Пыль грез. Том 2

Маэль заговорил неожиданно жестким голосом:

– Оставим Дэссембрея в покое. Он – такая же жертва, как и все остальные. Хуже того, его обманули и использовали, и теперь его страдания неизмеримы.

Она покачала головой, хрустнув челюстями.

– О Дэссембрее я не думала.

– Кильмандарос, слушай внимательно. То, что я думаю о Драконусе – о его возможной вине, – недоказуемо. Только размышления, и все. Если захочешь столкновения с Драконусом – если жаждешь отмщения, – ты погибнешь. И, возможно, понапрасну, ведь Драконус, скорее всего, ни в чем не виноват.

– Ты и сам не веришь.

– Я только напомнил тебе, как он опасен для нас. Как долго он был закован в Драгнипуре? Как заточение повлияло на него? На его разум? Он хотя бы в своем уме? И еще кое-что – и подумай как следует, Кильмандарос. Стал бы Рейк по своей воле освобождать безумного Драконуса? Принимал ли он непродуманные решения? Хоть когда-нибудь?

Кильмандарос прищурилась.

– У него была цель.

Маэль сухо улыбнулся.

– Даже в мертвого, мы продолжаем верить в него. Необычно, правда?

– Мать Тьма…

– Больше не отворачивается; и дело не только в Тьме, но и…

– В Свете. Нижние боги, Маэль. К чему он нас привел?

– К последнему расчету, могу поспорить. К концу этой глупой игры. Как будто запер нас всех в одной комнате – и никто не выйдет, пока мы не утрясем все раз и навсегда.

– Скотина!

– Твое горе оказалось недолгим, Кильмандарос.

– Потому что твои слова верны… да! Именно так Рейк и думал, так ведь?

– А иначе не принял бы собственную смерть – не сошел бы со сцены. Он не просто завершил буйное отречение Матери Тьмы, он теперь подталкивает нас – мы все проснулись: Старшие и дети, смертные и бессмертные.

– И к чему подталкивает? К какому концу? – спросила она. – Море крови? Целый проклятый океан?

– Нет, если мы сможем этого избежать, – ответил Маэль. К какому концу, говоришь? Думаю, вот к какому: он хочет, чтобы мы заключили сделку с Увечным богом.

– С этой жалкой тварью? Ты же не всерьез, Маэль!

– Пока рана гноится, яд распространяется. Сила чуждого бога – проклятие. И нужно все исправить, пока не придумаем что-то еще. И пока не потеряем дар К’рула навсегда.

– У Эстранна были другие мысли.

– И у тебя тоже, и у Сеша. И у Олар Этил. И у Ардаты.

– Думаю, и у Драконуса.

– Нам неизвестно, говорил ли Аномандр Рейк с Драконусом – заключили ли они соглашение в Драгнипуре? «Я дам тебе свободу, Драконус, если…»

– Они не могли говорить, – перебила Кильмандарос. – Ведь Рейк был убит мечом Отмщенье. Ты сам сказал.

Маэль прошел к алтарному камню и сел на один из осколков.

– Ну, да. Есть еще кое-что. Помимо прочего. Скажи, Кильмандарос, какую Обитель выбрал Эстранн?

Она моргнула.

– Ну, понятно какую. Смерти.

– Тогда начну вот с какой любопытной подробности… интересно знать твое мнение по поводу… э… последствий. – В глазах Маэля вспыхнул какой-то огонек. – Прежде чем Рейк встретил Дэссембрея, он повстречал Худа. Повстречал и убил. Драгнипуром.

Кильмандарос застыла, и Маэль продолжил:

– И там были еще два бога, насколько я знаю.

– Кто? – прозвучал скрипучий вопрос.

– Престол Тени и Котильон.


Как бы сейчас пригодился ей высокий гордый менгир, заносчивый монумент тщеславия… прямо здесь, в пределах досягаемости ее кулака, вступившего на путь свирепого разрушения.

– Эти!..



Маэль смотрел, как она топает и размахивает руками, как обрушивается на поваленные менгиры один за другим и размолачивает их в щебень. Он поскреб щетину на подбородке.

Да, Кильмандарос, ты действительно умна. Все как обычно, да?

Все как обычно.

А он хотел, чтобы она думала о последствиях. Непохоже на изящество.



Страдания можно вытерпеть. Если кровь чиста, свободна от несправедливости. Брейдерал – не такая, как остальные, как Рутт или опасная Бадаль, рядом с которой постоянно держится Сэддик. Только она несет в себе наследие Инквизиторов, ярко горящее под ее почти прозрачной кожей. И среди остальных только Бадаль подозревает правду. Я – дитя Визитёров. Я здесь, чтобы завершить их работу.

Она наконец увидела своих сородичей, идущих по следу, и теперь недоумевала, почему им просто не врезаться в гущу Чал Манагала и не отнять последние жалкие жизни.

Я хочу домой. В Эстобанс. Пожалуйста, придите и заберите меня, пока не поздно.

Страдания можно вытерпеть. Но даже ее нечеловеческая плоть не выдерживала. Каждое утро она смотрела на переживших еще одну ночь и дрожала от неверия. Смотрела, как они стаскивают трупы в кучу, как чистят кости и раскалывают их, чтобы жадно высосать костный мозг.

«Дети быстрее всех приспосабливаются в случае необходимости. И любой мир могут сделать нормальным. Будь осторожна, дочь, с этими людьми. Чтобы выжить, они пойдут на все».

Глядя на мир Рутта, она признавала истинность слов отца. Держа Ношу на руках, Рутт созвал тех, кто посильнее, и проверял мешки из человеческой кожи, с помощью которых они теперь ловили осколков, стоило рою отыскать костлявую змейку. Эти тела без плоти и костей, подброшенные в воздух, притягивали спускающуюся саранчу, как свеча притягивает мотыльков, и когда кипящая масса касалась земли, дети набрасывались на насекомых и горстями запихивали в рот. Рутт сумел перевернуть войну на истощение и начал охотиться на охотников на стеклянной пустоши.

Его последователи закалились, превратились в сплошные углы и хмурые глаза. Стихи Бадаль стали жестокими и дикими. Заброшенность заточила детей; солнце, жара и хрустальные горизонты выковали страшное оружие. Брейдерал хотела крикнуть своим сородичам, идущим за ними в мутной пелене. Хотела предупредить. Сказать: «Торопитесь! Посмотрите на этих выживших! Торопитесь! Пока не поздно!»

Но она не осмеливалась ускользнуть – даже в глубокой ночи под нефритовыми копьями. Они узнают. Бадаль четко дала понять, что следит. Бадаль знает.

Она должна умереть. Нужно убить ее. Это просто. Я гораздо сильнее их. Я могу сломать ей шею. Могу впервые освободить свой святой голос и призвать сородичей на помощь, если Рутт, Сэддик и прочие бросятся на меня. Я могу прекратить все это.

И все же Инквизиторы продолжали держаться на расстоянии. Видимо, была причина. И любые преждевременные действия Брейдерал могут все испортить. Следует проявить терпение.

Завернутая в несколько покрывал, следя за тем, чтобы стоять, как стоят люди – такие ограниченные, такие подверженные физическим дефектам, – Брейдерал смотрела, как Рутт выходит в голову змейки – Бадаль сказала бы, «в мелькающий язык»; а потом, раскрыв рот, втянула мух и захрустела ими с явным удовольствием.

Ожидавший их город казался нереальным. Любая блестящая линия, любой угол словно жалили глаза Брейдерал – она даже смотреть туда не могла, так сильно ощущалась неправильность. Город разрушен? Не похоже. Безжизненный? Видимо, так. Вокруг ни ферм, ни деревьев, ни рек. Небо над городом чистое, без пыли и дыма. Откуда тогда страх и ужас?

Человеческие дети ничего не ощущали. Наоборот, они глазели на далекие башни и фасады домов, как смотрели на новые испытания – бриллианты, рубины и осколки – и Брейдерал видела в их глазах немой вопрос: «А оно нападет? А его можно есть? А его нужда сильнее нашей? А чья-нибудь нужда сильнее нашей?»

Брейдерал, чувствуя тошноту, смотрела, как Рутт приближается к насыпной дороге, идущей вокруг города, не защищенного стенами.

Он решился. Мы идем внутрь. И я никак не могу их остановить.



– Знаю, – прошептала Бадаль. – Знаю, как всегда. Видишь ее, Сэддик? Ей не нравится. Она боится. Мы не так слабы, как она надеется. Слушай, Сэддик, у нас в костлявой змейке есть заложник. Она связана с нами, хоть и считает себя свободной под этими покрывалами. Смотри, как она стоит. Она теряет контроль над собой. Визитёр просыпается.

Тогда убей ее, молили глаза Сэддика.

Но Бадаль покачала головой.

– Она заберет с собой слишком многих из нас. Помнишь, как визитёры командуют? Помнишь голос, который ставит людей на колени? Нет, оставим ее пустыне… и городу, да, городу.

Но правда ли это? Я могла… Я могла… Она убежала от визитёров, оставив их в прошлом, а прошлое мертво. Оно не держало ее, не предъявляло на нее прав. И все же все это неправда. Прошлое разыскало их. И быстро приближалось.

В ее мозгу всплывали обрывки воспоминаний, словно островки, окруженные бездонными морями страха. Высокие тощие фигуры, убивающие слова, крики кровавой бойни. Визитёры.

Она поймала муху, сгрызла.

– Тайну он держит в своих руках, – сказала она. – Ноша. Ноша и есть тайна. Настанет день, и все поймут. Как, по-твоему, это важно, Сэддик? Все родится, жизнь воспылает.

Бадаль видела, что он не понимает – пока не понимает. Но он такой же, как другие. Их время еще придет. Этот город призвал нас. Только те, кого он избрал, могут найти его. Когда-то по планете ходили гиганты. Лучи солнца играли в их глазах. Они нашли этот город и превратили его в храм. Не в место, где можно жить. Он построен сам для себя.

Она так много узнала. Когда у нее были крылья и она летала по миру. Воровала мысли, хватала идеи. Безумие было даром. Как воспоминания были проклятием. Ей нужно найти силу. Но она находила внутри себя только спутанные клубки слов. Стихи – не мечи. Ведь так?

– Помнишь храмы? – спросила она стоящего рядом мальчика. – Отцы в мантиях, чаши, полные монет, которые нельзя есть. А на стенах сверкают рубины, словно капли крови. Эти храмы, словно громадные кулаки, чтобы вколотить нас в землю, выбить из нас дух и приковать его к мирским страхам. Мы должны были содрать кожу со своей души и принять боль и наказание как должное. Храмы говорили нам, что мы порочны, и обещали исцелить нас. А мы только должны были платить и молиться. Монета за отпущение грехов и мозоли на коленях, но вспомни, какие роскошные мантии носили они! Вот за что мы платили.

И визитёры появились среди нас, пришли с севера. Они шли, как сломанные, а когда произносили слова, души трещали, как яичная скорлупа. Они пришли с белыми руками, а ушли с красными руками.

У слов есть сила.

Она подняла руку и указала на город.