Путинизм. Россия и ее будущее с Западом

Если учесть, что Ген писал это в 1860-х годах (когда было уже опубликовано более половины произведений Достоевского, и уже начала выходить «Война и мир», не говоря уже о Тютчеве, Тургеневе и других); что «Мертвые души» и «Ревизор» по любым стандартам являются выдающимися произведениями; и что середина того столетия была бедным временем в летописи немецкой литературы, то это демонстрация то ли глубокого невежества, то ли колоссальной дерзости. В любом случае русофобия подразумевает «страх перед Россией», а ни Кюстин, ни другие упомянутые России не боялись. Они смотрели на нее сверху вниз, и это, возможно, вызывало еще большую обиду.

Был ли русофобом Отто фон Бисмарк? Он служил в это время прусским послом в России. Он вращался в других кругах, и его основной интерес относился не к русской культуре. Он точно не боялся России, но предупреждение, которое он оставил немецким творцам внешней политики, было: «Не воюйте с Россией». Неудивительно, что Бисмарк стал фаворитом русских националистов, тогда и теперь. На такие чувства отвечали взаимностью: когда Александр II был убит, консервативная берлинская газета «Kreuzzeitung» поместила новость об этом под заголовком «НАШ ИМПЕРАТОР УМЕР».

В этот период в России еще не было никаких политических партий; они появились только пятьдесят лет спустя, как раз перед первой русской революцией, во время нее и после. Именно в это время родились организации радикальных националистов, и именно из этого периода некоторые из современных ультрапатриотов черпают свое вдохновение.

Эта тенденция — растущей воинственности и чувства, что необходимо организовываться — ни в коем случае не была изолированным российским явлением; ее можно было наблюдать во всех основных европейских странах. Она основывалась на страхе того, что левые постоянно добивались успехов, что страны Европы, возможно, даже стояли перед опасностью революции. Во Франции, например, это настроение привело к появлению «Action française» («Французского действия») и других подобных групп. Дело Дрейфуса раскололо страну и создало для крайне правых большой источник благосклонности и поддержки. В Германии ультранационалистическая тенденция не привела к созданию большой политической партии. Скорее реакция была культурной: консерваторам, ведущей правой партии, удалось адсорбировать это настроение и интегрировать его в свои собственные ряды. Так консерваторы стали более антисемитскими, более антилиберальнымы и воинственными.

В России растущее террористическое движение и революционный фермент привели к созданию различных групп с такими названиями, как Союз русского народа (СРН), который привлек людей из различных слоев общества. Поддержка пришла от духовенства и полиции, из рядов высшего сословия, но еще сильнее — от мелкой буржуазии и Охотного Ряда. Это было названием улицы и небольшого квартала в центре исторической Москвы, где располагался мясной рынок. Люди, живущие там, часто совсем недавно приехавшие из деревни, были грубыми и малообразованными, сбитыми с толку городской жизнью и быстрым темпом социальных изменений. Довольно сильный криминальный элемент в этом районе дал начало Черной сотне, движению, которое играло видную роль в погромах (или было главным подстрекателем к ним) в России в 19051906 годах.

Согласно различным официальным заявлениям, опубликованным черносотенцами, они никогда не призывали к убийству кого-либо, уже не говоря об участии в таких действиях. Они просто хотели мобилизовать массы, на что традиционные консерваторы были неспособны. Их руководители считали, что без их действий царский режим рухнет после проигранной войны с Японией.

Черносотенцы были чем-то средним между традиционными консервативными/реакционными силами в России, которые были собраниями видных людей, и современным фашизмом, способным к мобилизации масс. Это было только зарождающееся, несовершенное движение; его характер и действия изменялись от места к месту. Большинство его участников верило в насилие, и произошло много погромов, преимущественно на юге, где проживало большинство евреев.

Согласно политике «черты оседлости», немногим евреям разрешалось жить в Москве и в городах самой России.

У черносотенцев не было ни харизматического лидера, ни сильной, эффективной организации. Их заявленная цель состояла в том, чтобы остановить революционеров, которые хотели разрушить Россию. Но самыми видными их жертвами были не революционеры, а Михаил Герценштейн и Григорий Иоллос, два парламентария от центристской Кадетской партии. Неофициальным лозунгом черносотенцев был «Бей жидов, спасай Россию». Возможно, Россию нужно было спасать, но вовсе не было ясно, что избиение евреев приведет к этой цели. Потому что не евреи были главной угрозой.

Некоторые государственные министры поддерживали черносотенцев, но большинство презирало их и считало, что такая шушера приносила больше вреда, чем пользы. Даже среди духовенства поддержка отнюдь не была полной. Из приблизительно семидесяти представителей духовенства, избранных в Думу, одна четверть, возможно, даже одна треть, была своего рода либералами. Даже Иоанн Кронштадтский, святой заступник движения, осудил Кишиневский погром (1903), в котором были убиты сорок девять евреев. Он впоследствии отрекся от этого своего заявления и возложил вину на самих евреев. Позже он был причислен к лику святых.

Царь верил в черносотенцев, называя их «ярким примером правосудия и порядка для всех людей». Но царь с политической точки зрения не был важен. Черносотенцы теряли ту силу и энергию, которая у них была; СРН все еще пользовался поддержкой приблизительно 10 процентов общественности, имел несколько сочувствующих в Думе и несколько сторонников в прессе. Публикации СРН частично финансировались правительством, которое таким путем осуществляло определенный контроль над ними.

Короче говоря, СРН и Черной сотне разрешили быть большими популистами, чем представителям правого крыла основной линии, но только до определенного момента. Например, они потребовали, чтобы царь был ближе к народу, стал менее отдаленным от него — старое требование славянофилов. Иногда они критиковали местных бюрократов. Но им не разрешали заходить слишком далеко с их расистскими лозунгами — это было бы неблагоразумно в многонациональной империи.

После того как революционная лихорадка спала, СРН перестал быть важным, и черносотенцы стали интересной темой для историков и политологов. Некоторые из их вождей еще вызывали незначительные скандалы в Думе, но это считалось развлечением и не оказывало никакого политического воздействия. Несколько оставшихся в живых возвратились в старости в Советский Союз уже после смерти Сталина. И некоторые эмигранты предвидели упадок интернационализма и усиление нового национализма в СССР. Главной фигурой этого лагеря, «сменовеховцев», был Николай Устрялов, прежде член Кадетской партии и славянофил. Он возвратился в Россию и обратился к своим политическим друзьям с призывом сделать то же самое. Но его выбор времени был неправильным. Ему следовало бы подождать еще пятнадцать или двадцать лет, чтобы быть в безопасности. Устрялов был арестован и расстрелян в 1937 году. Его судьба сильно отличалась от судьбы генерала Алексея Брусилова, героя Первой мировой войны (командовавшего знаменитым Брусиловским прорывом), который тоже вернулся; когда он умер в 1926 году, ему устроили государственные похороны.

(Автор ошибается. Брусилов не уезжал в эмиграцию и после революции до своей смерти в 1926 году оставался в Советской России. Вероятно, он спутал его с белым генералом Яковом Слащёвым, который действительно в 1920 году ушел в эмиграцию, но в 1921 году вернулся. Но последующая судьба Слащёва была не такой радостной. Ему позволили преподавать тактику в школе комсостава «Вымпел», но в 1929 году его убил некий Лазарь Коленберг, якобы мстивший за еврейские погромы. Убийца был признан невменяемым и не понес наказания. Есть версия, что на самом деле убийство было преднамеренной ликвидацией, спланированной и организованной ГПУ. — прим. перев.)

Именно в этот период, в последние годы перед первой русской революцией и первые годы после нее, на сцене появились «Протоколы сионских мудрецов» и антимасонская литература. Идея международного заговора франкмасонов исходила еще от таких противников Французской революции как аббат Огюстен Баррюэль. Вначале евреев вообще не упоминали, потому что евреи не были частью политической жизни Франции. Такая связь была установлена только позже в девятнадцатом веке, когда заговор стал жидомасонским. Но среди общественности большого резонанса это не вызвало. О масонах в России знали очень мало; в 1822 году ложи были объявлены вне закона. Необходима была большая готовность верить в вездесущность и коварные действия этих тайных сил, но этой готовности не было, и потребовалось почти столетие, пока представления такого рода получили более широкое распространение.

Понадобилось еще больше времени, чтобы нынешняя истерия вокруг скрытых зловещих сил в России материализовалась. Ренессанс подобного вида пропаганды был в нацистской Германии, но было одно важное различие: нацисты в действительности не боялись тайных сил, которые они использовали просто в качестве пропагандистской хитрости. Нацисты чувствовали себя бесконечно сильнее, чем их враги, тогда как в России, кажется, существовал подлинный страх перед жидомасонством.

В большинстве дискуссий о появлении новой российской антизападной доктрины обычно недооценивается или вообще игнорируется одно важное действующее лицо — православная церковь. Ранее мы уже упоминали об Иоанне, митрополите Санкт-Петербургском и Ладожском, спонсоре переиздания «Протоколов сионских мудрецов» в постсоветский период. Но Иоанн был центральной фигурой не в начале, но к концу этой особой школы православного богословия, истоки которой находятся далеко в прошлом и связаны с такими видными фигурами в истории православной церкви как Серафим Саровский, Иоанн Кронштадтский и некоторые другие. Они стали не только церковными мыслителями с большим влиянием, но и объектами истинного культа. Их эсхатологические проповеди о пришествии Антихриста, появлении ложного Мессии, конце дней, заключительной битве между силами Христа и Сатаны, в которой Святая Русь, выбранная Богом, сыграла бы центральную, решающую роль. Эти и другие элементы паранойи играли заметную роль и в центре, и на периферии православной церкви в течение долгого времени.

Согласно более ранним версиям, Антихрист (родившийся в России) был сыном дьявола и проститутки (блудницы), принадлежавшей к израильскому колену Данову, но постепенно произошли секуляризация и политизация, и Антихрист стал означать всех врагов Святой Руси: масонов, просвещение, еретическую католическую церковь, российских агентов модернизма и многое другое. Таким образом, метафизический «зверь Апокалипсиса», символизирующий Антихриста, стал неметафизической Америкой, концентрирующей в себе все силы зла. Чтобы выполнить свою победную миссию, Святая Русь должна была создать сильную империю, и это как раз и стало точкой соприкосновения сил православной церкви и русского национализма.

Идея Катехона («Удерживающего») и парусии (второго пришествия Христа), последней битвы и конца дней, появлялась и все еще появляется в России в бесчисленных вариациях и на всех уровнях искушенности. Она должна иметь отношение ко второму пришествию Христа, которому предшествовало бы появление Антихриста. Интересно, как определенные концепции богословия Нового Завета, некоторые из них довольно неясные, нашли свой путь в этот вид современной политической мифологии.

Иронично, что этот мотив появлялся также при коммунизме в «Интернационале», как «наш последний и решительный бой». В настоящее время его пропагандируют такие писатели как Аркадий Малер и Михаил Назаров, практически неизвестные за пределами России, но довольно много читаемые в этой стране. Это направление мысли заслуживает намного более широкого внимания, чем оно получало до сих пор, потому что оно весьма важно для понимания современной политики России. Оно очень помогает понять параноидальные страхи и надежды, которые стали такими выразительными за последние годы — страхи перед грядущей катастрофой и надежды на избавление и окончательную победу.





Русская партия при Советах




Когда гласность после прихода Горбачева к власти стала официальной политикой, среди тех, кто извлек пользу из намного большей свободы слова, были либералы, те, кого преследовали при старом режиме. Но вскоре оказалось, что националисты и особенно «ультра» (радикалы) также получили намного большую свободу передвижения и самовыражения. Сначала это проявилось в действиях «Памяти», группы, активно действующей преимущественно в Москве и Санкт-Петербурге, корни которой лежали в движении за сохранение национальных памятников истории и культуры. «Память» (она взяла свое название из романа Владимира Чивилихина) в 1982 году попросила разрешение проводить встречи и демонстрации, и получила его. Возглавляемая фотографом Дмитрием Васильевым, она была очень шумной и получила большой общественный резонанс. Но не было ясно, за что именно она выступала, кроме антисемитизма. Она оставляла открытыми большинство вопросов. Каковы, например, были ее суждения относительно сталинизма и старого режима вообще? Эта нехватка ясности, которая скоро проявилась, не была случайной, поскольку она примиряла людей самых разных политических убеждений. Васильев идентифицировал себя как беспартийный большевик, но не было ясно, было ли это искренне и, если да, то что это означало практически. Как отметил один автор в то время, атмосфера напоминала первые годы нацистского движения в Мюнхене.

У щеголяния антисемитизмом были определенные преимущества. Прежде всего, это было почти законным; это проповедовалось официальными органами коммунистической партии в течение долгого времени, только пока это называли антисионизмом. Была целая волна антисионистской литературы, но даже людям, которые не были политически грамотны, было ясно, что те, кто проповедует это, имели в виду не Теодора Герцля или Израиль, а евреев.

«Память» скоро начала раскалываться на различные части, и она прекратила свое существование задолго до смерти ее лидера в 2004 году, прекрасный пример всего, что было не так в русском радикальном национализме. Но полезно помнить, что самая острая критика исходила не от иностранцев или евреев и масонов, а от русских, возможно, потому что они знали это лучше, чем люди за границей. Никто не описал это более беспощадно, чем Николай Бердяев, который так писал о националистической доктрине и практике русских правых радикалов: ««Союз русского народа» не имеет отношения к политике в строгом смысле слова. «Союз» этот есть лишь беспорядочный сброд элементов дикости, варварства, языческой тьмы и нравственной распущенности, веками сохранявшейся в русском народе. Это — разгул старорусской анархической распущенности инстинктов, не ведающий никакой нормы, это — последняя вспышка того нравственного идиотизма, который воспитывался силой слишком застаревшего деспотизма. В «союзе русского народа» чувствуется восточная дикость и темнота, а временами показывается морда зверя и обнаруживаются атавистические переживания людоедских инстинктов».

Но до гласности не было известно (разве что, возможно, немногим избранным в Москве), что у «русской партии» были намного более глубокие корни, тянущиеся в отдаленное прошлое, особенно на среднем уровне коммунистического партийного аппарата. В общем и целом, было известно, что в 1930-х годах по инициативе Сталина произошел поворот от пролетарского интернационализма к советскому патриотизму. В 1936 году было дело Покровского. Михаил Покровский, старый большевик, профессиональный историк и некоторое время заместитель наркома (министра) просвещения, написал несколько работ по истории России в старом духе ленинизма, который разоблачал все старые националистические стереотипы. Его чрезвычайный антипатриотизм был, вероятно, решающим фактором в повороте в советской историографии; в результате его высмеивания, Александр Невский и Дмитрий Донской, даже другие традиционные герои, такие как Иван Грозный, все возвратились на их законное место в российской истории.

У поворота к патриотизму были, однако, свои ограничения, и только при преемниках Сталина русская партия приобрела сторонников даже на высшем уровне. Одним из ее главных сторонников был Александр Шелепин (1918–1994), который сделал свою карьеру в руководстве комсомола, коммунистической молодежной организации, и был главой КГБ между 1958 и 1961 годами. Он был протеже Хрущева, но позже был вовлечен в успешный путч против него, надеясь (согласно некоторым доказательствам) занять его место. Это было просчетом. Шелепин сохранил свое место в Политбюро на некоторое время, но постепенно его оттуда вытеснили. Под его руководством русский националистический элемент в партийном аппарате стал более сильным и получил большую свободу маневра — но все в определенных рамках.

Нарушение правил, например, непризнание, по крайней мере, на словах партийной идеологии или открытые возражения против нее могли быть опасны. Некоторые националисты, проигнорировавшие правила, оказались в Гулаге. Но их число было очень невелико по сравнению с теми, кто требовал больше демократических прав. Другими ведущими защитниками националистов были Юрий Мелентьев, также из комсомольского руководства, позднее министр культуры РСФСР, и в первую очередь нескольких высокопоставленных чиновников в центральном аппарате коммунистической партии Российской Федерации.

(Коммунистической партии Российской Федерации в советское время не существовало. — прим. перев.)

Если при Леониде Брежневе у русской партии была (почти) полная свобода действий, потому что у генерального секретаря не было никакого интереса к идеологии, то эта свобода маневра была более ограничена при Юрии Андропове, которому не нравились эти ультранационалистические уклонисты. Но пребывание Андропова у власти оказалось кратковременным, и их неудача тоже была только временной. Были различные признаки усиления национализма на протяжении последнего советского периода, с появлением «почвенников», группы писателей-«деревенщиков» с 1960-х годов, возможно, даже еще раньше. Можно было бы упомянуть в этом контексте Михаила Шолохова (19051984), но он всегда отстранялся от деятельности московской группы и с возрастом стал примадонной. Его роман «Тихий Дон» был работой выдающегося качества и имел мало общего с официальной партийной линией социалистического реализма. Это произведение действительно настолько превосходило все, что Шолохов написал в последующие годы, что возникли сомнения (вероятно, необоснованные) относительно того, было ли оно действительно его работой или же написано, по крайней мере, частично другими авторами. Он был истинным консерватором, который презирал городских писателей и демонстративно держался как можно дальше от городской жизни и всего, что символизировал город.

Случай Леонида Леонова (1899–1994) был в некотором отношении подобен случаю Шолохова. Значительный автор в 1920-х и 1930-х годах, он наполнял свои последние романы (такие как «Пирамида», над которым он работал больше сорока лет) мистическим национализмом и религиозностью в ущерб их литературным достоинствам. Их едва ли кто читал. В эпоху гласности он присоединился к лагерю авторов крайне правых, выступая против демократизации страны и других подобных новшеств и реформ, которые противоречили его взглядам. Это был печальный пример упадка выдающегося писателя, но он представляет интерес, чтобы продемонстрировать, что русская партия не была изолированной фракцией, но имела поддержку некоторых авторов, которых раньше считали полностью солидаризировавшимися с коммунистической системой.

«Почвенники» по-настоящему начали свою работу в 1960-х. В эту группу входило несколько авторов подлинного таланта, таких как Василий Шукшин, Василий Белов и Валентин Распутин. Шукшин, возможно, самый талантливый из всех, умер молодым; он не только писал книги, но и был актером и кинорежиссером. Белов совсем не был политическим диссидентом, но так как его темой была деревенская жизнь, он не мог делать секрета из своего убеждения, что коллективизация сельского хозяйства была большой ошибкой, даже настоящей трагедией. Это привело к урбанизации; Белов считал жизнь в городе аморальной (и частично обвинял Запад в этом). Истинные ценности России были в деревнях — но деревенская жизнь в советский период ухудшалась. Белов был склонен идеализировать предреволюционную деревню; он никогда ее не знал, и это было, вероятно, неизбежным результатом его отрицания городской жизни. Как ни странно, Белов должен был провести большую часть своей более поздней жизни в Москве, став политической фигурой в Союзе писателей и других организациях.

Корни Белова были на Алтае, и он умер в 2012 году; Шукшин родился под Вологдой на русском Севере. (Так у автора, на самом деле наоборот — Шукшин был с Алтая, а Белов с Вологодчины. — прим. перев.)

Распутин был уроженцем Сибири, и он все еще был жив, когда писались эти строки и выбрал пребывание в его родной Иркутской области. (Распутин умер в марте 2015 года. — прим. перев.) Как и другие писатели-«деревенщики», он был борцом за защиту окружающей среды, например, выступал против проекта поворота сибирских рек и в защиту озера Байкал. С перестройкой он стал самым политизированных из всех доживших до того времени «деревенщиков», комментируя текущие события в открытых письмах к русскому народу и его руководителям. Он превратился в одного из самых непреклонных борцов против либеральных и демократических новшеств, идентифицируя себя с политикой царей и командующих «белых» антикоммунистических армий в Гражданской войне. Критики обвиняли Распутина в крайнем антимодернизме и идеализировании дореволюционной деревенской жизни и поэтому считали его безнадежно нереалистичным. Это верно, что политические взгляды Распутина запутывали его во многочисленные противоречия; так он, в конечном счете, пришел к тому, что стал хвалить Сталина, который, в конце концов, как раз и был ответственен за коллективизацию сельского хозяйства. Но обвинения в приукрашивании деревенской жизни кажутся, по крайней мере, преувеличенными. Его сильная повесть «Пожар» никоим образом не находится в традиции романтизма, а описывает сцену в небольшом поселке, в котором начался пожар, и в особенности действия жителей, участвующих в пьяных оргиях и грабежах, вместо того чтобы попытаться бороться с огнем и тушить пожар. Рассказчик, местный милиционер, утратив все надежды на жизнь в своей родной деревне, решает покинуть поселок, где живет.

Наконец, русская партия и движение за сохранение национальных памятников. Такие группы, некоторые из них со временем стали насчитывать много участников, появились сначала в Москве, позже в других местах. Историки разделились во мнении о том, насколько важны были эти группы в контексте националистического возрождения. Они воздерживались от политических деклараций, но нет сомнений, что с самого начала большинство из них находилось под контролем русских националистов. Главная группа, основанная в 1965 году, праздновала шестисотлетие Куликовской битвы. Но была также встреча, посвященная борьбе Ленина против Троцкого, что не имело никакого отношения к сохранению памятников истории, но дало возможность обсудить вымышленные связи Троцкого с сионистским движением. Но так как они на самом деле не проявляли интерес к сионизму, реальным поводом, должно быть, был антисемитизм. В других случаях были организованы посещения группой западных окрестностей Москвы, где в 1941 году шли бои с немцами.


В ретроспективе могло бы показаться, что русская партия не достигла значительных успехов. Ее встречи всегда посещали одни и те же люди, и ее послание не достигало более широкой аудитории. Однако определенные литературные издания твердо находились в их руках, особенно ежемесячные журналы «Молодая гвардия» и «Наш современник». Первый склонялся больше к Сталину и сталинизму; последний просто выражал взгляды русского национализма. Так они могли достигать сотен тысяч читателей. Идеологические контрасты не исчезали, и были серьезные расхождения во мнениях, но казалось, что они не были непреодолимы. Анатолий Иванов, редактор «Молодой гвардии», участвовал в антирелигиозной пропаганде, тогда как «Наш современник», как орган писателей-«деревенщиков», поддерживал сближение с православной церковью и был по сути антикоммунистическим. Даже такие на вид безобидные события как Куликовская битва, в которой Дмитрий Донской победил татар в четырнадцатом веке, могли вызвать конфликты. Ибо евразийцы хотели сотрудничества, а не борьбы с азиатскими соседями России, о которых они были очень высокого мнения: зачем же тогда праздновать войну, а не мирное сосуществование с самыми близкими партнерами России? До некоторой степени разногласия можно было попытаться скрыть, например, сделав Сталина русским националистом, который в действительности не был марксистом (что, на самом деле, было наполовину верно).

Эта тенденция к единству в рядах русской националистической партии продолжилась и стала еще сильнее при гласности; различия между (бывшими) коммунистами и крайне правыми стали исчезать, и часто было невозможно сказать, принадлежал ли определенный автор к одному лагерю или к другому.

С рассветом гласности русская партия смогла действовать открыто. Правда, обстоятельства не всегда были благоприятны. Советский Союз разваливался, как развалилась Российская империя. То, чего «собирание земель русских» достигло за столетия, исчезло за несколько месяцев. Различные путчи, попытки свергнуть новое правительство, потерпели жалкий провал. Но как раз из-за этих бедствий русская партия получила новый стимул, когда усилилось убеждение, что страну нужно спасать от полного крушения. И был только один способ спасти и восстановить империю, возвратить как можно больше. Потому что как небольшая, незначительная страна, Россия не могла выжить. Ее единственная надежда состояла в том, чтобы появиться как великая держава с великой миссией.





Заново открытый Иван Ильин




«Элита без идеологии — угроза», написал Алексей Подберезкин в 2014 году, в первом номере этого года газеты «Завтра», органа русских крайне правых. Правильно ли это заявление, открыто для сомнения. В ее истории Россию постигали многие опасности и даже катастрофы, но большинство их было результатом переизбытка идеологии, а не ее дефицита. Если Подберезкин также не показал хорошего результата на президентских выборах, набрав только 0,1 процента, это было, вероятно, потому, что он предложил слишком много идей одновременно — смесь радикального национализма, православного христианства и постсталинистской доктрины. Более или менее та же самая смесь предлагалась и другими партиями, из-за чего избирателям было трудно решить, кого поддержать. Подберезкин был советником лидера коммунистов, но не членом его партии, и избиратели, возможно, так и не смогли решить, был ли он консервативным революционером или революционным консерватором.

Но, конечно, верно, что до недавнего времени большинство российских политических партий пыталось не торопиться с решением. И идеологическое «меню» было таким богатым, что каждый мог подобрать в нем что-то привлекательное для себя. Но в последнее время поиск чего-то более определенного и материального перешел к лихорадочной активности. По инициативе президента Путина всем губернаторам и высокопоставленным политическим деятелям на государственной службе к Рождеству 2013 года разослали три книги: «Оправдание добра» Владимира Соловьева, «Философия неравенства» Николая Бердяева и «Наши задачи» Ивана Ильина.

Это тяжелая пища, и сомнительно, чтобы политики в любой другой стране сталкивались с такими требованиями. Все три автора — теологи, но книги, рекомендуемые Путиным, не имели дело с Богом или Сатаной.

Владимир Соловьев был автором конца девятнадцатого века, писавшим на многие темы, и он оказал сильное влияние как на своих современников (включая Достоевского), так и на последующие поколения. С его стихотворением «Панмонголизм» он мог бы считаться предшественником евразийства. Но он отнюдь не был очарован тем, что он называл Востоком Ксеркса. Он был религиозным мыслителем, но его позиция была экуменической — он выступал за примирение между Восточной церковью (православием) и католицизмом. Это не делало его популярным среди официальных православных кругов, отношение которых к другим христианским церквям было враждебным; и при этом им не восхищались и за его оценку православного антисемитизма как позора.

Николай Бердяев происходил из рода дворян, многие из которых были военными. Он принадлежал к поколению после Соловьева и умер в эмиграции в Париже вскоре после Второй мировой войны. Человек большой эрудиции, он был, без сомнения, самым известным на Западе русским религиозным мыслителем. Не имея вообще университетского диплома, он стал профессором в предреволюционной России, беспрецедентное достижение, и у него было мало равных в области российской интеллектуальной истории. Он был пассажиром печально известного «философского парохода», корабля, на котором сто шестьдесят российских интеллектуалов были высланы в Германию в 1922 году по приказу Ленина.

Но книга Бердяева, разосланная политикам, не была ни о христианской этике, ни о правде и откровении; это была защита экономического неравенства, что-то в духе русского предшественника Айн Рэнд. Это удивительно по ряду причин. В свои молодые годы Бердяев был человеком левых взглядов (его даже отправили в ссылку на несколько лет), и как богослов, он, должно быть, знал Послание к Тимофею, 6:10, о жажде к деньгам как источнике зла, и притчу из Евангелия от Марка, 10:25, о богаче, верблюде и вероятности прохождения через игольное ушко. «Теория справедливости» Джона Ролза еще не была написана во времена Бердяева, но он должен был бы знать, что хотя передозировка равенства была плоха, но слишком большое неравенство тоже никак не могло бы стать решением проблемы. С другой стороны Путин, вероятнее всего, знал, что общая тенденция в мире стремится к чрезмерному неравенству, частично как результат глобализации.

Путин также должен был знать, что экономическое неравенство в России больше, чем во всех других развитых или полуразвитых экономиках. Приблизительно 110 российских граждан, как сообщают, контролируют 35 процентов богатств страны, в значительной степени включая деньги, сделанные в секторе природных ресурсов за последние двадцать пять — тридцать лет. Это стало не только важной политической проблемой, но и очень серьезной экономической проблемой, реальным препятствием для дальнейшего экономического роста. Потому что если богатство сконцентрировано в столь немногих руках, то и спрос будет ограничен. В таких обстоятельствах элементарный политический и экономический здравый смысл, казалось бы, диктовал бы стратегию более широкого распределения богатства. В книге Бердяева большое богатство Америки объяснялось ссылкой на неравенство собственности и дохода.

Третьим и вызывающим наибольшее беспокойство идеологическим авторитетом, рекомендованным Путиным, является Иван Ильин. Путин и его коллеги полагают, что долгий поиск новой доктрины закончился, и что в Ильине они нашли пророка, который мог бы представить их столь необходимую новую идеологию.

Ильин был известен среди российских эмигрантов в 1920-х и 1930-х годах, впоследствии был забыт и открыт вновь лишь только недавно. Широко переиздававшийся в последние годы, он часто цитировался Путиным в речах и статьях и также другими ведущими российскими фигурами, близкими к президенту. Как выразился российский министр регионального развития: «Востребованность его идей в сегодняшней России настолько сильна, что порой возникает ощущение, что Иван Ильин — наш современник».

Родившийся в Москве в 1883 году совсем близко от Кремля, Ильин происходил из дворянской аристократической семьи, многие из его предков служили в российской армии. Он изучал юриспруденцию в России и Германии (его мать была российской немкой), и писал о Гегеле, Фихте и о философии права. В более поздние годы он занимался религиозными вопросами, и он тоже был пассажиром «философского парохода», на котором 160 нежелательных лиц были высланы из России в 1922 году. Ильин обосновался в Берлине, где работал в Русском научном институте, преимущественно как политический лектор и автор. Он был полностью предан борьбе против большевизма, в котором он видел самую большую опасность для человечества. Он был редактором-составителем «Мира на краю пропасти», сборника эссе, посвященных преступлениям большевиков; книга была переведена на несколько языков и широко распространена. Однако у Ильина все еще были трудности с Гестапо, его уволили с его должности в июле 1934 года, и для него оказалось почти невозможно найти себе работу как автор или как лектор. Это правда, что нацисты уволили его с работы; менее часто упоминается, что его место работы было частью министерства пропаганды Йозефа Геббельса. С помощью композитора Сергея Рахманинова он переехал в Швейцарию, где прожил до своей смерти в 1954 году. Путин лично инициировал перенос его праха в Россию, и в 2005 году Ильин с его женой были перезахоронены в Донском монастыре в Москве. За последние два десятилетия почти тридцать его книг были переизданы в России.

Что привлекает Путина и другие ведущие российские фигуры в творчестве Ильина? Каковы были его идеи для восстановления посткоммунистической России? Среди его поколения российских эмигрантов Ильин был одним из двух богословов/философов, посвятивших будущему России больше, чем просто шаблонные мысли. В то время как Георгий Федотов, выдающийся богослов и философ, был гуманистом и демократом, Ильин никогда не делал секрета из того, что он выступал за монархию и автократическую (но не тоталитарную) диктатуру. После Второй мировой войны Федотов опубликовал статью, которая утверждала, что царская Россия никоим образом не могла быть моделью для посткоммунистической России. Во что верила бы Россия, когда большевизм умрет, когда революция и контрреволюция закончатся? — спрашивал Федотов. Это был бы русский национализм, отвечал он, но какую форму он примет? На сегодняшний день, ответом, казалось бы, был бы Иван Ильин, но контрреволюция, возможно, еще не закончена. Ильин был единственным мыслителем, которого Путин цитировал в своих речах в качестве президента: в своих президентских обращениях в 2005 и 2006 годах и в выступлении перед Государственным советом годом после. В 2009 году Путин поехал в Донской монастырь, чтобы возложить цветы на могилу Ильина.

Ильин выступал за сильную центральную власть в посткоммунистической России с немногими правами для нерусских областей, таких как Украина или Кавказ, что может помочь объяснить его популярность среди современного российского руководства.

Особая форма солидаризма Ильина дошла до России через его влияние на организацию более молодого поколения русских эмигрантов, Национальный трудовой союз (НТС), который принял его как своего основного идеолога после Второй мировой войны. Когда некоторые из членов НТС возвратились в Россию после падения коммунизма, они принесли его идеи в Москву. Вероятно, что посланником был Александр Солженицын или кинорежиссер Никита Михалков («Утомленные солнцем» и «Сибирский цирюльник»), человек очень правых взглядов и сын поэта, написавшего советский гимн, который заменил «Интернационал».

«Господь наделил Ильина даром провидца», по словам российского министра регионального развития, высказавшего также убеждение, что пророчества Ильина по поводу распада СССР были такими же точными, как и его предсказания относительно враждебных попыток подорвать суверенитет России после конца Советского Союза.

Но не все идеи Ильина были такими же обольстительно влиятельными. В действительности некоторые были настолько неправильны, что вызывали смущение. «Что сделал Гитлер?», писал он. «Он остановил процесс большевизации в Германии и оказал этим величайшую услугу всей Европе».

Ильин, другими словами, не предвидел, что вместо того, чтобы преградить путь большевизму, Гитлер открыл его, развязав Вторую мировую войну.

Ильин писал: «Европа не понимает национал-социалистического движения. Не понимает и боится. И от страха не понимает еще больше. И чем больше не понимает, тем больше верит всем отрицательным слухам, всем россказням «очевидцев», всем пугающим предсказателям. Леворадикальные публицисты чуть ли не всех европейских наций пугают друг друга из-за угла национал-социализмом и создают настоящую перекличку ненависти и злобы. К сожалению, и русская зарубежная печать начинает постепенно втягиваться в эту перекличку; европейские страсти начинают передаваться эмиграции и мутить ее взор. Нам, находящимся в самом котле событий, видящим все своими глазами, подверженным всем новым распоряжениям и законам, но сохраняющим духовное трезвение, становится нравственно невозможным молчать. Надо говорить; и говорить правду. Но к этой правде надо еще расчистить путь…»

Ильин писал, что, хотя он и понимает эмоции немецких евреев, он полностью отказывается судить о национал-социализме и недавних событиях в Германии с их точки зрения: «Прежде всего я категорически отказываюсь расценивать события последних трех месяцев в Германии с точки зрения немецких евреев, урезанных в их публичной правоспособности, в связи с этим пострадавших материально или даже покинувших страну. Я понимаю их душевное состояние; но не могу превратить его в критерий добра и зла, особенно при оценке и изучении таких явлений мирового значения, как германский национал-социализм».

Загипнотизированная либерально-демократическими представлениями, Европа была, по его мнению, ослеплена и не видела большевистской опасности.

По сей день европейское общественное мнение было не в состоянии понять, что национал-социализм это ни в коем случае не радикальный расизм, который не уважает закон, утверждал Ильин: «До сих пор европейское общественное мнение все только твердит о том, что в Германии пришли к власти крайние расисты, антисемиты; что они не уважают права; что они не признают свободы; что они хотят вводить какой-то новый социализм; что все это «опасно» и что, как выразился недавно Георг Бернгард (бывший редактор «Фоссише Цейтунг»), эта глава в истории Германии, «надо надеяться, будет короткой»… Вряд ли нам удастся объяснить европейскому общественному мнению, что все эти суждения или поверхностны, или близоруки и пристрастны… Дух национал-социализма не сводится к «расизму». Он не сводится и к отрицанию. Он выдвигает положительные и творческие задачи. И эти творческие задачи стоят перед всеми народами. Искать путей к разрешению этих задач обязательно для всех нас. Заранее освистывать чужие попытки и злорадствовать от их предчувствуемой неудачи — неумно и неблагородно. И разве не клеветали на белое движение? Разве не обвиняли его в «погромах»? Разве не клеветали на Муссолини?»

Подведем итог: Ильин был не нацистом, а сильным сочувствующим, который совершенно неверно оценил сущность нацизма. Его политическое суждение было абсолютно глупым. Он ничего не знал о расизме Гитлера или не заметил его враждебности к России или тот факт, что Гитлер считал русских неполноценными. И он не понимал, что нацизм двигался к войне против России, и что побуждения его вовсе не были преимущественно идеологическими. Ильин хотел и готов был принять всех антикоммунистов. Но для Гитлера коммунизм не был такой большой угрозой; его пропаганда в этом отношении была сознательной дезинформацией. В какой-то степени он восхищался Сталиным. Он хотел захватить Восточную Европу и Россию и доминировать там.

Ильин сурово атаковал «еврейскую буржуазную прессу» Веймарской Германии, которую он обвинял в просоветской позиции и в том, что она никогда не рассказывала правду о России. Это правда, что газеты того периода в Германии были иногда некритическими, но их грехи ошибок и упущений были действительно совсем маленькими по сравнению с фундаментальными ошибками Ильина, на самом деле, с его фанатизмом.

Что можно сказать в защиту Ильина? Не очень много, кроме, возможно, того, что эти строки (и другие в подобном духе) были написаны рано, еще в 1933 году. Но все еще остается верным, что, будучи монархистом, он считал нацизм положительным явлением, который с некоторыми изменениями и корректировками мог бы служить моделью для будущей России.

Изменил ли он свои взгляды после войны? Да, но не сильно. Он предпочитал комментировать фашизм вообще, не нацизм в частности. В статье, опубликованной в 1948 году, он утверждал, что фашизм был неизбежен, ввиду левого хаоса и тоталитаризма в Европе. Здоровые силы должны были восстановить свои позиции, точно так же как диктатура в Древнем Риме в чрезвычайных ситуациях. Это произошло в Европе после Первой мировой войны и может произойти также и в будущем. Фашизм был прав, поскольку он искал справедливых социально-политических реформ, и поскольку он основывался на патриотических чувствах, без которых не может выжить ни один народ. Однако фашизм совершил несколько глубоких, серьезных, фатальных ошибок, которые вызвали его крах. Ильин перечислил шесть из них, но первая была решающей.

Фашизм не был религиозным, в действительности он был враждебен христианству. Это породило правый тоталитаризм, в то время как монополия политической партии создала деморализацию и коррупцию. Он также стал шовинистическим и впал в «идолопоклоннический цезаризм».

Так как Ильин был очень религиозным человеком, безрелигиозность фашизма была для него решающей. Но не все фашизмы были антирелигиозными: только в нацистской Германии было вмешательство в церковные дела и иногда преследование. Ничего подобного не происходило в Италии или других фашистских странах и движениях. В некоторых случаях был довольно тесное сотрудничество между (фашистским) государством и церковью.

Приводит ли создание единственной партии к деморализации? Подобные вопросы возникали и относительно других перечисленных пунктов. Ильин полагал, что все отклонения, извращения, преувеличения и ошибки были ненужными. Бенито Муссолини понимал, что нуждался в церкви, но Гитлер с его вульгарным атеизмом не понимал, что двигался по стопам Антихриста. И при этом не было необходимо устанавливать партийную монополию. [Прим. ред. ВС: Об отношении национал-социалистов к христианству читайте: Томас Д. Шварц. Как национал-социалисты относились к христианству. Статья в The Barnes Review, ноябрь/декабрь 1999 года, стр. 55–57. Русский перевод этой статьи будет вскоре опубликован на сайте «Велесова Слобода».]

Обожествление цезаризма (Ильин, вероятно, имел в виду «Führerprinzip», низкопоклонство перед вождем) [Прим. ред. ВС: Дословно «Принцип вождизма». Читайте на эту тему Хрестоматию по вождеведению под ред. В.Б. Авдеева.] было самой большой ошибкой. Это полностью противоречило монархизму и неизбежно привело к деспотизму, отрицанию свободы и терроризму. Цезаризм является безнравственным, жестоким и демагогическим, он презирает людей и демонстрирует пренебрежение законами и индивидуальными правами. Франсиско Франко и Антонио де Оливейра Салазар поняли это и не называли себя фашистами, предполагал Ильин. Фашизм не должен вести к мании величия и к чрезмерной гордости и чувству превосходства, что вызвало бы его изоляцию и, в конечном счете, его крушение.

Ильин выражал надежду на то, что русские фашисты вынесут урок из ошибок своих предшественников и не повторят их, что фатальным образом дискредитировало бы патриотическое дело. Даже после Второй мировой войны Ильину было трудно увидеть различие между ошибкой и преступлением, различие, которое он должен был знать.

В некоторых моментах взгляды Ильина к 1948 году изменились. Монархизм, который он проповедовал перед Второй мировой войной, был не конституционной монархией, скажем, Соединенного Королевства, Швеции или Нидерландов, но эквивалентом авторитарной диктатуры. Ильин никогда не был фашистом, но в период между войнами он двигался в этом направлении. Его взгляды на монархию после 1945 года стали более неопределенными. Термин «авторитарный» все еще использовался, но диктатура приобрела плохую репутацию и была отброшена. Но так как он все еще был настроен против демократического порядка, какова могла бы быть политическая система будущей России?