже, он сделал это умозаключение давно и считал, что оно звучит очень умно. Ждал, что его оценят.
– Ты прав, – Майкл слегка улыбнулся. – Так и есть.
– Налить тебе еще пинту? – спросила Вероника. Она стояла к нему спиной, ставила на место бокалы и говорила с ним вполоборота. Полоска бюстгальтера на спине была очень тонкой, всего один крючок, прикинул он. В молодости он бы справился с ним за пару секунд.
Третья пинта была соблазнительной идеей, но он покачал головой. Были дела. Он снова подумал о том, как все изменилось. Он отказывался от выпивки, и впервые со смерти Пег у него были дела.
– Лучше пойду домой, – сказал он. – Не хочу перебрать в первый же вечер. – Он ухмыльнулся, показывая, что шутит, что на самом деле с ним все в порядке. Он вытащил из кармана куртки кошелек. – Ну, сколько стоят эти билеты на спасательную шлюпку, которая вернет меня к жизни?
Барри соскользнул со стула и исчез в комнате за стойкой, чтобы принести билеты. Вероника нагнулась к нему через стойку, и он почувствовал запах ее шампуня. Она прошептала:
– Ты же знаешь, что делаешь, да, дорогой? Ты же не собираешься устроить скандал?
Не удержавшись, он похлопал ее по руке, как капеллан тогда, в крематории.
– Не волнуйся за меня. Я точно знаю, что делаю.
Глава семнадцатая
На следующее утро Майкл снова проснулся рано. На улице было еще очень темно и тихо. Он подумал, что сегодня ему не нужно заставлять себя оставаться в кровати. Можно было встать. Он повторил, как мантру, обнадеживающие слова, которые сказал себе в пабе, – у него дела. Дела, которые он пока себе смутно представлял, но это было неважно.
Вещи, которые он снял вчера вечером, все еще лежали сложенные на стуле перед кроватью. Пег не была помешана на хозяйстве, но ей нравилось, когда он выглядел опрятно. В последние месяцы жизни, когда она уже не могла встать с постели, она волновалась из-за этого. Притягивала его к себе поближе, чтобы он расслышал ее шепот. Он думал, она хочет сказать что-то важное, значимое, какое-то объяснение в любви, и, наверное, так оно и было в каком-то смысле. Ты справишься? Со стиркой и глажкой? И он научился это делать, чтобы она меньше волновалась.
Это воспоминание навело его на мысль, что у него осталось мало трусов. Он вытащил грязное белье из корзины в ванной и засунул его в стиральную машинку. Еще неделю назад стирка была для него занятием на весь день. Он планировал ее заранее, сидел на кухне, наблюдая за тем, как его белье плещется в водовороте мутной воды, с ощущением того, что он делает что-то полезное. Сегодня это была простая домашняя обязанность, с которой нужно было поскорее расправиться. У него были дела.
Он проголодался. Поел ли он после того, как вернулся из «Якоря»? Он не мог вспомнить. Голова была полна планов, и его возбуждение подогревалось виски, который он тогда и прикончил. Теперь он набросился на холодильник, как голодный ребенок после школы. Зажарил яйца, бекон и немного оставшейся сваренной картошки. Он оставил тарелку в раковине. Ему не терпелось выйти, но он толком не понимал, куда идти. Когда он вышел из домика, часы на церкви пробили три четверти часа. Семь сорок пять. Слишком рано, чтобы приняться за то, что он задумал вчера вечером, но вернуться он не мог.
Дождь перестал. Он пошел по тропе, ведущей к устью реки. Дорога освещалась редкими фонарями, и влажный асфальт под ногами в их свете был черным и блестящим, как расплавленный деготь. По одну сторону стоял ряд кирпичных домов. В них горел свет, и ветер время от времени доносил звуки – захлопнулась дверь, включили радио. По другую сторону шли поля, заросшие грубой травой, на которых то тут, то там паслись овцы. Он их не видел, но знал, что они там. Он слышал, как они ходят. Поля отделяла от дороги каменная стена, и он быстро шел навстречу ветру, пока не дошел до проема в ней. Домов вокруг больше не было. Здесь деревня кончалась.
Проем в стене был перегорожен калиткой, и он сначала подумал, что калитка может быть заперта и ему придется перелезать. Он бывал здесь раньше, но только при свете дня. Обычно под вечер, когда солнце роняло косые лучи сквозь ветки больших платанов. Впрочем, в последнее время он сюда не ходил. Листья платанов всегда держались до поздней осени, и даже сейчас ветер шумел ими – на какое-то мгновение он был ими одурачен, решив, что это шум прибоя в устье.
Калитка была закрыта на засов и легко открылась. Он оказался внутри, окруженный со всех сторон деревьями. Он не остановился прочитать надпись на воротах. Он знал, что там было написано, – Приходское кладбище Элвета. Основано в 1853 году. На востоке небо начинало светлеть, и можно было разобрать бледные надписи на надгробиях. Но могилу Пег он нашел бы даже в полной темноте. Она хотела, чтобы ее похоронили. Это была одна из инструкций, которые она ему дала, с трудом выговаривая слова сухими губами, так же, как когда рассказывала ему, как пользоваться стиральной машинкой.
Он пришел примириться с Пег. По дороге сюда он подбирал слова. После твоей смерти я сломался. Ты знаешь меня. Без тебя все не так. Но теперь все будет иначе.
Но вместо того, чтобы поговорить с ней, он стал вспоминать первый раз, когда он понял, что она больна. Это случилось через пару недель после смерти дочки Мэнтела. Убийство расстроило Пег. По-настоящему расстроило, как будто она была ее матерью. Так она и говорила, что она будто потеряла дочь. Жуткое было время. Джини рыдала, ходила по дому, пытаясь дозвониться Мэнтелу, хотя он сказал, что не хочет с ней говорить. Пег горевала по девочке, которую едва знала. В то утро они были вдвоем на кухне. Пег пекла булочки для какого-то церковного мероприятия. Может, для осенней ярмарки. Она раскатала тесто для булочек и начала вырезать кружочки перевернутым бокалом для вина. Вдруг ее скрючило, и бокал выкатился из руки. Она стояла, согнувшись от боли. Он только что вернулся со смены и пил чай за столом. Он поймал бокал у самого пола, но когда подошел к ней, чтобы помочь, она отмахнулась, как будто знала, что делать, и он понял, что это произошло не впервые. Потом позвонили в дверь, и Пег раздраженно сказала:
– Пойди открой, пожалуйста. – Он понял, что она была раздражена из-за боли и что ей нужно время, чтобы прийти в себя.
На пороге стояли двое полицейских. Не в форме, но он их узнал. Женщина, инспектор, и ее здоровяк сержант. Гринвуд. Майкл и сейчас видел, как они там стоят. Шел снег, к их одежде прилипли крупные мягкие хлопья. Снежинки таяли, сохраняя кристаллическую структуру. Женщина улыбнулась. Улыбка показалась искренней, как будто она и впрямь была рада видеть Майкла, и ему это понравилось. Он всегда становился дураком в присутствии женщин. Всегда велся на их лесть.
– Вы не против, если мы зайдем на пару минут? – сказала она. Она потопала сапогами по лестнице, чтобы отряхнуть с них снег. Сапоги были на узких каблуках, почти что шпильки, и хотя в остальном она была одета строго, он подумал, что в сапогах было что-то фривольное, даже вульгарное. Мужчина, Дэн Гринвуд, казался каким-то встревоженным, нервным. Потом, когда он переехал в деревню, о нем поползли слухи. Майкл слышал, что у него был срыв. Может, он уже тогда был на грани заболевания. Майкл чувствовал, что ему потребовалось собрать всю волю в кулак, чтобы проследовать за начальницей в дом.
– Джини здесь? – спросила Флетчер без особого энтузиазма, как будто она просто проходила мимо и зашла перекинуться парой слов. Майкл заметил, что Пег встретилась с ним взглядом через открытую дверь кухни, как будто пыталась что-то сказать, но не понял, что она имела в виду. Он не почувствовал опасность.
– Она наверху, – сказал он и прокричал Джини, чтобы та спустилась. Пег в отчаянии отвернулась. Она всегда была умнее его. Наверное, она сразу поняла, зачем пришли полицейские.
Джини вышла из комнаты не сразу, какое-то время они стояли внизу, глядя на верхние ступени лестницы, закинув головы, и ждали. В ответ на оклик Майкла не последовало ни звука, ни движения, и он чувствовал, как напряжение нарастало, словно резинку натягивали до предела. Понял ли он тогда, зачем они пришли? Или все еще не догадывался из-за своей глупости?
Дверь с мягким щелчком открылась, и Джини появилась наверху лестницы. На ней были синие джинсы и зеленый свитер с большим воротником. Вместо обуви на ногах были толстые шерстяные носки, и ее шагов не было слышно. Эти носки они и увидели сначала сквозь перила, а потом появилась она. После убийства Эбигейл она похудела. Майкл заметил это, глядя на нее снизу вверх под необычным углом. Он с осуждением подумал о том, что, несмотря на горе, есть она не перестала. Она похудела из-за жалких страданий по мужику. Высохла, потому что Мэнтел больше не хотел иметь с ней ничего общего.
В этот момент Пег вышла из кухни. Она стояла ровно и неподвижно, словно боясь, что боль вернется, но не переставала бороться.
– Чего вам еще от нее нужно? – она буквально выплюнула эти слова, обращенные к инспектору.
Флетчер повернулась в сторону Пег. Ее блестящие волосы колыхнулись, как в рекламе шампуня. Какое-то мгновение она смотрела на Пег, размышляя, следует ли отвечать.
– Мы хотели бы задать Джини еще пару вопросов. В участке. Нам нужна ее помощь в расследовании.
– Вы будете говорить с ней только в присутствии адвоката!
– Да, – ответила инспектор, коротко кивнув, словно Пег была единственным человеком, кроме нее, кто осознавал серьезность ситуации. – Думаю, вам нужно как можно скорее организовать для нее адвоката. – Она замолчала, затем добавила: – И, возможно, стоит собрать для Джини небольшую сумку. Самое необходимое. Скорее всего, мы предъявим ей обвинения. – Ее голос звучал размеренно, мягко, но, вспоминая об этом сейчас, Майкл понял, что это была ее минута триумфа.
Она посмотрела на них обоих.
– Вы понимаете, что я имею в виду? Если мы арестуем вашу дочь, ее будут держать под стражей до суда. На поруки ее не отпустят. Когда речь идет об убийстве, на это нет шансов. Необходимо, чтобы вы понимали, что такая вероятность есть. – Она улыбнулась им, как будто оказывала услугу, ставя их в известность.
– А если она откажется пойти с вами? – решительно спросила Пег.
– Тогда мы арестуем ее сейчас.
У Пег был такой вид, как будто ее ударили. Но Майкл не был сосредоточен на сцене, разворачивавшейся перед ним. Он видел, как говорит инспектор, но его внимание было приковано к мужчине, к Дэну Гринвуду, стоявшему за ней. Гринвуд шагнул вперед, и даже – Майкл подумал об этом только сейчас, припоминая этот момент впервые за многие годы, – попытался вмешаться.
– Мэм… – Он поднял руку, приоткрыл рот.
Всего одно слово: «Мэм». Весь снег на его куртке растаял, и капли воды, словно роса, свисали с нитей ткани.
Инспектор бросила на него взгляд через плечо.
– Да, Гринвуд? – Тон был ледяным, как погода за окном. Майкл подумал, что между этими двумя наверняка было что-то личное, что-то большее, чем профессиональное соперничество. Неудавшийся роман? Возможно, дело в этом. Между ними было характерное напряжение. Майкл размышлял обо всем этом, пока Пег пыталась смириться с фактом, что ее единственного ребенка могут арестовать за убийство. А о чем думала Джини? Тогда он совершенно не задумывался о ее чувствах.
Сержант медлил с ответом, инспектор почувствовала свое преимущество и спросила резче:
– Ну, Гринвуд? В чем дело?
И вдруг смелость почему-то его покинула. Он отступил.
– Ничего, мэм. – А потом возненавидел себя за трусость. Майкл догадывался, как он себя чувствовал. Разве он сам не сел однажды за стол с Китом Мэнтелом? Это тоже было предательством самого себя.
В этот момент Майкл понял, что от него ждут чего-то еще. Фокус его внимания сместился, и он увидел всю картину, а не отдельные детали. Пег в слезах, Джини бледная, как труп. В этом спектакле для него была отведена роль главы семейства, и он сыграл ее единственным знакомым ему образом – со злостью и пустыми угрозами.
– Какое вы имеете право являться в мой дом и обвинять мою дочь в убийстве?
Но в этих словах не было искренности, и они это поняли. Джини пошла к машине, шагая между двумя полицейскими, и обернулась всего один раз, посмотрев на них тем пустым, ничего не выражающим взглядом, от которого они всегда ощущали себя чужими для нее. Ему показалось, что она вздрогнула, когда ей на щеку упала снежинка.
Стоя перед могилой Пег, уставившись на нее, Майкл поежился. Боковым зрением он заметил какое-то движение на другой стороне кладбища. Еще один скорбящий. Он вдруг понял, как странно он, должно быть, выглядел, стоя здесь в полумраке, забрызганный грязью, с глазами на мокром месте. Как какой-то псих, выпущенный из сумасшедшего дома. Но человек, зашедший через кованые ворота, казался таким же безутешным. Он явно не заметил – Майкла. Два сапога – пара. Хоть тот и был моложе, высокий и худой, он, казалось, тоже был в состоянии эмоционального кризиса. Длинная куртка расстегнута. Он шел порывисто, засунув руки глубоко в карманы и двигая ими в такт, отчего пальто хлопало, словно крылья. Он остановился и встал спиной к Майклу, прижав руку к уху. Казалось, он что-то бормотал себе под нос. Потом прошел мимо могил. Майкл подумал, что любой приличный прохожий счел бы, что произошел массовый побег из дурдома.
Майкл не шевелился. Он не хотел мешать незнакомцу, который был настолько погружен в свои мысли, что не обращал внимания ни на что дальше своего носа. Молодой человек нашел надгробие, которое искал, и остановился. Он нерешительно прикоснулся к камню, нежно поглаживая, словно убирая волосы со лба любимой. Потом он резко отвернулся и зашагал прочь.
Майкл встряхнулся, тоже собравшись уходить, но любопытство было сильнее. Он дошел до могилы, у которой стоял молодой человек. И не удивился, увидев имя. Иначе и быть не могло. Эбигейл Мэнтел.
К тому времени, как Майкл вышел на дорогу, несчастного молодого человека и след простыл. Возможно, он пошел в другом направлении, к реке, хотя там в пору прилива негде было укрыться, сплошная грязь, пара лодок на мели да чайки-хохотуньи, промышлявшие наживой.
Он вернулся в центр Элвета. У церковных ворот стая взъерошенных и разболтанных подростков ждала школьного автобуса. Его Джини никогда так себя не вела. Никогда не надевала юбки, демонстрирующие зад. Никогда не злоупотребляла косметикой. Вот что Майкл говорил себе, приближаясь к ним. Что он все это не одобряет и что их родителям нужно понимать, что можно, а что нельзя. Особенно он не одобрял поведение двух девочек, стоявших в стороне от остальных. Одна из них курила сигарету, другая говорила по сотовому. То, как она стояла, прижав телефон к уху, напомнило ему о чем-то, и он словно снова очутился на кладбище у могилы Пег, снова затерялся в прошлом. Девушка визгливо рассмеялась, и он вернулся в настоящее. Он знал, что обманывает себя. Он вовсе не испытывал к ним неодобрения. Он ими восхищался. В них было что-то в духе Эбигейл Мэнтел. И они так же волновали его, их кудрявые волосы, небрежно заколотые на затылке, дерзкий взгляд, гладкие ноги. Ему хотелось что-нибудь им сказать, ничего особенного, просто поприветствовать, чтобы установить контакт, но в этот момент со скрипом и скрежетом подъехал автобус. Девочки водрузили сумки на плечи. Одна бросила окурок на тротуар, наступив на него тяжелым ботинком. Ну и ладно, подумал Майкл. Только бы выставил себя дураком.
Когда автобус отъехал, он заметил, что был не единственным наблюдателем. Перед Старой кузницей, видимо, готовясь открыть мастерскую, стоял бывший полицейский, тот самый, который приходил с Флетчер арестовывать Джини. Он стоял в свете фонаря, и Майкл заметил на его лице такое же грустное выражение, как у него самого. О чем он тосковал? Скорее всего, о сексе или о юности. Одно из двух.
Майкл поспешил домой, позвонить Вере Стэнхоуп.
Глава восемнадцатая
– Все думали, он оттуда съедет после трагедии с дочерью, – Барри попробовал зайти с другого угла. Майкл подумал, что он как те противные дети, какие есть в каждом классе, которые хамят и издеваются, пока их не поколотят. А потом начинают рыдать, пока не прибежит учитель. – Но в итоге остался. Сказал, что ему нужны воспоминания.
– Ну да, – сказал Майкл. – Я понимаю. – Его же воспоминания о Джини в их старом доме на берегу были неприятными – ссоры, мрачное молчание, рыдания музыки, сочащиеся из-за закрытой двери. Он завидовал воспоминаниям Мэнтела. – Он там один живет или с женщиной?
– Конечно, с женщиной, – Барри неприятно хихикнул. Вероника посмотрела на него предостерегающе, но он не обратил внимания. – Ты же не думаешь, что Кит долго продержится один. Эту зовут Дебора. Дебс. Актриса. Он так говорит. Блондинка. Симпатичные буфера. Молоденькая, в дочери ему годится.
На этот раз Майкл не сдержался:
– Ему всегда нравились молоденькие.
Барри всерьез задумался.
– Не всегда, – ответил он. – Ему нравятся высокие, худые. И красотки. Но за эти годы была и парочка постарше.
– Ты как будто о животных на рынке рассуждаешь, – Вероника неожиданно разозлилась. Она не была феминисткой, так что для ее раздражения были другие причины. Майкл подумал, что она, в отличие от Барри, вряд ли так быстро поверила, что он якобы переметнулся в лагерь сторонников Кита Мэнтела.
– И сколько он уже с этой Дебс? – спросил Майкл.
Барри посмотрел на жену, чтобы она подтвердила.
– Полгода? Что-то около того. В общем, она все время торчит в деревне. Наверное, скучает, пока Кит на работе. Проводила у нас много времени.
– Он все еще в том же бизнесе?
– Я до сих пор не понимаю, в каком он бизнесе. Он толком не говорит. Недвижимость, досуг. Под этим можно понимать все, что угодно. Мы вот держим «Якорь», так что это тоже недвижимость и досуг, если подумать. – Похоже, он сделал это умозаключение давно и считал, что оно звучит очень умно. Ждал, что его оценят.
– Ты прав, – Майкл слегка улыбнулся. – Так и есть.
– Налить тебе еще пинту? – спросила Вероника. Она стояла к нему спиной, ставила на место бокалы и говорила с ним вполоборота. Полоска бюстгальтера на спине была очень тонкой, всего один крючок, прикинул он. В молодости он бы справился с ним за пару секунд.
Третья пинта была соблазнительной идеей, но он покачал головой. Были дела. Он снова подумал о том, как все изменилось. Он отказывался от выпивки, и впервые со смерти Пег у него были дела.
– Лучше пойду домой, – сказал он. – Не хочу перебрать в первый же вечер. – Он ухмыльнулся, показывая, что шутит, что на самом деле с ним все в порядке. Он вытащил из кармана куртки кошелек. – Ну, сколько стоят эти билеты на спасательную шлюпку, которая вернет меня к жизни?
Барри соскользнул со стула и исчез в комнате за стойкой, чтобы принести билеты. Вероника нагнулась к нему через стойку, и он почувствовал запах ее шампуня. Она прошептала:
– Ты же знаешь, что делаешь, да, дорогой? Ты же не собираешься устроить скандал?
Не удержавшись, он похлопал ее по руке, как капеллан тогда, в крематории.
– Не волнуйся за меня. Я точно знаю, что делаю.
Глава семнадцатая
На следующее утро Майкл снова проснулся рано. На улице было еще очень темно и тихо. Он подумал, что сегодня ему не нужно заставлять себя оставаться в кровати. Можно было встать. Он повторил, как мантру, обнадеживающие слова, которые сказал себе в пабе, – у него дела. Дела, которые он пока себе смутно представлял, но это было неважно.
Вещи, которые он снял вчера вечером, все еще лежали сложенные на стуле перед кроватью. Пег не была помешана на хозяйстве, но ей нравилось, когда он выглядел опрятно. В последние месяцы жизни, когда она уже не могла встать с постели, она волновалась из-за этого. Притягивала его к себе поближе, чтобы он расслышал ее шепот. Он думал, она хочет сказать что-то важное, значимое, какое-то объяснение в любви, и, наверное, так оно и было в каком-то смысле. Ты справишься? Со стиркой и глажкой? И он научился это делать, чтобы она меньше волновалась.
Это воспоминание навело его на мысль, что у него осталось мало трусов. Он вытащил грязное белье из корзины в ванной и засунул его в стиральную машинку. Еще неделю назад стирка была для него занятием на весь день. Он планировал ее заранее, сидел на кухне, наблюдая за тем, как его белье плещется в водовороте мутной воды, с ощущением того, что он делает что-то полезное. Сегодня это была простая домашняя обязанность, с которой нужно было поскорее расправиться. У него были дела.
Он проголодался. Поел ли он после того, как вернулся из «Якоря»? Он не мог вспомнить. Голова была полна планов, и его возбуждение подогревалось виски, который он тогда и прикончил. Теперь он набросился на холодильник, как голодный ребенок после школы. Зажарил яйца, бекон и немного оставшейся сваренной картошки. Он оставил тарелку в раковине. Ему не терпелось выйти, но он толком не понимал, куда идти. Когда он вышел из домика, часы на церкви пробили три четверти часа. Семь сорок пять. Слишком рано, чтобы приняться за то, что он задумал вчера вечером, но вернуться он не мог.
Дождь перестал. Он пошел по тропе, ведущей к устью реки. Дорога освещалась редкими фонарями, и влажный асфальт под ногами в их свете был черным и блестящим, как расплавленный деготь. По одну сторону стоял ряд кирпичных домов. В них горел свет, и ветер время от времени доносил звуки – захлопнулась дверь, включили радио. По другую сторону шли поля, заросшие грубой травой, на которых то тут, то там паслись овцы. Он их не видел, но знал, что они там. Он слышал, как они ходят. Поля отделяла от дороги каменная стена, и он быстро шел навстречу ветру, пока не дошел до проема в ней. Домов вокруг больше не было. Здесь деревня кончалась.
Проем в стене был перегорожен калиткой, и он сначала подумал, что калитка может быть заперта и ему придется перелезать. Он бывал здесь раньше, но только при свете дня. Обычно под вечер, когда солнце роняло косые лучи сквозь ветки больших платанов. Впрочем, в последнее время он сюда не ходил. Листья платанов всегда держались до поздней осени, и даже сейчас ветер шумел ими – на какое-то мгновение он был ими одурачен, решив, что это шум прибоя в устье.
Калитка была закрыта на засов и легко открылась. Он оказался внутри, окруженный со всех сторон деревьями. Он не остановился прочитать надпись на воротах. Он знал, что там было написано, – Приходское кладбище Элвета. Основано в 1853 году. На востоке небо начинало светлеть, и можно было разобрать бледные надписи на надгробиях. Но могилу Пег он нашел бы даже в полной темноте. Она хотела, чтобы ее похоронили. Это была одна из инструкций, которые она ему дала, с трудом выговаривая слова сухими губами, так же, как когда рассказывала ему, как пользоваться стиральной машинкой.
Он пришел примириться с Пег. По дороге сюда он подбирал слова. После твоей смерти я сломался. Ты знаешь меня. Без тебя все не так. Но теперь все будет иначе.
Но вместо того, чтобы поговорить с ней, он стал вспоминать первый раз, когда он понял, что она больна. Это случилось через пару недель после смерти дочки Мэнтела. Убийство расстроило Пег. По-настоящему расстроило, как будто она была ее матерью. Так она и говорила, что она будто потеряла дочь. Жуткое было время. Джини рыдала, ходила по дому, пытаясь дозвониться Мэнтелу, хотя он сказал, что не хочет с ней говорить. Пег горевала по девочке, которую едва знала. В то утро они были вдвоем на кухне. Пег пекла булочки для какого-то церковного мероприятия. Может, для осенней ярмарки. Она раскатала тесто для булочек и начала вырезать кружочки перевернутым бокалом для вина. Вдруг ее скрючило, и бокал выкатился из руки. Она стояла, согнувшись от боли. Он только что вернулся со смены и пил чай за столом. Он поймал бокал у самого пола, но когда подошел к ней, чтобы помочь, она отмахнулась, как будто знала, что делать, и он понял, что это произошло не впервые. Потом позвонили в дверь, и Пег раздраженно сказала:
– Пойди открой, пожалуйста. – Он понял, что она была раздражена из-за боли и что ей нужно время, чтобы прийти в себя.
На пороге стояли двое полицейских. Не в форме, но он их узнал. Женщина, инспектор, и ее здоровяк сержант. Гринвуд. Майкл и сейчас видел, как они там стоят. Шел снег, к их одежде прилипли крупные мягкие хлопья. Снежинки таяли, сохраняя кристаллическую структуру. Женщина улыбнулась. Улыбка показалась искренней, как будто она и впрямь была рада видеть Майкла, и ему это понравилось. Он всегда становился дураком в присутствии женщин. Всегда велся на их лесть.
– Вы не против, если мы зайдем на пару минут? – сказала она. Она потопала сапогами по лестнице, чтобы отряхнуть с них снег. Сапоги были на узких каблуках, почти что шпильки, и хотя в остальном она была одета строго, он подумал, что в сапогах было что-то фривольное, даже вульгарное. Мужчина, Дэн Гринвуд, казался каким-то встревоженным, нервным. Потом, когда он переехал в деревню, о нем поползли слухи. Майкл слышал, что у него был срыв. Может, он уже тогда был на грани заболевания. Майкл чувствовал, что ему потребовалось собрать всю волю в кулак, чтобы проследовать за начальницей в дом.
– Джини здесь? – спросила Флетчер без особого энтузиазма, как будто она просто проходила мимо и зашла перекинуться парой слов. Майкл заметил, что Пег встретилась с ним взглядом через открытую дверь кухни, как будто пыталась что-то сказать, но не понял, что она имела в виду. Он не почувствовал опасность.
– Она наверху, – сказал он и прокричал Джини, чтобы та спустилась. Пег в отчаянии отвернулась. Она всегда была умнее его. Наверное, она сразу поняла, зачем пришли полицейские.
Джини вышла из комнаты не сразу, какое-то время они стояли внизу, глядя на верхние ступени лестницы, закинув головы, и ждали. В ответ на оклик Майкла не последовало ни звука, ни движения, и он чувствовал, как напряжение нарастало, словно резинку натягивали до предела. Понял ли он тогда, зачем они пришли? Или все еще не догадывался из-за своей глупости?
Дверь с мягким щелчком открылась, и Джини появилась наверху лестницы. На ней были синие джинсы и зеленый свитер с большим воротником. Вместо обуви на ногах были толстые шерстяные носки, и ее шагов не было слышно. Эти носки они и увидели сначала сквозь перила, а потом появилась она. После убийства Эбигейл она похудела. Майкл заметил это, глядя на нее снизу вверх под необычным углом. Он с осуждением подумал о том, что, несмотря на горе, есть она не перестала. Она похудела из-за жалких страданий по мужику. Высохла, потому что Мэнтел больше не хотел иметь с ней ничего общего.
В этот момент Пег вышла из кухни. Она стояла ровно и неподвижно, словно боясь, что боль вернется, но не переставала бороться.
– Чего вам еще от нее нужно? – она буквально выплюнула эти слова, обращенные к инспектору.
Флетчер повернулась в сторону Пег. Ее блестящие волосы колыхнулись, как в рекламе шампуня. Какое-то мгновение она смотрела на Пег, размышляя, следует ли отвечать.
– Мы хотели бы задать Джини еще пару вопросов. В участке. Нам нужна ее помощь в расследовании.
– Вы будете говорить с ней только в присутствии адвоката!
– Да, – ответила инспектор, коротко кивнув, словно Пег была единственным человеком, кроме нее, кто осознавал серьезность ситуации. – Думаю, вам нужно как можно скорее организовать для нее адвоката. – Она замолчала, затем добавила: – И, возможно, стоит собрать для Джини небольшую сумку. Самое необходимое. Скорее всего, мы предъявим ей обвинения. – Ее голос звучал размеренно, мягко, но, вспоминая об этом сейчас, Майкл понял, что это была ее минута триумфа.
Она посмотрела на них обоих.
– Вы понимаете, что я имею в виду? Если мы арестуем вашу дочь, ее будут держать под стражей до суда. На поруки ее не отпустят. Когда речь идет об убийстве, на это нет шансов. Необходимо, чтобы вы понимали, что такая вероятность есть. – Она улыбнулась им, как будто оказывала услугу, ставя их в известность.
– А если она откажется пойти с вами? – решительно спросила Пег.
– Тогда мы арестуем ее сейчас.
У Пег был такой вид, как будто ее ударили. Но Майкл не был сосредоточен на сцене, разворачивавшейся перед ним. Он видел, как говорит инспектор, но его внимание было приковано к мужчине, к Дэну Гринвуду, стоявшему за ней. Гринвуд шагнул вперед, и даже – Майкл подумал об этом только сейчас, припоминая этот момент впервые за многие годы, – попытался вмешаться.
– Мэм… – Он поднял руку, приоткрыл рот.
Всего одно слово: «Мэм». Весь снег на его куртке растаял, и капли воды, словно роса, свисали с нитей ткани.
Инспектор бросила на него взгляд через плечо.
– Да, Гринвуд? – Тон был ледяным, как погода за окном. Майкл подумал, что между этими двумя наверняка было что-то личное, что-то большее, чем профессиональное соперничество. Неудавшийся роман? Возможно, дело в этом. Между ними было характерное напряжение. Майкл размышлял обо всем этом, пока Пег пыталась смириться с фактом, что ее единственного ребенка могут арестовать за убийство. А о чем думала Джини? Тогда он совершенно не задумывался о ее чувствах.
Сержант медлил с ответом, инспектор почувствовала свое преимущество и спросила резче:
– Ну, Гринвуд? В чем дело?
И вдруг смелость почему-то его покинула. Он отступил.
– Ничего, мэм. – А потом возненавидел себя за трусость. Майкл догадывался, как он себя чувствовал. Разве он сам не сел однажды за стол с Китом Мэнтелом? Это тоже было предательством самого себя.
В этот момент Майкл понял, что от него ждут чего-то еще. Фокус его внимания сместился, и он увидел всю картину, а не отдельные детали. Пег в слезах, Джини бледная, как труп. В этом спектакле для него была отведена роль главы семейства, и он сыграл ее единственным знакомым ему образом – со злостью и пустыми угрозами.
– Какое вы имеете право являться в мой дом и обвинять мою дочь в убийстве?
Но в этих словах не было искренности, и они это поняли. Джини пошла к машине, шагая между двумя полицейскими, и обернулась всего один раз, посмотрев на них тем пустым, ничего не выражающим взглядом, от которого они всегда ощущали себя чужими для нее. Ему показалось, что она вздрогнула, когда ей на щеку упала снежинка.
Стоя перед могилой Пег, уставившись на нее, Майкл поежился. Боковым зрением он заметил какое-то движение на другой стороне кладбища. Еще один скорбящий. Он вдруг понял, как странно он, должно быть, выглядел, стоя здесь в полумраке, забрызганный грязью, с глазами на мокром месте. Как какой-то псих, выпущенный из сумасшедшего дома. Но человек, зашедший через кованые ворота, казался таким же безутешным. Он явно не заметил – Майкла. Два сапога – пара. Хоть тот и был моложе, высокий и худой, он, казалось, тоже был в состоянии эмоционального кризиса. Длинная куртка расстегнута. Он шел порывисто, засунув руки глубоко в карманы и двигая ими в такт, отчего пальто хлопало, словно крылья. Он остановился и встал спиной к Майклу, прижав руку к уху. Казалось, он что-то бормотал себе под нос. Потом прошел мимо могил. Майкл подумал, что любой приличный прохожий счел бы, что произошел массовый побег из дурдома.
Майкл не шевелился. Он не хотел мешать незнакомцу, который был настолько погружен в свои мысли, что не обращал внимания ни на что дальше своего носа. Молодой человек нашел надгробие, которое искал, и остановился. Он нерешительно прикоснулся к камню, нежно поглаживая, словно убирая волосы со лба любимой. Потом он резко отвернулся и зашагал прочь.
Майкл встряхнулся, тоже собравшись уходить, но любопытство было сильнее. Он дошел до могилы, у которой стоял молодой человек. И не удивился, увидев имя. Иначе и быть не могло. Эбигейл Мэнтел.
К тому времени, как Майкл вышел на дорогу, несчастного молодого человека и след простыл. Возможно, он пошел в другом направлении, к реке, хотя там в пору прилива негде было укрыться, сплошная грязь, пара лодок на мели да чайки-хохотуньи, промышлявшие наживой.
Он вернулся в центр Элвета. У церковных ворот стая взъерошенных и разболтанных подростков ждала школьного автобуса. Его Джини никогда так себя не вела. Никогда не надевала юбки, демонстрирующие зад. Никогда не злоупотребляла косметикой. Вот что Майкл говорил себе, приближаясь к ним. Что он все это не одобряет и что их родителям нужно понимать, что можно, а что нельзя. Особенно он не одобрял поведение двух девочек, стоявших в стороне от остальных. Одна из них курила сигарету, другая говорила по сотовому. То, как она стояла, прижав телефон к уху, напомнило ему о чем-то, и он словно снова очутился на кладбище у могилы Пег, снова затерялся в прошлом. Девушка визгливо рассмеялась, и он вернулся в настоящее. Он знал, что обманывает себя. Он вовсе не испытывал к ним неодобрения. Он ими восхищался. В них было что-то в духе Эбигейл Мэнтел. И они так же волновали его, их кудрявые волосы, небрежно заколотые на затылке, дерзкий взгляд, гладкие ноги. Ему хотелось что-нибудь им сказать, ничего особенного, просто поприветствовать, чтобы установить контакт, но в этот момент со скрипом и скрежетом подъехал автобус. Девочки водрузили сумки на плечи. Одна бросила окурок на тротуар, наступив на него тяжелым ботинком. Ну и ладно, подумал Майкл. Только бы выставил себя дураком.
Когда автобус отъехал, он заметил, что был не единственным наблюдателем. Перед Старой кузницей, видимо, готовясь открыть мастерскую, стоял бывший полицейский, тот самый, который приходил с Флетчер арестовывать Джини. Он стоял в свете фонаря, и Майкл заметил на его лице такое же грустное выражение, как у него самого. О чем он тосковал? Скорее всего, о сексе или о юности. Одно из двух.
Майкл поспешил домой, позвонить Вере Стэнхоуп.
Глава восемнадцатая