Путь на Балканы
Часть 20 из 86 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Знает? Прекрасно, я тоже хочу знать.
— Не знаю я ничего, — завыл Погорелов, — он на меня как петух налетел…
— Слышь, убогий, — дернулся в ответ Будищев, — я тебя сейчас самого петухом сделаю!
— Вот видите, ваше благородие!
— Из-за бабы, что ли, повздорили? — поморщился штабс-капитан.
Услышав вопрос офицера, писарь вздрогнул, но отвечать ничего не стал, а Дмитрий просто повел плечами, что можно было толковать и так и эдак. Реакция обоих подчиненных не укрылась от Гаупта, и он решил, что дознался до истины. Впрочем, большой беды в произошедшем он не увидел. Дело житейское. Наказать, конечно, следовало обоих, но за этим дело не стало.
— Обоих под ружье, на час!
— Ваше благородие, — взмолился, услышав приговор, Погорелов, — явите божескую милость, не ставьте с ним рядом под ружье, он ведь пырнет меня, ирод!
— Он может! — подтвердил Хитров, преданно глядя на командира роты.
— А вот чтобы подобного не случилось, ты за ними и присмотришь, — бессердечно улыбнулся Гаупт и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
На лице ефрейтора явственно читалось: «а меня за что?», но возражать он не посмел и только гаркнул, приложив ладонь к козырьку кепи:
— Слушаю!
Через несколько минут оба нарушителя дисциплины стояли навытяжку с винтовками на плечах, а рядом с ними топтался незадачливый командир звена.
— Чтобы вас!.. — замысловато выругался он, постукивая ногами в сапогах одну об другую.
— Так точно, — еще больше вытянулся Будищев, заставив тем самым вздрогнуть незадачливого писаря.
— Господин ефрейтор, не уходите, — жалобно попросил Погорелов, — ить убьёт!
— Так тебе и надо! Не смог ротного разжалобить, так стой теперь.
— Что тут у вас за кабак? — раздался совсем рядом зычный бас, и Хитров, резко обернувшись, увидел подошедшего Галеева.
— Да вот… — помялся он, — драку учинили…
— А ты, значит, ни хрена лучше придумать не смог, как к ротному с этой ерундой побежать?
— Так ить, господин старший унтер-офицер, я думал, что он Погорелова-то до смерти убил! Он же весь в кровище был…
— Думал он, — с досадой перебил его командир отделения, — а того ты не подумал, что господ офицеров по пустякам тревожить не надо? На это унтера есть, фельдфебели… что, первый год служишь?
— Никак нет! Только он ведь — писарь, все одно бы дознались…
— С чего бы это? Мало ли на какой косяк он рылом напоролся! Ладно, хрен с тобой, мерзни теперь вместе с ними.
Пока унтер с ефрейтором, отойдя чуть в сторону, таким образом беседовали, Будищев подмигнул писарю и прошептал:
— Не бойся, я штык марать не стану, я тебе горло перегрызу, а всем скажу, что это волки!
Тот в ответ только обреченно посмотрел на своего мучителя, но, не решившись ничего ответить, продолжал стоять. Час — не бог весть какое время для наказания, однако на морозе мало провинившимся не показалось, а потому, когда время вышло, все вздохнули с облегчением. Писарь с Хитровым направились к господскому дому, а Галеев с Будищевым пошагали к хате Явора.
— В городе-то был? — спросил унтер, зябко поведя плечами.
— Ага.
— Все взял?
— Обижаете, господин унтер!
— Какая нелегкая тебя угораздила с этим слизняком связаться?
— Не поверишь, он сам полез.
— Да ну!
— В том-то и дело. Я ему просто посоветовал рядом с нашей хатой поменьше ходить, а он с размаху мне как… едва увернулся!
— Да, хорош бы ты был, если тебе Степка зафинтил, — засмеялся Северьян. — А ты что же?
— Ну, а я не промазал, так он, паскуда, орать начал, как потерпевший!
— Понятно. А от чего ты его отвадить хотел? Нешто он на вашу хозяйку глаз положил?
— Типа того, — помрачнел Дмитрий.
В жарко натопленной хате их уже заждались. В гости к ее обитателям заявились дядька Никифоров и еще пара унтеров, приглашенных по случаю «проставы». Накрытый стол ломился от яств, но начинать без Будищева и Галеева было не с руки, и гости стойко терпели, сглатывая слюну.
— Где вы столько пропадали? — встревоженно спросил Лиховцев.
— Свежим воздухом дышали.
— А ротный зачем вызывал?
— Да ты знаешь, Леша, мы так толком и не поговорили…
— Ну, это не секрет, — пробасил Галеев, — их благородие хотел тебя в писарчуки перевести. Да только вишь, как неловко вышло…
— А Погорелова куда?
— А ты думаешь, почему он так злобится? — вопросом на вопрос ответил унтер. — Ладно, бог с ними, скажите лучше, наливать нам сегодня будут? А то я озяб чего-то!
Перед собравшимися тут же появился запотевший от мороза штоф полугара[20], вызвав у них гул одобрительных возгласов. Содержимое было немедленно разлито по чаркам, разобрав которые все вопросительно взглянули на Будищева с Галеевым.
— Ну чего, скажите что-нибудь обчеству, — хмыкнул Никифоров.
— Почему бы и не сказать, — пробасил командир отделения. — Митька у нас солдат справный и, самое главное, бедовый! На таких все и держится, они шилом бреются, дымом греются, ну и своего при случае не упустят, это уж как водится. Еще года не прослужил, а его уже полковник отметил да наградил. И я ни в жизнь не поверю, что этот стол всего на три рубля накрыт. Так что давайте выпьем, дай бог, не по последней!
Служивые с удовольствием выпили и тут же закусили ядрено пахнущей чесноком колбасой и нежными белыми булками. Затем еще по одной, и еще…
Охрим, которого тоже пригласили, выпив немного, отошел от своей обычной угрюмости и, что-то бубня, рассказывал то Шматову, то дядьке Никифорову. Федька, почти не слушая его, смотрел влюбленными глазами на сновавшую кругом, принарядившуюся для такого случая Ганну.
Молодая женщина, почувствовав повышенное внимание к себе, раскраснелась, похорошела и усиленно потчевала дорогих гостей, не забывая улыбаться.
— Кушайте, прошу пана, сегодня же свято![21]
Дмитрий же, сам выпив всего ничего, подливал другим, говорил тосты, подшучивал над собравшимися, а потом тихо вышел на хозяйскую половину и заглянул за занавеску к Оксане. Девочка, свернувшись калачиком на своем топчане, крепко спала, не обращая внимания на шум. Какое-то время он печально смотрел на нее, а затем обернулся на скрипнувшую половицу и увидел ее мачеху. Та пьяно улыбнулась и, покачав головой, заговорила:
— Ой, не разумею я тебя, москаль, хитрый ты или глупый?
— Глупый, наверное, — пожал плечами тот.
— Она долго спать не хотела, все тебя ждала да беспокоилась отчего-то.
— Пусть спит, ей полезно.
— Не была бы хворой, побежала бы с подружками колядовать, а так что же.
— Ничего, какие ее годы, наколядуется еще.
— Ты на нее глаз положил, что ли?
— Дура ты, Аня!
— Может, я разумом и не дюже богата, а глаза у меня есть!
— Да не поймешь ты.
— А ты расскажи, может, и сразумею.
— Я в детдоме вырос, в приюте по-вашему. Там у нас девочка одна была. Не сказать, чтобы сильно похожа, но вот глаза — ну точно такие же у Оксанки вашей.
— Так ты сирота!
— Да почему сирота… просто родители пили. Дома жрать нечего было, вот я по улицам да по рынкам и шарился. Воровать стыдно, так я истории жалостные людям рассказывал, они меня и кормили. Потом инспекторам попался, они меня в детдом и определили.
— Нешто так бывает, чтобы при живых родителях?
— Всяко бывает, Аннушка.
— А что с той дивчиной?
— Какой дивчиной… а, с этой… да ничего хорошего. Под колеса попала…
— Как под колеса?
— Ну, лихач по дороге летел, да и сбил насмерть.
— Не знаю я ничего, — завыл Погорелов, — он на меня как петух налетел…
— Слышь, убогий, — дернулся в ответ Будищев, — я тебя сейчас самого петухом сделаю!
— Вот видите, ваше благородие!
— Из-за бабы, что ли, повздорили? — поморщился штабс-капитан.
Услышав вопрос офицера, писарь вздрогнул, но отвечать ничего не стал, а Дмитрий просто повел плечами, что можно было толковать и так и эдак. Реакция обоих подчиненных не укрылась от Гаупта, и он решил, что дознался до истины. Впрочем, большой беды в произошедшем он не увидел. Дело житейское. Наказать, конечно, следовало обоих, но за этим дело не стало.
— Обоих под ружье, на час!
— Ваше благородие, — взмолился, услышав приговор, Погорелов, — явите божескую милость, не ставьте с ним рядом под ружье, он ведь пырнет меня, ирод!
— Он может! — подтвердил Хитров, преданно глядя на командира роты.
— А вот чтобы подобного не случилось, ты за ними и присмотришь, — бессердечно улыбнулся Гаупт и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
На лице ефрейтора явственно читалось: «а меня за что?», но возражать он не посмел и только гаркнул, приложив ладонь к козырьку кепи:
— Слушаю!
Через несколько минут оба нарушителя дисциплины стояли навытяжку с винтовками на плечах, а рядом с ними топтался незадачливый командир звена.
— Чтобы вас!.. — замысловато выругался он, постукивая ногами в сапогах одну об другую.
— Так точно, — еще больше вытянулся Будищев, заставив тем самым вздрогнуть незадачливого писаря.
— Господин ефрейтор, не уходите, — жалобно попросил Погорелов, — ить убьёт!
— Так тебе и надо! Не смог ротного разжалобить, так стой теперь.
— Что тут у вас за кабак? — раздался совсем рядом зычный бас, и Хитров, резко обернувшись, увидел подошедшего Галеева.
— Да вот… — помялся он, — драку учинили…
— А ты, значит, ни хрена лучше придумать не смог, как к ротному с этой ерундой побежать?
— Так ить, господин старший унтер-офицер, я думал, что он Погорелова-то до смерти убил! Он же весь в кровище был…
— Думал он, — с досадой перебил его командир отделения, — а того ты не подумал, что господ офицеров по пустякам тревожить не надо? На это унтера есть, фельдфебели… что, первый год служишь?
— Никак нет! Только он ведь — писарь, все одно бы дознались…
— С чего бы это? Мало ли на какой косяк он рылом напоролся! Ладно, хрен с тобой, мерзни теперь вместе с ними.
Пока унтер с ефрейтором, отойдя чуть в сторону, таким образом беседовали, Будищев подмигнул писарю и прошептал:
— Не бойся, я штык марать не стану, я тебе горло перегрызу, а всем скажу, что это волки!
Тот в ответ только обреченно посмотрел на своего мучителя, но, не решившись ничего ответить, продолжал стоять. Час — не бог весть какое время для наказания, однако на морозе мало провинившимся не показалось, а потому, когда время вышло, все вздохнули с облегчением. Писарь с Хитровым направились к господскому дому, а Галеев с Будищевым пошагали к хате Явора.
— В городе-то был? — спросил унтер, зябко поведя плечами.
— Ага.
— Все взял?
— Обижаете, господин унтер!
— Какая нелегкая тебя угораздила с этим слизняком связаться?
— Не поверишь, он сам полез.
— Да ну!
— В том-то и дело. Я ему просто посоветовал рядом с нашей хатой поменьше ходить, а он с размаху мне как… едва увернулся!
— Да, хорош бы ты был, если тебе Степка зафинтил, — засмеялся Северьян. — А ты что же?
— Ну, а я не промазал, так он, паскуда, орать начал, как потерпевший!
— Понятно. А от чего ты его отвадить хотел? Нешто он на вашу хозяйку глаз положил?
— Типа того, — помрачнел Дмитрий.
В жарко натопленной хате их уже заждались. В гости к ее обитателям заявились дядька Никифоров и еще пара унтеров, приглашенных по случаю «проставы». Накрытый стол ломился от яств, но начинать без Будищева и Галеева было не с руки, и гости стойко терпели, сглатывая слюну.
— Где вы столько пропадали? — встревоженно спросил Лиховцев.
— Свежим воздухом дышали.
— А ротный зачем вызывал?
— Да ты знаешь, Леша, мы так толком и не поговорили…
— Ну, это не секрет, — пробасил Галеев, — их благородие хотел тебя в писарчуки перевести. Да только вишь, как неловко вышло…
— А Погорелова куда?
— А ты думаешь, почему он так злобится? — вопросом на вопрос ответил унтер. — Ладно, бог с ними, скажите лучше, наливать нам сегодня будут? А то я озяб чего-то!
Перед собравшимися тут же появился запотевший от мороза штоф полугара[20], вызвав у них гул одобрительных возгласов. Содержимое было немедленно разлито по чаркам, разобрав которые все вопросительно взглянули на Будищева с Галеевым.
— Ну чего, скажите что-нибудь обчеству, — хмыкнул Никифоров.
— Почему бы и не сказать, — пробасил командир отделения. — Митька у нас солдат справный и, самое главное, бедовый! На таких все и держится, они шилом бреются, дымом греются, ну и своего при случае не упустят, это уж как водится. Еще года не прослужил, а его уже полковник отметил да наградил. И я ни в жизнь не поверю, что этот стол всего на три рубля накрыт. Так что давайте выпьем, дай бог, не по последней!
Служивые с удовольствием выпили и тут же закусили ядрено пахнущей чесноком колбасой и нежными белыми булками. Затем еще по одной, и еще…
Охрим, которого тоже пригласили, выпив немного, отошел от своей обычной угрюмости и, что-то бубня, рассказывал то Шматову, то дядьке Никифорову. Федька, почти не слушая его, смотрел влюбленными глазами на сновавшую кругом, принарядившуюся для такого случая Ганну.
Молодая женщина, почувствовав повышенное внимание к себе, раскраснелась, похорошела и усиленно потчевала дорогих гостей, не забывая улыбаться.
— Кушайте, прошу пана, сегодня же свято![21]
Дмитрий же, сам выпив всего ничего, подливал другим, говорил тосты, подшучивал над собравшимися, а потом тихо вышел на хозяйскую половину и заглянул за занавеску к Оксане. Девочка, свернувшись калачиком на своем топчане, крепко спала, не обращая внимания на шум. Какое-то время он печально смотрел на нее, а затем обернулся на скрипнувшую половицу и увидел ее мачеху. Та пьяно улыбнулась и, покачав головой, заговорила:
— Ой, не разумею я тебя, москаль, хитрый ты или глупый?
— Глупый, наверное, — пожал плечами тот.
— Она долго спать не хотела, все тебя ждала да беспокоилась отчего-то.
— Пусть спит, ей полезно.
— Не была бы хворой, побежала бы с подружками колядовать, а так что же.
— Ничего, какие ее годы, наколядуется еще.
— Ты на нее глаз положил, что ли?
— Дура ты, Аня!
— Может, я разумом и не дюже богата, а глаза у меня есть!
— Да не поймешь ты.
— А ты расскажи, может, и сразумею.
— Я в детдоме вырос, в приюте по-вашему. Там у нас девочка одна была. Не сказать, чтобы сильно похожа, но вот глаза — ну точно такие же у Оксанки вашей.
— Так ты сирота!
— Да почему сирота… просто родители пили. Дома жрать нечего было, вот я по улицам да по рынкам и шарился. Воровать стыдно, так я истории жалостные людям рассказывал, они меня и кормили. Потом инспекторам попался, они меня в детдом и определили.
— Нешто так бывает, чтобы при живых родителях?
— Всяко бывает, Аннушка.
— А что с той дивчиной?
— Какой дивчиной… а, с этой… да ничего хорошего. Под колеса попала…
— Как под колеса?
— Ну, лихач по дороге летел, да и сбил насмерть.