Раскопки

– Кое-что нехорошее. Газетчики обо всем разузнали.

Стюарт взял в руки газету. Медленно передо мной развернулась статья:

– «Англосаксонское корабельное захоронение, – прочитала я. – Невероятная находка в Восточной Англии».

– В «Таймс» тоже есть, – сказал Стюарт, протягивая другую газету. Эта озаглавлена так: «Захороненная ладья – британская гробница Тутанхамона».

– Филлипса в номере нет, – продолжил Стюарт. – Полагаю, он уже уехал на место. Я пытался дозвониться в Саттон-Ху, но никто не отвечает. Возможно, они еще не проснулись, хотя, по идее, уже должны были. Думаю, нам лучше всего отправиться туда прямо сейчас.

– У меня есть пара минут, чтобы одеться?

– Конечно, дорогая, – сказал он. – Давай встретимся внизу. Спускайся, как будешь готова.



Мы ехали вдоль устья реки, а я смотрела в лобовое стекло. Ничего не изменилось. За Мелтоном дорога по-прежнему тянулась прямо на несколько сотен ярдов. Окаменевшие дубы все так же торчали из грязевой жижи, слева простирались поля осоки. Над рекой лежал белый туман, сквозь который слышались приглушенные крики чаек.

Все было по-старому в особняке Саттон-Ху. Мы направились прямо к курганам. Вокруг никого. Брезент все еще на месте. Я окинула взглядом лес, и там ничего не изменилось. Мы уже собирались развернуться и идти обратно, когда из пастушьей хижины вышли двое полицейских, которых я видела предыдущей ночью. Ни один из них меня как будто не узнал. У них не было никакой информации, кроме того, что первым пришел на место мистер Браун. По-видимому, он посидел немного на вершине берега, а затем снова ушел.

В доме нам открыл дворецкий Грейтли. Вместо того чтобы лежать ровно, как обычно, его волосы теперь представляли собой ажурную копну. Миссис Претти предупредила, чтобы ее не беспокоили. Она сказал, что журналисты начали звонить с семи часов утра. Через час она приказала отключить телефон.

В этот момент в коридоре, позади Грейтли, появился Филлипс. Он не был в ярости, как я ожидала, а, казалось, держался весьма доброжелательно.

– А, Стюарт, – сказал он. – Вот и ты. Полагаю, вы слышали, что произошло. Конечно, во всем виноват Рид-Моир. Я должен был догадаться, что он не сможет удержать язык за зубами. Не сомневаюсь, что он хочет доставить нам как можно больше неудобств. Ну если он хочет играть так, пусть делает все, что в его силах… В Британском музее говорят, я должен провести пресс-конференцию. Лично я против. Все, что я скажу, будет искажено. Какой-то идиот уже звонил сегодня утром и спрашивал, пригодна ли лодка для плавания. Миссис Претти, понятно, расстроена, бедная женщина. Я сделал все возможное, чтобы успокоить ее, но она решила пока пойти наверх.

– Что будем делать с раскопками? – спросил Стюарт.

– Ничего, – быстро ответил Филлипс. – Мы не можем продолжать работать в таких обстоятельствах, со всей этой шумихой. Я так понимаю, сейчас сюда направляется колонна журналистов. Через несколько часов всё вокруг будет кишеть ими. Я хочу, чтобы все успокоилось в течение нескольких дней, а затем закончим с камерой. При условии, что война не начнется.

– И чем заняться нам?

– Ох, я думал об этом. Давайте-ка выйдем на минутку.

Мы вышли из дома, и Филлипс, понизив голос (видимо, просто для создания эффекта), продолжил:

– Кроуфорд наконец-то вышел на связь и надеется быть здесь завтра. Плендерлейт и Хатчинсон также предложили свою помощь. Есть даже большая вероятность, что приедет Манро. В сложившихся обстоятельствах я подумал, что вы двое могли бы воспользоваться этой возможностью улизнуть.

– Улизнуть? – переспросил Стюарт.

– Именно. В конце концов, у вас двоих медовый месяц. Мне пора отпустить вас, а вы наслаждайтесь отдыхом, пока есть такая возможность. Говорю, в ближайшие несколько дней здесь ничего особенного не произойдет. Подозреваю, что мы уже почти дошли до дна камеры. Сомневаюсь, что впереди будет еще много интересного. Вполне возможно, что мы найдем тело, хотя ты же знаешь, у меня всегда были сомнения на этот счет.

– И когда, по-твоему, мы можем уехать?

– Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня, да? С точки зрения археологии не совсем верно, но что-то в этом есть. Если уедете сейчас, не придется лицезреть всех этих жалких журналистов.

– Что скажешь, дорогая? – сказал Стюарт. – Дорогая?.. – повторил он.

– Не знаю.

– Мы могли бы поездить по побережью, посмотреть, как пойдут дела.

– Я думал, что вы будете в восторге от моей идеи, – сказал Филлипс с обиженным видом. – Даже благодарны.

– Мы, конечно, рады. С другой стороны, решение непростое.

– Да, но скоро вы с радостью будете вспоминать об этом времени. И вас ждет еще множество таких воспоминаний.

– Разве мы не должны сначала попрощаться?

– Давайте попрощайтесь. Вот прямо сейчас.

– Не с тобой, Чарльз. С остальными.

– Миссис Претти сейчас не может, – терпеливо объяснил Филлипс. – Если хотите кому-то что-то передать, то передайте через меня. Хотите передать что-то конкретное? Нет? В таком случае я передам общий привет от вас обоих.

– Если ты уверен…

– Совершенно.

Филлипс двинулся к нам по гравию, размахивая руками так, будто пытался нас прогнать.

– Давайте-давайте, уезжайте, пока я не передумал.


Мы поехали обратно в «Булл». Стюарт остался внизу, а я поднялась в нашу комнату, чтобы собрать вещи. Много времени это не заняло. Я сдала ключ, а Стюарт вынес чемоданы и закрепил их сзади машины. Ехали мы быстрее, чем ожидали. К полудню мы были уже на полпути к Норвичу.





Эдит Претти

13–14 августа 1939 года




Весь день Спунер и Джейкобс снуют туда-сюда по лужайке, выливая на клумбы целые лейки. По словам Спунера, уровень воды в реке настолько низок, что некоторые рыбаки начали ставить лодки на якорь вплоть до Бардси. За завтраком, чтобы устроить хоть какой-то сквозняк, мы стали широко открывать окна и дверь. Но это ничего не меняет: воздух висит невыносимой густой массой.

Прошлой ночью в Лондоне прошли полномасштабные учения по отключению электричества. В сегодняшней газете появился репортаж:



Было любопытно увидеть Пиккадилли-Серкус, Ковентри-стрит и Лестер-сквер, которые обычно пылают огнями до раннего утра, погруженными почти что во тьму. Круглосуточные рестораны и кафе работали как обычно, однако на окна опустили жалюзи, все лампочки спрятали. Внутри призрачные фигуры сидели за едой и питьем в таинственном полумраке.



Я отложила газету. Роберт все еще доедал завтрак. Нож и вилка в его руках уже не казались такими громоздкими: теперь он управлялся с ними очень ловко. Я поняла, что он почувствовал мой взгляд, но глаз не поднял. Вместо этого он опустил голову чуть ниже к тарелке и продолжил есть. Вел он себя так с тех пор, как раскопки закончились. Несомненно, он винит меня в том, что работы остановились. Когда ему не с кем играть и нечем отвлечься, весь день он ходит мрачный и расстроенный, ничего не делает.

– Робби, – сказала я, – хочешь, чтобы нарисовали твой портрет?

Он удивленно поднял голову:

– Зачем?

– Чтобы я запомнила тебя таким, какой ты сейчас.

– А так ты не запомнишь?

– Запомню, конечно. Но иногда хорошо, чтобы перед глазами было напоминание.

– А как насчет фотографии?

– Портрет отличается от фотографии.

– Чем?

– Тем, что он имеет художественную ценность. Я уже переговорила с одним очень приятным человеком, мистером Виссером. Он живет в Ипсвиче.

– А можно я надену, что захочу?

– Думаю, да. В разумных пределах.

– И мне придется долго сидеть и не шевелиться?

– Боюсь, что так. Хотя, наверное, вы могли бы делать перерывы. Что скажешь, Робби?

Он задумался, а потом сказал:

– Я не против. Если ты хочешь. Мама, а можно я пойду?

– Конечно. Если ты доел.

Грейтли убрал со стола, а я пошла на кухню к миссис Лайонс. На плите кипела кастрюля, крышка ее подрагивала, на разделочной доске лежал нарезанный сельдерей. На кухне, однако, никого не было. Миссис Лайонс оказалась в кладовой. Она сидела на табуретке, руки ее лежали на кафеле, на шее – влажное полотенце. Она начала подниматься, завидев меня, и только после некоторых уговоров села обратно.

– Простите, мэм, в последнее время я часто сюда захожу. Самое прохладное место в доме.

В кладовке действительно было удивительно прохладно, настолько, что мне захотелось остаться вместе с миссис Лайонс. Мы обсудили планы на четверг. Решили, что она испечет два пирога: один с шоколадной начинкой, другой – с джемом, и трубочки с кремом и бренди. Я уже собиралась уходить, когда она сказала, что мистер Трим, мясник из Вудбриджа, передумал и решил, что все-таки возьмет наших кроликов.

Затем я пошла в гостиную. Там Грейтли закрыл шторы от солнечного света. В одиннадцать часов к задней двери подошел Спунер. У нас с Фрэнком была годовщина свадьбы, и я попросила принести букет цветов. Спунер стоял на ступеньке и держал в руках жалкий букетик георгинов и розовых гвоздик, начинавших вянуть. Я не успела ничего сказать, как Спунер начал извиняться и говорить, что ничего лучше найти ему не удалось.

Позже, когда жара немного спала, Лайонс отвез меня на церковный двор. Он ждал снаружи, а я подняла засов и прошла внутрь. Никого больше там не было. Под ногами хрустели сухие стебли. Все вокруг было бледным, блеклым. Даже камни выглядели так, будто их отбелили.

На могиле Фрэнка ничего нет, кроме деревянного креста. Я не стала устанавливать надгробие, потому что мы должны быть похоронены вместе. Положив букет к кресту, я постояла несколько минут, прося у него наставлений на будущее. Солнце, словно разгоряченная рука, давило мне на спину. Я видела свою тень, она закрывала собой всю могилу. Когда я вернулась, Лайонс сидел в машине. Он расстегнул куртку и обмахивался кепкой.

Следующим утром я позвонила в колокольчик, подзывая Эллен, но она не приходила. Я позвонила снова, но ее так и не было. В конце концов в дверь моей спальни постучал Грейтли. Он выглядел довольно взволнованным и сказал, что не видел Эллен с прошлого вечера.

– Думаете, ей нездоровится?