Расплата по чужим счетам

– Приходите, я уверена, что вам понравится. У нас очень уютно и интимно. К нам часто приходят именно парами, и не только юные, но и люди преклонного возраста. Придете?

– Надеюсь, что да, – улыбнулся он. И тут заметил прижавшуюся к ногам хозяйки белую кошку.

– Ну, что ж, до свидания, Марго, было приятно с тобой познакомиться.

– Мур, – отозвалась кошка.

Она и впрямь была очень милой, впрочем, как и ее хозяйка.

В дом напротив Миндаугас решил пойти завтра, если Мирослава сочтет полученную информацию недостаточной. Выруливая на дорогу, Миндаугас вспомнил теорию о том, что животные чаще всего бывают похожи на своих хозяев. Но он не был уверен, что Дон был похож на Мирославу…

Конечно, характер у него был своевольным, как и у хозяйки, он любил лежать рядом с ней как на травке, так и на кровати, но внешне желтоглазый пушистый кот с шерстью черного цвета, на солнце отсвечивающей всеми оттенками шоколада, не был похож на светлокожую, русоволосую, зеленоглазую Мирославу. А вот Зоя и Марго были похожи, и очень.

Интересно, согласится ли Мирослава пойти в ресторан «Старинная беседка», если он пригласит. «Пожалуй, лучше всего заманить ее туда в компании с Шурой Наполеоновым», – подумал Миндаугас.

Когда Морис вернулся домой, солнце начало медленно клониться к закату, рассыпая легкие золотистые блики целыми пригоршнями на траву, цветы, дорожки…

К его удивлению, в доме довольно вкусно пахло. Мирослава сидела на диване в гостиной с книгой в руках. Здесь же лежал Дон, положив голову на колени хозяйки, и тихо мурлыкал.

– Я потрясен! – сказал Морис.

– Чем? – спросила она, не отрывая глаз от книги.

– Кажется, за время моего отсутствия у нас завелся повар-невидимка…

– А, это, – она улыбнулась, – Морис, это просто курица в духовке. Еще я настрогала тазик салата. А то приедет Шура и начнет нас терроризировать и обвинять в том, что мы не любим родные правоохранительные органы.

– Это еще почему?

– Потому что Наполеонов считает, что, если кого-то любишь, его нужно хорошо кормить.

Морис расхохотался.

– Выходит, я любвеобильный.

– Еще какой. – Она наконец-то оторвала глаза от книги и подмигнула ему.

Миндаугас почему-то смутился и, чтобы уйти от темы любви, спросил:

– Что вы читаете?

– Стихи Аспазии.

– Разве жена Перикла писала стихи? – лукаво улыбнулся Морис.

– Жена Перикла Аспасия, насколько мне известно, нет, – улыбнулась в ответ Мирослава, – но жена Райниса Аспазия писала и даже вошла в классику латышской поэзии.

– И всего-то разница в одной букве в имени, – продолжал улыбаться Морис.

– И не говори, – кивнула Мирослава, – если не считать еще тысячелетия, страны и… мужа. Хотя Эльза Розенберг и взяла свой псевдоним как раз в честь древнегреческой умницы и красавицы Аспасии.

Их разговор был прерван требовательным звонком.

– Ну, вот и Шура пожаловал.

– Я открою…

Пока мужчины умывались, Мирослава достала курицу, внимательно посмотрела на нее, вонзила в поджаристый бок деревянную палочку и переложила готовую птицу на блюдо. Разрезать ее предстояло Морису. Сама же Мирослава в таких случаях всегда говорила: «Буду я еще надрываться».

Равенство полов она начисто отвергала. С удовольствием признавала, что мужчина сильнее, выносливее, и поэтому уступала ему ту часть работы, которую сама делать не любила. Свою собственную силу и энергию она активно проявляла там, где ей было интересно. Кулинария в круг ее интересов не входила. Готовила сама она редко. Только для того, чтобы не умереть с голоду и если тот, кто готовит обычно, очень занят. Как, например, сегодня.

На десерт на этот раз не было ни пирога, ни пирожного. Шура хмуро возил ложечкой по тарелке с клубникой, залитой мороженым. Мирослава наблюдала за страданиями друга детства с потаенной улыбкой, Морис – с сочувствием.

За чаем Миндаугас изложил результат своего общения с соседями Челдышева и спросил, нужно ли ему завтра опросить соседей из дома напротив. Шура испуганно замахал руками, представив, что завтра на ужин и курицы с салатом может не быть. Поставит Волгина на стол бутерброды и чай, и кушай с удовольствием. Мирослава не выдержала и расхохоталась.

Потом проговорила:

– Я согласна с Шурой – навряд ли мы узнаем что-то новое. А вот пообщаться с Ольгой Кружилиной и Майей Садовниковой следует.

– Это я поручу своим оперативникам, – быстро проговорил Наполеонов.

– Хорошо.


– Слава, ты не думаешь, что жена Челдышева, Марина, в этом может быть замешана?

– Нет, ей-то Малов, можно сказать, помог…

– Да, в некотором роде, – согласился Наполеонов.

– Если кто и мог затаить на Матвея обиду, то только Майя.

– Однако мне не верится, что она причастна к этому, – сказал Морис.

– Да? – Мирослава прищурила глаза.

– Посудите сами, у нас же серия.

– Тьфу-тьфу! – замахал руками Шура.

– Плюй, не плюй, друг сердечный, – печально усмехнулась Мирослава, – но Морис прав, вырисовывается именно серия.

Она задумалась.

– Хотя…

– Что – хотя?

– Известно, что время от времени встречаются злыдни, которые используют ситуацию в своих интересах.

– Да, сводя счеты со своими недругами, встраивают свое преступление в общую картину.

– Ты думаешь, это тот самый случай?

Мирослава пожала плечами:

– Сомневаюсь, но утверждать более-менее точно можно будет только после проверки алиби Садовниковой.

– Кружилину не подозреваем?

– У нее нет мотива, хотя алиби поинтересоваться не мешает.





* * *


На следующий день к Ольге Кружилиной отправился оперативник Ринат Ахметов. Он выехал из дома пораньше, чтобы застать девушку дома. Предупреждать ее о визите Ринат не стал по совету следователя.

Ахметову казалось, что он все еще ощущает аромат булочек, которые испекла к завтраку его Айгуль. Ринат был счастливо женат, и не на домохозяйке, как могло показаться тем, кто пробовал вкусности, приготовленные его женой, а на преподавателе романо-германских языков.

На правой щеке он все еще ощущал легкое прикосновение губ дочки Гули, и в правом же ухе звучали ее слова: «Папочка, ты сегодня заберешь меня из садика?»

– Я очень постараюсь, – ответил он дочке, чмокая ее крошечный мизинчик.

Ринату очень хотелось забирать вечером дочку самому, но удавалось это далеко не всегда. Увы, работа в полиции мало считалась с желанием иметь свободное время для семьи. Зато, когда ему удавалось закончить день в пять-шесть вечера, он летел как на крыльях в детский сад, забирал Гулю и вел ее в кафе-мороженое или, если позволяла погода, гулять в любимый сквер, который она называла «кувшинчиковый».

Вообще-то названия как такового у этого сквера не было, вероятно, из-за того, что он был слишком мал. Зато там был глиняный кувшинчик внутри, из которого бил небольшой фонтанчик.

К кувшину вела дорожка, выложенная плиткой розового цвета, а по краям ее росли самые разнообразные цветы. Весной это были тюльпаны и нарциссы, позднее пионы, потом петунии, бархотки, циннии и, наконец, астры.

Гуля могла часами стоять возле кувшинчика, прислушиваться к тихому плеску фонтанчика и молчать. Ринату всякий раз хотелось спросить дочку, о чем она думает в эти минуты. Но он останавливал себя. Во-первых, несолидно мужчине проявлять любопытство, а во-вторых, если она захочет, то расскажет сама. И, наверное, именно это «во-вторых» и было главным сдерживающим фактором…

Погруженный в свои мысли, Ринат тем не менее зорко следил за дорогой. Иначе просто было и нельзя в переполненном машинами городе. Добравшись до дома, в котором жила Кружилина, он припарковался недалеко от подъезда и, ступив на крыльцо, нажал кнопку домофона квартиры под номером один.

– Кто это? – спросил хрипловатый голос.

– Почта.

Дверь открылась.

Он поднялся на второй этаж и позвонил в квартиру, в которой проживала Ольга Кружилина.

– Кто? – спросил его на этот раз молодой женский голос.

– Полиция.