Распутье

* * *


Но оказалось, что прогнозы Ивана намного ближе к действительности, чем мне сразу привиделось. Мы уже выезжали из города, когда водитель начал напряженно осматриваться, а потом заговорил в рацию:

– Колонну держим, не даем разрывать. Куда Николаев рванул?

– Держим, держим, Кириллыч. У нас клин впереди из одной охраны.

Сзади сопровождение замыкала полиция. Здесь присутствовали почти все люди Ивана, Веру почему-то не стали привлекать, хотя и без нее вооруженного народу собралась тьма. И тем не менее Иван тоже замолчал и повернулся к заднему стеклу.

– А Коша где? – буркнул скорее самому себе и повторил громче: – Кириллыч, узнай, машина Руслана Владимировича сзади?

Но тот не успел – лишь рация вновь захрипела. С каким-то жутким визгом нарастал шум. Прямо на очередном перекрестке в нас справа влетел грузовик, врезаясь в центр колонны и по инерции таща машину еще вперед. И другие тяжеловозы – их не могли остановить небольшие автомобили. Они не были маневренны, но зато обладали бронебойной мощью, а скорость нападавшим обеспечивали такие же легковушки, как в масло врезавшиеся в разбитую колонну. Заверещали клаксоны – скорее всего, заистерили посторонние водители, случайно попавшие в общий замес. В стороне раздались автоматные очереди, а крики приближались – к нам спешила и наша охрана, и нападение.

Я вдохнула и резко распахнула дверь. Ивана ненадолго контузило ударом – он пришелся с его стороны. Но он не растерялся и вывалился следом за мной. Мы даже выпрямиться не успели, как завихрилось уже в непосредственной близи, последняя линия обороны трещала по швам. Иван угадал или, может, точно знал, как отреагируют сыновья Алаева на результаты сегодняшнего суда – они вели себя так, будто больше ничего не могли потерять. Будто им было безразлично – умрут или сядут, лишь бы больше Морозов не дышал.

Замерла и не вскрикнула, когда Славка с простреленной головой полетел на бок. Но повернулась в поиске самого безопасного пути. Увидела стрелявшего – невысокий молодой мужчина с аккуратной бородкой и черными, почти магическими глазами. Хотя жуткой магии его образу добавлял весь творящийся кошмар и его поза. Он увидел меня первой и зачем-то решил потратить пулю – глупо, как по мне, расстреливать тупых кукол в общей мешанине. Но меня снесло тяжелым телом – Иван налетел и развернул. Сам дернулся, поскольку вторая пуля полетела ему в спину. От третьей прикрыл Пижон – снял бородатого. А мы улетели на асфальт. Я почти сразу выбралась из-под Ивана и уловила, что он жив и пытается подняться на ноги. Орет какие-то команды. Кому? Мне?

Я вообще оглохла, одеревенела от происходящего. Но вдруг чистейшей мыслью скользнуло – Иван бездумно закрыл меня, не успел сообразить, что ему-то как раз от траектории стрельбы надо было уходить, дать ребятам и полиции возможность самим разобраться. Сбил меня с ног – рефлекс какой-то. Многое, очень многое говорит о человеке первая реакция. А второй мыслью была еще более чистая – это лучший способ для меня уйти. Не факт, что выберусь из дома, но в этой суматохе скрыться вполне реально.

Сделала шаг в сторону, пригибаясь, но замерла и метнулась к телу Славки – схватила упавший пистолет и развернулась. Выстрелила в лицо прорвавшемуся ближе всех к Ивану. Сразу же развернулась и подсекла следующего, но только ранила, добил его сбоку Зеля.

Подбежала к мужу, помогла подняться и потащила назад по дороге, от эпицентра. Он был слишком тяжел и постоянно заваливался вперед. Скорее всего, ранение было серьезным, а мне еще постоянно приходилось оглядываться и смотреть, могут ли наши ребята прикрыть отступление. Я орала, вздергивая его снова вверх, и стонала, когда он в очередной раз заваливался на колени. Наклонилась и со всего размаха ударила по щеке, крича в мутнеющие глаза:

– Не вздумай вырубаться! Слышишь меня? Ты же глыба! Иди или ползи, но не вздумай останавливаться, сука!

Теперь и Иван хрипел, подбадривая самого себя на новое движение. Не знаю, кто в меня вселился и что на меня нашло, – ни в тот момент, ни когда-то после я не могла достоверно объяснить, почему не позволила умереть человеку, которому каждую ночь на протяжении месяцев желала смерти. Может, его поступок роль сыграл. А вернее – этот поступок подчеркнул, что Иван меня всегда любил – болезненно и мучительно, но на том уровне, который вообще ему подвластен. Пусть его посадят или пусть он снова выберется сухим из воды, но не умирает. Моя победа, как оказалось, была не в его смерти.

Я смогла дышать, когда наперерез выскочили два полицейских и уже сами потащили Ивана в машину – все дальше и дальше от прицельной стрельбы. Завалилась на сиденье рядом, вытирая глаза от пота и все еще судорожно сжимая пистолет. Машина рванула на разворот – в больницу. И не факт, что по этому пути не возникнет новой засады, хоть мы и в полицейском автомобиле. А я перекрыла себе, возможно, единственный вариант для побега.

Устало посмотрела на Ивана – он был в сознании. Очень бледный, но мутность из глаз пропала – наверное, ему сложно было двигаться, а в покое он начал потихоньку приходить в себя. Сказала зачем-то:

– Ты и эту ситуацию в свою пользу повернешь, Вань. После такого за тебя народ стеной пойдет.

– Поверну, – отозвался так же устало. – А где Коша?

– Не знаю. Но уверена в одном – он всю оставшуюся жизнь будет проклинать себя за то, что в такой момент не был рядом с тобой. Я многое о нем узнала. И в этом уверена. У него кошачья интуиция, но сегодня она подвела.

– То есть прямо сейчас он готовит тебе убежище? Потому не оказался рядом со мной?

Я отчего-то не видела смысла больше врать – а толку врать, если оба понимаем происходящее?

– Скорее всего.

– Но ты вытаскивала меня, а не рвала в свое убежище.

Легкомысленно пожала плечами.

– Наверное, во мне все-таки есть капля благодарности, о которой вы с Кошей говорили. Или у меня от такой жизни перепуталось добро со злом, как у всех вас. Или ты никогда не ошибаешься в людях – все рядом с тобой рано или поздно становятся твоими людьми, преданными псами. Я давно не люблю тебя, Вань, но каким-то непонятным образом остаюсь твоим человеком.

– Но уйти хочешь? – вопрос прозвучал без интереса.

– И уйду. Не сегодня, так завтра. Не живой, так мертвой. В любом случае уйду. Потому что эта преданность не имеет ничего общего с верностью жены. И ты в такой жене не нуждаешься. Уйду, как только услышу от врачей, что ты во мне не нуждаешься.

– Блядина, – закончил он без грамма злости и прикрыл глаза.

Я сидела возле реанимации, на звонки не отвечала и ни о чем не думала. Прилетел Коша, рухнул на скамью рядом и схватился за голову. Он тоже ничего не говорил, нам впервые не находилось, о чем говорить. Но давили нас совершенно разные чувства. Я каким-то образом уловила, что теперь Иван меня отпустит – как и просила, любым способом, убьет или вышвырнет из дома. После тех признаний, на фоне того, что я для него сделала, он мои слова услышал. Коша же уничтожал себя чувством вины. Ему легче было умереть в той перестрелке, чем сидеть сейчас здесь на жесткой скамье перед реанимацией. Он так погряз во мне, что пропустил нечто более ценное для себя.

В больницу много кого привезли. Несколько ребят погибли, многие были ранены. Люди ходили туда-сюда, шумели, дергали врачей. А мы сидели вдвоем в центре туманной нервозности, как если бы окончательно выпали из сансары и никак не могли в нее вернуться.

– Коша, – кто-то шептал со стороны. – Ты вообще не вовремя расклеился! Надо охрану отделения организовать, перевезем шефа в дом, когда доктор разрешит. И бить по всем охуевшим сукам, которые разбежались. Они сейчас наши заведения громят, а ты нытика врубил?

– Да, сейчас организую, – монотонно отозвался Коша. – Не ори, Зеля, здесь и так все орут.

А мне казалось, что тот шептал на грани слышимости. Или Коше казалось иначе? Да какая хрен разница, что происходило в реальности? Я с трудом открыла глаза.

– Елизавета Андреевна, – Зеля заметил. – Можно, я вас обниму, а?

И, не дождавшись ответа, наклонился и неловко сжал в объятиях. Почти сразу смутился, отодвинулся и принялся ждать, когда же Коша возьмет себя в руки и начнет заканчивать этот жуткий день на позитивной ноте. Услышала и от Коши:

– Спасибо, Лиз. Спасибо.

Ему тоже не ответила, хотя очень хорошо знала, за что благодарит. Его любовь ко мне горькая и острая, но привязанность к Ивану сильнее – она душит и дает его жизни смысл, которого раньше не было. Теперь я наверняка смогу уйти от Ивана. Но теперь Коша ни за что от него не уйдет, пока не вернет долг, который сегодня на себя повесил.






* * *


Через три дня Иван выглядел очень неплохо – уже зычно орал на персонал, хотя с постели не поднимался. Я виновато поглядывала на перепуганных медсестер и старалась сама приносить ему обеды.

– Ты все еще не ушла, блядина, – он заметил мое присутствие.

– Не ушла. – Я передала ему стакан с водой, чтобы запил таблетки. – Вижу, что тебе необходима дипломатическая прослойка. Иначе врачи сами тебя во сне придушат – за приятный характер.

– Я нервный, потому что у меня есть причины нервничать!

– Кто бы спорил, – я из себя выходить не собиралась. – Принести еще чего-нибудь, Вань?

– А я знаю, что ты делаешь! – он неожиданно зло усмехнулся. – Специально строишь из себя ангела, чтобы я потом руку на тебя поднять не мог. Как можно будет стирать с лица земли блядину, которая упорно сидела рядом с твоей постелью?

Я упала на стул и вытянула уставшие ноги. Признала без толики сомнений:

– Да, именно на это я и рассчитываю. Я знаю все твои недостатки, но ты живешь в ладу со своей справедливостью. Уйду, когда тебя перевезут домой – и там о тебе позаботятся верные псы. И тебе придется или отпустить, или убить. Сможешь убить блядину, которая в самый трудный момент отказалась тебя оставить?

– Смогу, – заверил он.

– Тогда тем и закончим. – Я улыбалась без напряжения. – Но заметь, я все еще даю тебе возможность меня вышвырнуть и не потерять лицо перед своими людьми. Зато возникнут вопросы, если ты им прикажешь меня пристрелить. Они так верят в твою странную справедливость, они так преданы тебе из-за нее…

Иван недоумевал от каждой фразы:

– А как так получилось, что я в своей маленькой красивой девочке не разглядел зубастую зверюгу?

Я улыбнулась ему мягко:

– И с Ириной Михайловной был такой же просчет. Похоже, ты во всем хорош, Вань, но твоя любовь делает из людей сволочей. Разве ты женился на той девушке, которая смогла бы выстрелить человеку в лицо и даже не поморщиться? Разве не ты сделал из Ирины сначала истеричку, а потом злобную тварь? Разве ты не любил сыновей, раз сумел сломать их уже в детстве? Гляди-ка, все, кого ты любил, изменились. А самой большой сволочью удалось сделать Кошу. Думаю, это говорит о том, что его ты любишь сильнее остальных.

Я больше не боялась говорить открыто, Ивану придется обдумать каждое слово, глядя в больничный потолок.

– Жалеешь, что спасла меня? – теперь он говорил тише.

– Жалею, – призналась честно. – Не смогу тебе простить ни Сашу, ни то, что ты из меня вырастил. Но так много людей, которые в тебя верят. Кто знает, имеет ли их вера права на существование?

– А Коша где? – он переключал темы сразу, как уставал от предыдущих.

– Наводит порядок. Алаевских окончательно прижимает. Они, обезглавленные, начали совсем дурака валять, полиция только рада, когда кретины сами доказательства подкидывают. Кто поумнее – разъехались. У них шанса теперь голову поднять не будет. Заодно пытается связаться с Максимом.

– А с тем выродком зачем? Надо было сразу вытравить бывшую семейку. А теперь от этих уродов запросто не избавишься – Нимовский такое не пропустит. Ничего, дождутся своей очереди. А чего Коше от спиногрыза надо?

– Купить или запугать, я не в курсе. Выстраивает линию защиты. Морж вчера говорил, что если это дело все-таки возбудят, то Коша и сядет – ты, мол, ни сном ни духом о проделках помощника.

– Коша сядет, – отразил Иван эхом. – Сучара твой Коша. Но за меня он сядет.

Я кивнула и поправила:

– Твой Коша. Он моим до такой степени никогда не был.

– И что, дождешься его, если срок впаяют? Лет восемь минимум, это только по одному обвинению.

– Дождусь, – ответила спокойно. – И не только потому, что я свой лимит любви на нем исчерпала. Просто… Знаешь, Вань, мы с тобой были обречены, слишком поздно встретились. Для тебя было поздно – я даже сейчас слышу, что ты ни капли не изменился. И Коша слишком сильно на тебя похож, но для него не поздно. Если я буду рядом, то он уже не превратится в тебя. Из него самое лучшее лезет, когда я рядом. И самое худшее – когда рядом ты.

Иван расхохотался до кашля. А успокоившись, признался:

– Лиза, ты лучшее, что было в моей жизни. Философша хренова.

– В том и разница, Вань. У меня самое лучшее начнется потом.

– Дура ты. Стервозная дура. Ромео и Джульетта, выживи они, с годами друг друга возненавидели бы. Иначе ведь не бывает. Это молодые любят, по незнанию любят, до привыкания любят, а потом задыхаются друг от друга.

– Возможно. Но такие истины можно проверить только на собственной шкуре.

– Вали из палаты, дай поспать.

– Приятного отдыха, Ваня, но я останусь снаружи и вернусь сразу, как тебе понадобится помощь.

Кажется, я его решение уже в тот момент поняла, но боялась поверить.