Путь на Балканы
Часть 41 из 86 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Мне угодно получить объяснения! — твердо, но вместе с тем почтительно отвечал ему поручик.
— Послушайте, что вы так нервничаете! Можно подумать, случилось бог знает что…
— Да случилось! Я представил своих подчиненных к наградам, а вместо этого…
— Но ведь это же обычная практика. Ваше подразделение отличилось, на него выделено шесть георгиевских крестов. Солдаты сами распределят их среди тех, кого посчитают достойным.
— Да, я знаю, обычно все делается именно так, но тут случай совершенно необычный. Охотники начали воевать раньше всех, побывали в огне, захватили пленного! Неужели это недостойно отдельной награды? Я уж не говорю о пленении вражеского генерала и спасении офицера, за что награждение следует прямо исходя из статута знака отличия военного ордена!
— Владимир Васильевич, — голос майора смягчился, — я целиком и полностью разделяю ваш порыв, однако не все так просто.
— Простите, я вас не понимаю!
— По поводу пленного ничего сделать нельзя, это распоряжение Тихменева, сами знаете.
— Пусть так, но бой у Езерджи!
— Послушайте, голубчик, я ведь тоже там был! И вполне разделяю ваше мнение, действия Будищева заслуживают самой высокой оценки, но…
— Что но?
— Да эта история, будь она не ладна! Наш старик закусил удила и слушать ничего не хочет. При том, что если Тиньков поинтересуется — непременно случится скандал.
— Послушайте, Василий Николаевич, я решительно вас не понимаю! Можно подумать, что речь идет о производстве в офицеры разжалованного, которого производить запретил сам государь! Это же всего лишь солдатский Георгий.
— Ваша правда, — махнул рукой майор, — развели бодягу на пустом месте! Хорошо, я поговорю со стариком, а нет… скажем, что жребий на него лег.
— Так я могу надеяться?
— Будьте покойны, поручик. Кстати, формально ведь охотники не ваши, что вы за них так переживаете?
Лицо поручика на мгновение потемнело, но, несколько раз вздохнув, он вернул себе самообладание и тихо, но вместе с тем твердо, ответил:
— Я повел их в бой, стало быть, мои!
Цесаревич Александр шел вперед, так широко шагая, что свита едва поспевала за ним. Высокий и при этом довольно плотный, скорее даже грузный человек, в атаманском мундире[54] с генеральскими эполетами, он производил внушительное впечатление. От роду ему было всего тридцать два года. Вот уже месяц он командовал русскими войсками, объединенными в Рущукский отряд, но в настоящем деле пока еще не был, а сейчас направлялся с инспекцией в госпиталь.
Впрочем, инспекцией это называлось только для формы. Разумеется, никто не ожидал, что великий князь примется считать казенные подштанники и сличать их с числом, указанным в ведомостях, или же проверять, как приготовлена пища. Хотя, даже если бы ему в голову взбрела подобная блажь, начальник госпиталя Аристарх Яковлевич Гиршовский мог быть абсолютно спокоен. Порядок в его богоугодном заведении был образцовый! Паче того, перед визитом наследника престола все просто выскоблили и привели к крайней степени совершенства, какое себе только можно вообразить.
Но, как говорится, человек предполагает, а бог располагает. Один из недавно доставленных из действующей армии раненых имел неосторожность очнуться и попытался встать, чтобы отправиться в нужное ему место. Как на грех, из медперсонала рядом никого не оказалось, потому как сестры милосердия в этот момент тайком глазели на цесаревича и его свитских, а врачи во главе с Гиршовским встречали высокого гостя.
Торопившийся великий князь стремительно преодолел расстояние между приемным покоем и палатой и, вспугнув сестричек, ворвался внутрь, едва не налетев на ковыляющего к выходу солдата с перевязанной головой.
Как ни худо было Федьке Шматову, а то, что перед ним полный генерал, он сообразил, а потому попытался вытянуться во фрунт, опираясь при этом на костыль.
— Здравия желаю вашему высокопревосходительству! — отрапортовал он слабым голосом.
Великий князь не без иронии оглядел фигурку в одной нательной рубахе и не слишком чистых кальсонах, но все же остался доволен.
— Кто таков?
— Болховского полка рядовой Шматов.
— Где ранен?
— У Езержи!
— Крепко дали турку?
— Так точно!
— В какой роте служил?
— В охотничьей команде.
Последние слова Федька произнес уже заплетающимся голосом, покачнулся и наверняка бы упал, если бы Александр не помог ему. Свитские тут же бросились на помощь цесаревичу, и обратно к кровати Шматова несли великий князь, генерал и два флигель-адъютанта.
— Ну, это сразу видно — герой! — пробасил наследник престола и приколол обеспамятевшему солдату на грудь крест.
— Его в списках нет, — робко шепнул ему Ванновский[55].
— Так внесите, — отозвался тот, — чай, молодец не в штабе штаны протирал.
В следующий раз Шматов очнулся уже вечером и слабо застонал.
— Очнулся, кавалер? — наклонилась над ним девушка в костюме санитарки.
— Что вы, барышня, какой я кавалер…
— Георгиевский. Радуйся, солдатик, тебя сам цесаревич наградил!
— Эва как… ой…
— Что такое, голубчик?
— Мне бы это…
— Утку?
— Ага, ее.
Начало августа прошло в долгих маршах. Наконец к девятому числу Болховский полк оказался между деревнями Папикой и Султанкой. Накануне туркам удалось занять деревню Аярсляр, выбив оттуда батальон нежинцев, и теперь русские войска готовились к контратаке.
— Будищев! — кричал во всю глотку молодой солдат, так что его, наверное, слышно было и на турецких позициях.
— Чего тебе? — спросил Дмитрий, материализовавшись у него за спиной.
— Дык это, — вздрогнул от неожиданности тот, — ротный кличет…
— Ну, раз кличет — пошли, — пожал плечами тот и, закинув на плечо винтовочный ремень, зашагал за денщиком поручика Михая.
— Слышь, Граф, — поинтересовался посланец, — а почему у тебя турецкая винтовка?
— Чтобы ты спросил, — отрезал Будищев, не расположенный к разговору.
Но денщика, звали которого Мишка Маньков, было так просто не унять. И не подумав обидеться, он продолжал:
— А отчего ты не спросишь, почто тебя ротный позвал?
— Так тебе откуда знать? — пожал тот плечами.
— А вот и знаю!
— Ну и дальше знай.
— И за что тебя только Графом прозвали, такого нелюбезного?
— Вот именно за это.
Вскоре они добрались до места и застали поручика беседующим с непонятно откуда взявшимся подпоручиком Линдфорсом.
— Ну вот, Иван Иванович, и ваш подчиненный. Вкратце я вам ситуацию обрисовал, а он доложит подробности.
— Здравствуй, Будищев, — широко улыбнулся подпоручик, как будто увидел родного человека.
— Здравия желаю вашим благородиям!
— Да ты, я вижу, уже ефрейтор?
— Так точно!
— Чертовски рад тебя видеть.
— Поправились уже, господин подпоручик?
— Если честно, я сбежал, — доверительно шепнул солдату офицер, когда они пошли к месту расположения охотников. — Ужасно надоело в лазарете валяться!
— Ну, тут вас развеселят.
— А что такое?
— Да ничего, если не считать, что турецкие пули частенько долетают до нас. Хорошо хоть на излете и потому не убили никого.
— Как ты стал ефрейтором?
— А я знаю? Поручик написал представление, полковник подписал, и вот, пожалуйста, пришивай галун к погону. Селиверстова-то от Езерджи вперед ногами унесли, а совсем без старшего вроде как нельзя.
— Послушайте, что вы так нервничаете! Можно подумать, случилось бог знает что…
— Да случилось! Я представил своих подчиненных к наградам, а вместо этого…
— Но ведь это же обычная практика. Ваше подразделение отличилось, на него выделено шесть георгиевских крестов. Солдаты сами распределят их среди тех, кого посчитают достойным.
— Да, я знаю, обычно все делается именно так, но тут случай совершенно необычный. Охотники начали воевать раньше всех, побывали в огне, захватили пленного! Неужели это недостойно отдельной награды? Я уж не говорю о пленении вражеского генерала и спасении офицера, за что награждение следует прямо исходя из статута знака отличия военного ордена!
— Владимир Васильевич, — голос майора смягчился, — я целиком и полностью разделяю ваш порыв, однако не все так просто.
— Простите, я вас не понимаю!
— По поводу пленного ничего сделать нельзя, это распоряжение Тихменева, сами знаете.
— Пусть так, но бой у Езерджи!
— Послушайте, голубчик, я ведь тоже там был! И вполне разделяю ваше мнение, действия Будищева заслуживают самой высокой оценки, но…
— Что но?
— Да эта история, будь она не ладна! Наш старик закусил удила и слушать ничего не хочет. При том, что если Тиньков поинтересуется — непременно случится скандал.
— Послушайте, Василий Николаевич, я решительно вас не понимаю! Можно подумать, что речь идет о производстве в офицеры разжалованного, которого производить запретил сам государь! Это же всего лишь солдатский Георгий.
— Ваша правда, — махнул рукой майор, — развели бодягу на пустом месте! Хорошо, я поговорю со стариком, а нет… скажем, что жребий на него лег.
— Так я могу надеяться?
— Будьте покойны, поручик. Кстати, формально ведь охотники не ваши, что вы за них так переживаете?
Лицо поручика на мгновение потемнело, но, несколько раз вздохнув, он вернул себе самообладание и тихо, но вместе с тем твердо, ответил:
— Я повел их в бой, стало быть, мои!
Цесаревич Александр шел вперед, так широко шагая, что свита едва поспевала за ним. Высокий и при этом довольно плотный, скорее даже грузный человек, в атаманском мундире[54] с генеральскими эполетами, он производил внушительное впечатление. От роду ему было всего тридцать два года. Вот уже месяц он командовал русскими войсками, объединенными в Рущукский отряд, но в настоящем деле пока еще не был, а сейчас направлялся с инспекцией в госпиталь.
Впрочем, инспекцией это называлось только для формы. Разумеется, никто не ожидал, что великий князь примется считать казенные подштанники и сличать их с числом, указанным в ведомостях, или же проверять, как приготовлена пища. Хотя, даже если бы ему в голову взбрела подобная блажь, начальник госпиталя Аристарх Яковлевич Гиршовский мог быть абсолютно спокоен. Порядок в его богоугодном заведении был образцовый! Паче того, перед визитом наследника престола все просто выскоблили и привели к крайней степени совершенства, какое себе только можно вообразить.
Но, как говорится, человек предполагает, а бог располагает. Один из недавно доставленных из действующей армии раненых имел неосторожность очнуться и попытался встать, чтобы отправиться в нужное ему место. Как на грех, из медперсонала рядом никого не оказалось, потому как сестры милосердия в этот момент тайком глазели на цесаревича и его свитских, а врачи во главе с Гиршовским встречали высокого гостя.
Торопившийся великий князь стремительно преодолел расстояние между приемным покоем и палатой и, вспугнув сестричек, ворвался внутрь, едва не налетев на ковыляющего к выходу солдата с перевязанной головой.
Как ни худо было Федьке Шматову, а то, что перед ним полный генерал, он сообразил, а потому попытался вытянуться во фрунт, опираясь при этом на костыль.
— Здравия желаю вашему высокопревосходительству! — отрапортовал он слабым голосом.
Великий князь не без иронии оглядел фигурку в одной нательной рубахе и не слишком чистых кальсонах, но все же остался доволен.
— Кто таков?
— Болховского полка рядовой Шматов.
— Где ранен?
— У Езержи!
— Крепко дали турку?
— Так точно!
— В какой роте служил?
— В охотничьей команде.
Последние слова Федька произнес уже заплетающимся голосом, покачнулся и наверняка бы упал, если бы Александр не помог ему. Свитские тут же бросились на помощь цесаревичу, и обратно к кровати Шматова несли великий князь, генерал и два флигель-адъютанта.
— Ну, это сразу видно — герой! — пробасил наследник престола и приколол обеспамятевшему солдату на грудь крест.
— Его в списках нет, — робко шепнул ему Ванновский[55].
— Так внесите, — отозвался тот, — чай, молодец не в штабе штаны протирал.
В следующий раз Шматов очнулся уже вечером и слабо застонал.
— Очнулся, кавалер? — наклонилась над ним девушка в костюме санитарки.
— Что вы, барышня, какой я кавалер…
— Георгиевский. Радуйся, солдатик, тебя сам цесаревич наградил!
— Эва как… ой…
— Что такое, голубчик?
— Мне бы это…
— Утку?
— Ага, ее.
Начало августа прошло в долгих маршах. Наконец к девятому числу Болховский полк оказался между деревнями Папикой и Султанкой. Накануне туркам удалось занять деревню Аярсляр, выбив оттуда батальон нежинцев, и теперь русские войска готовились к контратаке.
— Будищев! — кричал во всю глотку молодой солдат, так что его, наверное, слышно было и на турецких позициях.
— Чего тебе? — спросил Дмитрий, материализовавшись у него за спиной.
— Дык это, — вздрогнул от неожиданности тот, — ротный кличет…
— Ну, раз кличет — пошли, — пожал плечами тот и, закинув на плечо винтовочный ремень, зашагал за денщиком поручика Михая.
— Слышь, Граф, — поинтересовался посланец, — а почему у тебя турецкая винтовка?
— Чтобы ты спросил, — отрезал Будищев, не расположенный к разговору.
Но денщика, звали которого Мишка Маньков, было так просто не унять. И не подумав обидеться, он продолжал:
— А отчего ты не спросишь, почто тебя ротный позвал?
— Так тебе откуда знать? — пожал тот плечами.
— А вот и знаю!
— Ну и дальше знай.
— И за что тебя только Графом прозвали, такого нелюбезного?
— Вот именно за это.
Вскоре они добрались до места и застали поручика беседующим с непонятно откуда взявшимся подпоручиком Линдфорсом.
— Ну вот, Иван Иванович, и ваш подчиненный. Вкратце я вам ситуацию обрисовал, а он доложит подробности.
— Здравствуй, Будищев, — широко улыбнулся подпоручик, как будто увидел родного человека.
— Здравия желаю вашим благородиям!
— Да ты, я вижу, уже ефрейтор?
— Так точно!
— Чертовски рад тебя видеть.
— Поправились уже, господин подпоручик?
— Если честно, я сбежал, — доверительно шепнул солдату офицер, когда они пошли к месту расположения охотников. — Ужасно надоело в лазарете валяться!
— Ну, тут вас развеселят.
— А что такое?
— Да ничего, если не считать, что турецкие пули частенько долетают до нас. Хорошо хоть на излете и потому не убили никого.
— Как ты стал ефрейтором?
— А я знаю? Поручик написал представление, полковник подписал, и вот, пожалуйста, пришивай галун к погону. Селиверстова-то от Езерджи вперед ногами унесли, а совсем без старшего вроде как нельзя.