Путь на Балканы
Часть 29 из 86 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Охотничья, это в смысле — добровольно? — спокойным голосом переспросил тот.
— Разумеется!
— Тогда черта с два!
— Что?! — вытянулись лица у вчерашних студентов.
— Я сказал нет!
— Но отчего?
— Оттого, что дураки делятся на три категории, — охотно пояснил им Будищев, — идиоты, кретины и добровольцы!
— Как вас понимать? — удивился Гаршин. — Разве вы не добровольно пошли в армию…
— Нет, меня загнали сюда насильно. И я не имею ни малейшего желания сложить свою голову за свободу болгар или еще кого. Прятаться за чужими спинами я, конечно, не стану, но и вперед не полезу.
— Вы… вы… — новый знакомый был так поражен услышанным, что никак не мог найти слов от удивления.
— Вечер перестает быть томным, — хмыкнул Дмитрий. — Федя, пошли отсюда, барчукам есть о чем поговорить и без нас, сиволапых. Приятно оставаться, господа.
— Что это было? — Гаршин нашел наконец в себе силы говорить.
— Не обращай внимания, — махнул рукой Штерн, — наш друг большой мизантроп и циник. Что, впрочем, совершенно не мешает ему быть отличным товарищем.
— Да как вы вообще можете общаться с таким человеком!
— Простите, Всеволод, — счел своим долгом вмешаться Лиховцев, — но вы его совершенно не знаете. Он странный, мрачный и иногда не слишком приятный в общении человек, но вместе с тем определенно не лишенный благородства. При всем при этом сильный и храбрый.
— Храбрый?!
— А как бы вы назвали человека, рискнувшего отправиться в одиночку в зимний лес, чтобы спасти совершенно неизвестного ему ребенка? И при этом без колебаний вступившего в схватку с волками!
— Поразительно! Но как это возможно в одном человеке?
— О, это далеко не самое удивительное. Пообщавшись с ним немного, вы наверняка перемените свое мнение.
Пока полк стоял в Кишиневе, начальство развило бурную деятельность по подготовке к походу. Были наконец-то закуплены жестяные фляги для солдат, сухарные мешки, белые чехлы для кепи с назатыльниками и множество других полезных вещей. Наконец все было готово, и 6 мая авангард 13-го корпуса, состоявший из Болховского и Нежинского полков и девяти артиллерийских батарей, выступил по направлению к границе. Погода к тому времени совершенно переменилась, и на смену все усиливающейся жаре пришли проливные дожди, мигом превратившие грунтовые дороги в одну громадную лужу, полную раскисшей и липкой грязи. В этой грязи стали немедленно вязнуть обозы и артиллерия, так что солдатам пришлось прийти на помощь лошадям.
Не миновала сия чаша и наших друзей. Рота Гаупта была закреплена за одной из батарей, и ее солдаты временно переквалифицировались в бурлаков. Во всяком случае, Будищев, впрягаясь в лямку, чувствовал себя именно так. Хуже всего было то, что палаток им так и не выдали, так что после тяжелого дня обсушиться было совершенно негде.
— Когда же это проклятый дождь кончится? — со стоном прохрипел Шматов, прислонившись к одиноко стоящему дереву. — Сколько можно, льет и льет.
— Погоди, еще не рад будешь, — буркнул в ответ Дмитрий, доставая что-то из-за пазухи.
— Кабы не дождь, — продолжал причитать Федька, — сейчас бы кашевары костры развели да сварили чего-нибудь горячего.
— Ничего, на сухарях посидишь!
— Злой ты, Граф!
— Нет, я самый добрый, — усмехнулся тот в ответ и протянул приятелю кусок сыра.
— Ты где взял? — изумился Шматов.
— Где взял, там уже нет.
— Купил?
— Ага, я же миллионер.
— Неужто…
— Федя! Ну сколько раз тебе говорить, не задавай глупых вопросов — не получишь уклончивых ответов.
Некоторое время Шматов жевал молча, раздумывая над мудреной фразой, сказанной ему приятелем. Но надолго его, как обычно, не хватило, и, покончив с угощением, он спохватился:
— А с барчуками поделился?
— Чтобы мне Гаршин своими проповедями всю плешь проел? Ему бы в попы пойти — цены бы не было!
Новый доброволец довольно быстро вписался в их роту. Несмотря на невзрачную внешность, в этом вчерашнем студенте чувствовалась какая-то внутренняя сила. Он никогда не жаловался на трудности, но всегда был готов прийти другим на помощь. Первым брался за любую работу и последним бросал. Солдаты скоро прониклись к нему нешуточным уважением и даже звали его не «барчуком», как прочих вольноопределяющихся, а Михалычем. Вот только у Будищева с ним отношения не складывались, впрочем, Дмитрий не слишком к этому и стремился, хотя Лиховцев и Штерн несколько раз пытались их примирить.
— Ах, вот вы где! — воскликнул подошедший вместе с другими вольноперами Николаша, так и не растерявший своей жизнерадостности. — Мы вас обыскались.
— Нашли? — немного насмешливо поинтересовался в ответ Дмитрий.
— Как видите.
— Рад за вас.
— Судя по всему, завтра мы перейдем границу.
— И что, кормить будут лучше?
— Ну да, — засмеялся Штерн, — по крайней мере хотелось бы.
— Главное, что мы ближе к цели, — устало сказал Гаршин, присаживаясь рядом. — А бытовые трудности можно перенести.
— Война войной, а обед по расписанию! — ответил ему Дмитрий и, снова вытащив из-за пазухи сверток с сыром, развернул его и принялся нарезать ломтями. — Угощайтесь.
— О, чудная брынза! — воскликнул с набитым ртом Штерн.
— Действительно недурно, — согласился с ним Алексей и вопросительно посмотрел на Всеволода.
— Благодарю, — кивнул тот Будищеву, — а где вы его взяли?
— У местных, — лаконично отвечал ему Дмитрий, не став вдаваться в подробности.
— Вы совершенно бесподобны, мой друг, — снова начал Николаша. — Непонятно только когда успели, я ведь готов поклясться, что вы все время тащили вместе с нами эту проклятую пушку.
Будищев, впрочем, не стал отвечать на этот вопрос, а, подняв воротник шинели, сел рядом со Шматовым и надвинул на глаза кепи. Приятели, немного помедлив, последовали его примеру и тоже устроились отдыхать.
К утру дождь почти прекратился, и, хотя небо по-прежнему хмурилось, лица солдат повеселели. Увы, намочивший все вокруг дождь не дал возможности разжечь костры и приготовить пищу, так что им пришлось снова довольствоваться сухарями. Предстоял очередной тяжелый день, как две капли непрерывно льющейся с неба воды, похожий на предыдущие. Штабс-капитан Гаупт, несмотря на окружающую обстановку, сверкавший белоснежным воротничком и гладко выбритым подбородком, хмуро осмотрел бивуак своей роты. Он был по-своему заботливым командиром, и то, что подчиненные ему солдаты который день не получают горячего питания, конечно, беспокоило его. Но поскольку поделать с этим ничего было нельзя, он старался сосредоточиться на своих обязанностях. Впрочем, нижние чины, невзирая ни на что, были бодры и почти весело козыряли своему начальству. Кое-где слышались забористые шутки и смех, так что офицер не без удовлетворения подумал, что стойкость и неприхотливость русского солдата еще не раз принесет пользу армии.
— Здравия желаю вашему благородию, — отвлек его от мыслей чей-то голос, и Гаупт, обернувшись, увидел их нового вольноопределяющегося — Гаршина.
— Ах, это вы, — улыбнулся он, — ну как вам служба? Не жалеете, что отказались от должности писаря?
— Нет, что вы, — помотал головой вольнопер. — Я не ищу никаких поблажек в этой войне.
— Как знаете, — пожал плечами штабс-капитан. — Вы что-то хотели?
— Нет, ничего… разве что…
— Что вас беспокоит?
— Простите, но я никак не могу понять, зачем бить по лицу солдат, и без того измученных тяжким трудом и бескормицей?
— Вы, верно, про Венегера? Ладно, не отвечайте. Он сам мне сказал, что вы как-то странно на него смотрели. Так вот, господин Гаршин, я уважаю ваш порыв, приведший вас в действующую армию, но хочу сказать, что в армейской службе вы ровным счетом ничего не понимаете.
— Но…
— Не перебивайте старшего по званию! Даже если он обращается к вам вне строя. Так вот, упаси вас бог как-то конфликтовать по этому поводу, равно как и по всякому другому, с поручиком! Просто потому, что он — офицер, а вы пока что — нижний чин. К тому же должен добавить, что я, конечно, не одобряю его методов, но не могу отрицать, что иногда по-другому нельзя. Увы, народ наш темен и неразвит, а прогресс в военном деле, равно как и во всяком другом, не стоит на месте. И иной раз приходится, я повторяю — приходится, обучать его воинской дисциплине и технике методами, далекими от гуманизма. Вы понимаете меня?
— Но разве нельзя действовать по закону?
— По закону, милостивый государь, очень легко превратить жизнь солдата в ад. Но самое ужасное состоит в том, что солдат, наказанный по закону, будет думать, что лучше бы ему, пардон, морду набили.
— Но это отвратительно!
— Господин Гаршин, мы с вами на войне, и вы вряд ли даже в горячечном бреду можете себе представить, сколько мы всего увидим ужасного и отвратительного!
Пока они так беседовали, к ним подскакал полковой адъютант поручик Линдфорс и, ловко соскочив с седла, поприветствовал, приложив два пальца к козырьку кепи.
— Доброе утро, господа!
Гаршин с Гауптом откозыряли в ответ, а затем обменялись рукопожатиями.
— Какие новости, Павел Иванович?
— Да какие могут быть новости, — отмахнулся тот. — Полковник с утра в совершенно вздрюченном состоянии, а потому рвет и мечет!
— Что случилось?
— Да сущая нелепость! Вообразите, какой-то местный пейзанин ухитрился пробраться пред светлые очи его превосходительства генерала Тихменева и пожаловаться на наших солдат.
— Навегное, дочку испогтили? — не без интереса в голосе спросил только что подошедший к ним Венегер.
— Разумеется!
— Тогда черта с два!
— Что?! — вытянулись лица у вчерашних студентов.
— Я сказал нет!
— Но отчего?
— Оттого, что дураки делятся на три категории, — охотно пояснил им Будищев, — идиоты, кретины и добровольцы!
— Как вас понимать? — удивился Гаршин. — Разве вы не добровольно пошли в армию…
— Нет, меня загнали сюда насильно. И я не имею ни малейшего желания сложить свою голову за свободу болгар или еще кого. Прятаться за чужими спинами я, конечно, не стану, но и вперед не полезу.
— Вы… вы… — новый знакомый был так поражен услышанным, что никак не мог найти слов от удивления.
— Вечер перестает быть томным, — хмыкнул Дмитрий. — Федя, пошли отсюда, барчукам есть о чем поговорить и без нас, сиволапых. Приятно оставаться, господа.
— Что это было? — Гаршин нашел наконец в себе силы говорить.
— Не обращай внимания, — махнул рукой Штерн, — наш друг большой мизантроп и циник. Что, впрочем, совершенно не мешает ему быть отличным товарищем.
— Да как вы вообще можете общаться с таким человеком!
— Простите, Всеволод, — счел своим долгом вмешаться Лиховцев, — но вы его совершенно не знаете. Он странный, мрачный и иногда не слишком приятный в общении человек, но вместе с тем определенно не лишенный благородства. При всем при этом сильный и храбрый.
— Храбрый?!
— А как бы вы назвали человека, рискнувшего отправиться в одиночку в зимний лес, чтобы спасти совершенно неизвестного ему ребенка? И при этом без колебаний вступившего в схватку с волками!
— Поразительно! Но как это возможно в одном человеке?
— О, это далеко не самое удивительное. Пообщавшись с ним немного, вы наверняка перемените свое мнение.
Пока полк стоял в Кишиневе, начальство развило бурную деятельность по подготовке к походу. Были наконец-то закуплены жестяные фляги для солдат, сухарные мешки, белые чехлы для кепи с назатыльниками и множество других полезных вещей. Наконец все было готово, и 6 мая авангард 13-го корпуса, состоявший из Болховского и Нежинского полков и девяти артиллерийских батарей, выступил по направлению к границе. Погода к тому времени совершенно переменилась, и на смену все усиливающейся жаре пришли проливные дожди, мигом превратившие грунтовые дороги в одну громадную лужу, полную раскисшей и липкой грязи. В этой грязи стали немедленно вязнуть обозы и артиллерия, так что солдатам пришлось прийти на помощь лошадям.
Не миновала сия чаша и наших друзей. Рота Гаупта была закреплена за одной из батарей, и ее солдаты временно переквалифицировались в бурлаков. Во всяком случае, Будищев, впрягаясь в лямку, чувствовал себя именно так. Хуже всего было то, что палаток им так и не выдали, так что после тяжелого дня обсушиться было совершенно негде.
— Когда же это проклятый дождь кончится? — со стоном прохрипел Шматов, прислонившись к одиноко стоящему дереву. — Сколько можно, льет и льет.
— Погоди, еще не рад будешь, — буркнул в ответ Дмитрий, доставая что-то из-за пазухи.
— Кабы не дождь, — продолжал причитать Федька, — сейчас бы кашевары костры развели да сварили чего-нибудь горячего.
— Ничего, на сухарях посидишь!
— Злой ты, Граф!
— Нет, я самый добрый, — усмехнулся тот в ответ и протянул приятелю кусок сыра.
— Ты где взял? — изумился Шматов.
— Где взял, там уже нет.
— Купил?
— Ага, я же миллионер.
— Неужто…
— Федя! Ну сколько раз тебе говорить, не задавай глупых вопросов — не получишь уклончивых ответов.
Некоторое время Шматов жевал молча, раздумывая над мудреной фразой, сказанной ему приятелем. Но надолго его, как обычно, не хватило, и, покончив с угощением, он спохватился:
— А с барчуками поделился?
— Чтобы мне Гаршин своими проповедями всю плешь проел? Ему бы в попы пойти — цены бы не было!
Новый доброволец довольно быстро вписался в их роту. Несмотря на невзрачную внешность, в этом вчерашнем студенте чувствовалась какая-то внутренняя сила. Он никогда не жаловался на трудности, но всегда был готов прийти другим на помощь. Первым брался за любую работу и последним бросал. Солдаты скоро прониклись к нему нешуточным уважением и даже звали его не «барчуком», как прочих вольноопределяющихся, а Михалычем. Вот только у Будищева с ним отношения не складывались, впрочем, Дмитрий не слишком к этому и стремился, хотя Лиховцев и Штерн несколько раз пытались их примирить.
— Ах, вот вы где! — воскликнул подошедший вместе с другими вольноперами Николаша, так и не растерявший своей жизнерадостности. — Мы вас обыскались.
— Нашли? — немного насмешливо поинтересовался в ответ Дмитрий.
— Как видите.
— Рад за вас.
— Судя по всему, завтра мы перейдем границу.
— И что, кормить будут лучше?
— Ну да, — засмеялся Штерн, — по крайней мере хотелось бы.
— Главное, что мы ближе к цели, — устало сказал Гаршин, присаживаясь рядом. — А бытовые трудности можно перенести.
— Война войной, а обед по расписанию! — ответил ему Дмитрий и, снова вытащив из-за пазухи сверток с сыром, развернул его и принялся нарезать ломтями. — Угощайтесь.
— О, чудная брынза! — воскликнул с набитым ртом Штерн.
— Действительно недурно, — согласился с ним Алексей и вопросительно посмотрел на Всеволода.
— Благодарю, — кивнул тот Будищеву, — а где вы его взяли?
— У местных, — лаконично отвечал ему Дмитрий, не став вдаваться в подробности.
— Вы совершенно бесподобны, мой друг, — снова начал Николаша. — Непонятно только когда успели, я ведь готов поклясться, что вы все время тащили вместе с нами эту проклятую пушку.
Будищев, впрочем, не стал отвечать на этот вопрос, а, подняв воротник шинели, сел рядом со Шматовым и надвинул на глаза кепи. Приятели, немного помедлив, последовали его примеру и тоже устроились отдыхать.
К утру дождь почти прекратился, и, хотя небо по-прежнему хмурилось, лица солдат повеселели. Увы, намочивший все вокруг дождь не дал возможности разжечь костры и приготовить пищу, так что им пришлось снова довольствоваться сухарями. Предстоял очередной тяжелый день, как две капли непрерывно льющейся с неба воды, похожий на предыдущие. Штабс-капитан Гаупт, несмотря на окружающую обстановку, сверкавший белоснежным воротничком и гладко выбритым подбородком, хмуро осмотрел бивуак своей роты. Он был по-своему заботливым командиром, и то, что подчиненные ему солдаты который день не получают горячего питания, конечно, беспокоило его. Но поскольку поделать с этим ничего было нельзя, он старался сосредоточиться на своих обязанностях. Впрочем, нижние чины, невзирая ни на что, были бодры и почти весело козыряли своему начальству. Кое-где слышались забористые шутки и смех, так что офицер не без удовлетворения подумал, что стойкость и неприхотливость русского солдата еще не раз принесет пользу армии.
— Здравия желаю вашему благородию, — отвлек его от мыслей чей-то голос, и Гаупт, обернувшись, увидел их нового вольноопределяющегося — Гаршина.
— Ах, это вы, — улыбнулся он, — ну как вам служба? Не жалеете, что отказались от должности писаря?
— Нет, что вы, — помотал головой вольнопер. — Я не ищу никаких поблажек в этой войне.
— Как знаете, — пожал плечами штабс-капитан. — Вы что-то хотели?
— Нет, ничего… разве что…
— Что вас беспокоит?
— Простите, но я никак не могу понять, зачем бить по лицу солдат, и без того измученных тяжким трудом и бескормицей?
— Вы, верно, про Венегера? Ладно, не отвечайте. Он сам мне сказал, что вы как-то странно на него смотрели. Так вот, господин Гаршин, я уважаю ваш порыв, приведший вас в действующую армию, но хочу сказать, что в армейской службе вы ровным счетом ничего не понимаете.
— Но…
— Не перебивайте старшего по званию! Даже если он обращается к вам вне строя. Так вот, упаси вас бог как-то конфликтовать по этому поводу, равно как и по всякому другому, с поручиком! Просто потому, что он — офицер, а вы пока что — нижний чин. К тому же должен добавить, что я, конечно, не одобряю его методов, но не могу отрицать, что иногда по-другому нельзя. Увы, народ наш темен и неразвит, а прогресс в военном деле, равно как и во всяком другом, не стоит на месте. И иной раз приходится, я повторяю — приходится, обучать его воинской дисциплине и технике методами, далекими от гуманизма. Вы понимаете меня?
— Но разве нельзя действовать по закону?
— По закону, милостивый государь, очень легко превратить жизнь солдата в ад. Но самое ужасное состоит в том, что солдат, наказанный по закону, будет думать, что лучше бы ему, пардон, морду набили.
— Но это отвратительно!
— Господин Гаршин, мы с вами на войне, и вы вряд ли даже в горячечном бреду можете себе представить, сколько мы всего увидим ужасного и отвратительного!
Пока они так беседовали, к ним подскакал полковой адъютант поручик Линдфорс и, ловко соскочив с седла, поприветствовал, приложив два пальца к козырьку кепи.
— Доброе утро, господа!
Гаршин с Гауптом откозыряли в ответ, а затем обменялись рукопожатиями.
— Какие новости, Павел Иванович?
— Да какие могут быть новости, — отмахнулся тот. — Полковник с утра в совершенно вздрюченном состоянии, а потому рвет и мечет!
— Что случилось?
— Да сущая нелепость! Вообразите, какой-то местный пейзанин ухитрился пробраться пред светлые очи его превосходительства генерала Тихменева и пожаловаться на наших солдат.
— Навегное, дочку испогтили? — не без интереса в голосе спросил только что подошедший к ним Венегер.