Рассказчица

Не знаю, отчего я плачу – из-за катастрофы на кухне или от мысли: как ужасно, что я могу лишиться Джозефа, когда только-только нашла его. Просто не знаю, сколько еще утрат я выдержу.

Мне хотелось бы напечь для мамы кучу всего: белого хлеба, рулетиков с шоколадом и бриошей, пусть громоздятся горой на ее небесном столе. Мне хотелось бы накормить ее. Но я не могу. Как сказал Джозеф, не важно, что нам, живым, нравится говорить себе по поводу загробной жизни, – если человек умер, все кончено.

Но это. Я окидываю взглядом кухню. Это я могу исправить. Нужно только быстро обмять тесто, и пусть оно поднимется снова.

И я мну его, мну и мну.



На следующий день происходит чудо.

Мэри, которая сперва поджимает губы и злится на меня за то, что я ночью испекла меньше обычной нормы, разрезает чиабатту.

– И что мне теперь делать, Сейдж? – Она вздыхает. – Отправлять покупателей к Руди?

Руди – наш конкурент.

– Ты можешь давать им купоны на отсроченную покупку.

– Арахисовое масло и джем потеряют вкус при отсроченной покупке.

Когда она спрашивает, что стряслось, я лгу. Говорю, что у меня случилась мигрень и я проспала два часа.

– Такого больше не повторится.

Мэри надувает губы – значит она меня пока еще не простила. Потом берет в руку ломоть чиабатты, чтобы намазать его клубничным джемом.

Но не делает этого.

– Иисус, Мария и Иосиф! – Мэри разевает рот, роняет кусок хлеба, будто он обжигает ей руку, и тычет в него пальцем, указывая на мякиш.

Крестьянский хлеб оценивают по дыркам в мякише – они должны быть разного размера, другие виды хлеба, например «Чудо», хотя по питательности это и не хлеб вовсе, имеют одинаковые мелкие поры.

– Ты видишь Его?

Прищурившись, я различаю нечто похожее по форме на лицо.

Потом очертания становятся более четкими: борода, терновый венец.

Очевидно, я испекла в хлебе лик Господа.



Первые посетители, которые становятся свидетелями нашего маленького чуда, – это женщины из сувенирного магазина в святилище: они фотографируются с куском хлеба между ними. Потом прибывает отец Дюпре – священник.

– Восхитительно! – произносит он, глядя поверх бифокальных очков.

Хлеб уже зачерствел. На половинке, еще не разрезанной Мэри, конечно, такое же изображение Иисуса. Мне приходит в голову, что чем более тонкие куски мы будем отрезать от этого чудо-хлеба, тем больше образов Иисуса получим.

– Дело не в том, что Господь явил Себя, – говорит отец Дюпре Мэри. – Он всегда здесь. Вопрос в том, почему Он решил явить Себя сейчас.

Мы с Рокко наблюдаем эту сцену с расстояния, скрестив руки на груди и облокотившись на стойку.

– Боже правый, – бормочу я.

Рокко фыркает:

– Точно. Похоже, / Ты испекла Отца, Сына / И Святой Багет.

Распахивается дверь, в пекарню влетает репортерша с курчавыми каштановыми волосами, за ней – медведеподобный оператор.

– Это здесь хлеб с Иисусом?

Мэри выходит вперед:

– Да. Я Мэри Деанджелис. Владелица пекарни.

– Отлично! Я Гарриет Ярроу с канала WMUR. Мы хотели бы поговорить с вами и вашими сотрудниками. В прошлом году мы снимали сюжет о лесорубе, который увидел Деву Марию на пне дерева и приковал себя к нему цепями, чтобы защитить остальной лес от вырубки. Это был самый популярный ролик две тысячи двенадцатого года. Мы готовы? Да? Отлично!

Пока она берет интервью у Мэри и отца Дюпре, я прячусь за спиной Рокко, который успевает продать три багета, горячий шоколад и манный хлеб. Потом Гарриет сует микрофон мне в лицо.

– Это пекарь? – спрашивает она у Мэри.


Над циклопическим глазом камеры горит красный огонек, который мигает, когда идет съемка. Я пялюсь на него, потрясенная мыслью, что весь штат увидит меня в дневных новостях. Прижимаю подбородок к груди, пряча лицо, щеки горят от стыда. Что он успел заснять? Шрам только мельком, пока я не опустила голову? Или достаточно четко, чтобы дети побросали ложки в тарелки с супом, а беременные повыключали телевизоры из страха, что родят уродов?

– Мне нужно идти, – бормочу я, бегу в рабочий кабинет Мэри, а оттуда через заднюю дверь – на улицу.

Несусь по Святой лестнице, перемахивая через две ступеньки. Все приезжают в святилище посмотреть на гигантские четки, но мне нравится маленькая пещера на верху холма, которую Мэри оформила, как на картинах Моне. Туда никто не заглядывает, потому мне особенно полюбилось это место.

Вот почему я удивляюсь, заслышав чьи-то шаги. Появляется Джозеф, он тяжело опирается на поручень, и я бросаюсь помочь ему.

– Что происходит там, внизу? Какая-то знаменитость пьет кофе?

– Типа того. Мэри решила, что увидела лик Иисуса в одной из моих чиабатт.

Я ожидаю, что Джозеф усмехнется, но он вместо этого склоняет голову набок, обдумывая мои слова.

– Полагаю, Господь имеет обыкновение являться в самых неожиданных местах.

– Вы верите в Бога?! – искренне удивляюсь я.

После нашего разговора о рае и аде я решила, что он тоже атеист.

– Да, – отвечает Джозеф. – Он судит нас в конце. Бог Старого Завета. Вы должны это знать как иудейка.

Чувствую болезненный укол отчуждения.

– Никогда я не говорила, что я иудейка.

– Но ваша мать…

– Это не я.

Эмоции быстро сменяются на лице Джозефа, будто он мысленно борется с какой-то дилеммой.

– Ребенок матери-еврейки – еврей.

– Думаю, это зависит от того, кого вы спросите. А я спрашиваю вас: какая разница?

– Я не хотел вас обидеть, – сухо говорит Джозеф. – Я пришел просить об одолжении, и мне просто нужно понимать, что вы такая, какой я вас себе представляю. – Старик делает глубокий вдох, а на выдохе произносит: – Я хотел бы, чтобы вы помогли мне умереть. – Его слова повисают в воздухе между нами.

– Что? – не понимаю я. – Почему? – А сама думаю: «Это момент старческой слабости». Но глаза Джозефа яркие, взгляд сосредоточенный.

– Понимаю, это удивительная просьба…

– Удивительная? А не безумная ли…

– У меня есть на то причины, – настаивает на своем Джозеф. – Прошу вас, поверьте.

Я отступаю на шаг назад:

– Не лучше ли вам уйти?

– Пожалуйста, – не отстает Джозеф. – Это как вы говорили про шахматы. Я просчитываю ситуацию на пять ходов вперед.

Его слова заставляют меня умолкнуть на мгновение.

– Вы больны?

– Врачи говорят, что у меня тело гораздо более молодого человека. Это Господь шутит со мной. Делает меня таким сильным, что я не могу умереть, даже когда сам этого хочу. У меня дважды был рак. Я выжил после автомобильной аварии и перелома бедра. Я даже, да простит меня Всевышний, выпил упаковку таблеток. Но меня нашел Свидетель Иеговы, который раздавал листовки, – увидел в окно лежащим на полу.

– Почему вы пытались убить себя?

– Потому что мне нужно умереть, Сейдж. Я это заслужил. И вы можете мне помочь. – Он мнется. – Вы показали мне свои шрамы. Я прошу вас только об одном: позвольте мне показать вам свои.

Меня поражает мысль: ведь я ничего не знаю об этом человеке, кроме того, чем он сам поделился со мной. А теперь он выбрал меня, чтобы я помогла ему совершить самоубийство.

– Слушайте, Джозеф, – мягко говорю я. – Вам нужна помощь, но не по той причине, которую вы назвали. Я не собираюсь никого убивать.

– Вероятно, нет. – Он запускает руку в карман плаща, достает маленькую фотографию с зубчатыми краями и вкладывает ее мне в ладонь.

На снимке я вижу мужчину гораздо моложе Джозефа, с тем же мыском волос, крючковатым носом и похожими чертами лица. На нем форма эсэсовца, и он улыбается.

– Но я это делал, – говорит старик.



Дамиан высоко поднял руку, солдаты у него за спиной засмеялись. Я попыталась подпрыгнуть, чтобы дотянуться до монет, но не смогла и пошатнулась. Хотя был октябрь, в воздухе уже пахнуло зимой, и руки у меня онемели от холода. Дамиан крепко обхватил меня, будто в тиски зажал, и притянул к себе. Я почувствовала, как серебристые пуговицы на его форме впечатываются в мою кожу.