Путь на Балканы
Часть 17 из 86 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Я тоже так думаю, — с иронией в голосе ответил Гаупт и улыбнулся в усы.
Тем временем к ним подбежал Охрим и, чуть не плача, бросился к дочери.
— Доню моя.
— Я тут, тату, — слабо улыбаясь, чуть слышно отвечала Оксана.
— Слышь, папаша, — обратился к нему Дмитрий, — надо бы девочку в тепло да водкой растереть или чем еще, а то заболеет чего доброго. Так что двигаем назад!
— И то верно, — согласился с ним штабс-капитан и зычно крикнул: — Возвращаемся! Галеев, проследи, чтобы никто не отстал.
— Слушаю, ваше благородие, — гаркнул в ответ унтер и бросился выполнять распоряжение.
А к тяжело дышащему Будищеву подбежали приятели вольноперы с Федькой и бросились обнимать.
— Я знал, я верил, что вы хороший человек! — взволнованно повторял Лиховцев. — Эта ваша грубость и злоречивость это все внешнее, наносное…
— Да полно тебе, Алеша, — остановил его излияния Штерн, — ты ведь эдак задушишь нашего товарища!
— Ребята, пойдемте домой, а то так жрать хочется, что и переночевать негде, — усмехнулся Дмитрий горячности вчерашнего студента.
— И правда, давайте поторопимся, а в доме вы нам расскажете обо всех перипетиях этого приключения.
— Ну, кое-что я хотел бы сказать прямо сейчас, — улыбнулся Будищев. — Скажи мне, Коля, ты когда-нибудь видел, как волк смеется?
— Нет, а что вам встретился волк? — немного удивленно спросил Штерн.
— Вроде того.
— И что, он смеялся?
— Ржал во весь голос!
— Но почему?
— Да потому что, когда я попытался выстрелить из твоего револьвера, выяснилось, что он замерз к едрёной фене! Ты не представляешь, какое насмешливое выражение морды было у этого зверюги. Мой тебе совет, дружище, пользуйся в холодное время года зимней смазкой. Ну, или, по крайней мере, не наноси ее столь обильно.
— Но как же вам удалось спастись? — изумлению Лиховцева и Штерна не было предела.
— Как-как, волки вообще животные очень умные и без надобности на рожон не лезут. Я показал ему штык, а он с презрением посмотрел на меня и, отвернувшись, удалился.
Пока вольноперы охали и ахали, удивляясь похождениям своего товарища, Шматов шагал молча и счастливо улыбался. Он нисколько не сомневался, что его друг сможет выйти сухим из любой передряги, и был рад, что не ошибся.
Утром Будищев, как ни в чем не бывало, поднялся чуть свет, сделал зарядку, затем дважды обежал всю деревню, вызвав истерику у деревенских собак. Затем, обмотав руки тряпицами, принялся лупить импровизированную грушу. Наконец, утомившись, он умылся снегом и заскочил в хату. Федька и Николай еще дрыхли без задних ног, а Алексей со страдальческим выражением лица сидел на лавочке.
Вчера вечером расчувствовавшийся Охрим проявил настоящую щедрость: выставил на стол четверть невероятно мутного самогона и принялся потчевать своих постояльцев и главным образом, конечно, спасителя. Впрочем, балагуривший и веселящий других Дмитрий сам пил очень мало, но усиленно подливал всем остальным, включая хозяев. Кончилось всё тем, что и Явор, и вольноперы с Шматовым упали под стол в совершенно невменяемом состоянии.
— Что, Леша, головка бобо? — с участием спросил Дмитрий товарища.
Тот в ответ только махнул рукой, дескать, и не говори.
— Похмелись, там маленько осталось.
Лицо Лиховцева выразило такую гамму чувств от отвращения до ужаса, что Будищев только посмеялся, но больше предлагать выпить приятелю не стал.
— Митрий, — певуче протянула заглянувшая на их половину Ганна, — пособи мне.
— Что, помощник твой еще дрыхнет?
— Ага, как сурок, — улыбнулась женщина.
— А муж?
— А то ты не знаешь!
— Ладно пошли, а то от Лехиного вида самому можно позеленеть.
Помощь заключалась в том, что один мешок надо было передвинуть, другой переставить, но, в общем, сразу было понятно, что это лишь предлог.
— Спасибо тебе за Оксану — тихо промолвила Ганна, нервно теребя платок.
— Да не за что, — пожал плечами солдат, — тем более мне показалось, что вы не очень-то ладите.
— Глазастый, — покачала головой молодая женщина. — Нравная она, да и по матери тоскует, а меня сторонится. И Охрим через это злится. Случись с ней что, он бы меня со свету сжил.
— Надо бы и тебе ему ребенка родить, глядишь и подобреет.
— Надо бы, да с чего? Разве как Дева Мария, от духа святого…
Сказав это, Ганна подвинулась к нему вплотную и тяжело задышала. Дмитрий едва заметно улыбнулся, но отодвигаться не стал и только чуть язвительно спросил:
— А ты бы Федора пособить попросила, вон он вокруг тебя как вьется…
— Да на что он мне, — отмахнулась молодуха, — Федя еще парубок, а мне настоящий мужик нужен! Такой, как ты, сильный да смелый. Волка не побоялся, так что теперь робеешь?
Через некоторое время, едва отдышавшись, Ганна вскочила и принялась поправлять одежду. Делала она это настолько буднично и привычно, что Будищев почувствовал легкое раздражение.
— Послушай, подруга, — неожиданно спросил он, — а как так случилось, что тебя так долго дома не было, что Оксана из дому ушла, а ты и не знала?
— Чего это ты спросил? — подивилась женщина, повязывая на голову косынку. — Я к куме ходила.
— К куме или к куму?
На лице Ганны промелькнуло беспокойство, и она пристально взглянула Дмитрию в глаза.
— А тебе какое дело, ты мне что, муж?
Но тот уже понял, что его догадка верна, и, поднявшись, вышел вон из амбара.
Приближалось Рождество. После того как Будищев спас заблудившуюся в лесу девочку, отношения между солдатами и местными жителями постепенно наладились. Нет, они не стали дружескими, но перестали быть откровенно враждебными. Молодые женщины и девушки перестали шарахаться от москалей, а те, в свою очередь, прекратили задирать местных парней, провоцируя их на драку.
Полковник Буссе, узнав о совершенном его солдатом поступке, пришел в совершеннейший восторг и даже отметил его в приказе по полку. Кроме того, он наградил Дмитрия трехрублевой ассигнацией. Три рубля — деньги для солдата немалые. Однако и не сказать, чтобы большие. Тем более что следовало прикупить кое-какие мелочи, необходимые в быту и походе, а также «проставиться» перед товарищами. Все-таки подобные награждения происходят не каждый день, так что не греши, а штоф водки, а лучше два, с приличной закусью, сослуживцам преподнеси. Все это, разумеется, лучше приобрести в городе. Потому как деревенским самогоном или, как его еще тут называют — горилкой, хорошо только тараканов травить.
Поэтому Будищев, отпросившись у ротного и прихватив с собой Шматова, отправился в Бердичев. Гулять, будучи солдатом, по городу, занятому воинской частью, то еще удовольствие. Во-первых, по тротуару ходить нельзя, только по дороге. Для других солдат, может, и привычно, что тротуар для господ, а Дмитрия это поначалу просто дико бесило. Во-вторых, кругом множество офицеров, и зазеваться с отданием чести никак нельзя. Тем паче что это офицеры твоего полка и с наказанием в случае оплошки проволочки не будет. Ну и в-третьих, во всяком гарнизонном городе солдат — существо низшего сорта. К ним привыкли, на них уже почти не обращают внимания, но всякому известно, что солдат, может, и более ценен, чем нищий на паперти, но куда меньше, чем проститутка.
Первым делом друзья зашли в лавку Самюэля Шлагбаума, торгующего разной мелочевкой. Будищеву нужна была бритва, потому что отпускать бороду ему решительно не хотелось, а просить лишний раз Штерна тоже неудобно. Услышав, что им нужно, лавочник выложил перед солдатами несколько опасных бритв с заржавлеными лезвиями, а одну даже с треснувшей ручкой.
— Вот видишь, Федя, — печально вздохнул Дмитрий, оглядев предложенный ему товар, — в какие ужасные времена мы живем! До чего нас довел кризис, даже у евреев нет денег, иначе разве бы это почтенный господин стал предлагать нам такую дрянь?
— Ну не скажите, господин солдат, — несколько смутился Самюэль, — эти, конечно, не столь хороши, но и не такая уж дрянь.
Не то чтобы еврейскому лавочнику стало стыдно, но бритвы действительно были нехороши, а «почтенным господином» его называли далеко не каждый день. Да что там, даже не каждый месяц!
— Вот есть недурной несессер, — выложил он перед Будищевым футляр из потертой кожи, в котором лежали бритва и помазок с чашкой. — Правда, он не дешев…
— Скажите, пан Шлагбаум, — улыбнулся солдат, — а разве я спрашивал у вас цену? Ну-ка, дайте посмотреть, что это за карманная гильотина…
— Господин солдат изволит шутить, — осклабился лавочник.
Но Дмитрий, не слушая его, внимательно осмотрел набор. На сей раз предлагаемая ему бритва была действительно неплоха, несмотря на более чем почтенный возраст.
— Посмотри, Федя, наверняка вот именно этим страшным орудием иудеи делают обрезание. Что, ты не знаешь, что такое обрезание? Ну, это вроде того, как у вас в деревне быков холостят, просто отрезают не так много!
— Послушайте, что вы такое говорите! Как вам не стыдно говорить про мой товар такие вещи?
— А вот посмотрите на эти следы, почтенный пан Шлагбаум, ведь это наверняка следы крови.
— И что с того? Разве вы не знали, что бреясь можно порезаться! Наверняка бывший владелец несессера так и сделал…
— Может быть, может быть… а может, эта кровь появилась после того, как прошлого собственника этой бритвы убили. Кстати, а как его звали?
— Какое это имеет значение? Послушайте, если вы не хотите ничего покупать, то зачем вы пришли к старому Шлагбауму! А если хотите, так для чего рассказываете эти ужасные вещи?
— Да что же вы так кипятитесь! Должен же я перед покупкой удостовериться, что вещь попала к вам честным путем? А вдруг с ней связан какой-то криминал, так хорош я буду, если ее найдут у меня!
— О господи! Ну, хорошо, прежнего владельца звали Косинским. Да, именно так, вот извольте видеть, остатки его монограммы — W и K. Владислав Косинский! Вы довольны теперь?
— Спокойствие, пан Шлагбаум! Только спокойствие! А сколько вы хотите за этот несессер?
— Три с половиной рубля!
— Вы зарезали господина Косинского за три рубля пятьдесят копеек?
— Да что же это такое! Послушайте, я не хочу вам ничего продавать. Уходите, пожалуйста, моя лавка на сегодня закрыта. А для солдат вообще навсегда! Уходите, а не то я позову городового!
Тем временем к ним подбежал Охрим и, чуть не плача, бросился к дочери.
— Доню моя.
— Я тут, тату, — слабо улыбаясь, чуть слышно отвечала Оксана.
— Слышь, папаша, — обратился к нему Дмитрий, — надо бы девочку в тепло да водкой растереть или чем еще, а то заболеет чего доброго. Так что двигаем назад!
— И то верно, — согласился с ним штабс-капитан и зычно крикнул: — Возвращаемся! Галеев, проследи, чтобы никто не отстал.
— Слушаю, ваше благородие, — гаркнул в ответ унтер и бросился выполнять распоряжение.
А к тяжело дышащему Будищеву подбежали приятели вольноперы с Федькой и бросились обнимать.
— Я знал, я верил, что вы хороший человек! — взволнованно повторял Лиховцев. — Эта ваша грубость и злоречивость это все внешнее, наносное…
— Да полно тебе, Алеша, — остановил его излияния Штерн, — ты ведь эдак задушишь нашего товарища!
— Ребята, пойдемте домой, а то так жрать хочется, что и переночевать негде, — усмехнулся Дмитрий горячности вчерашнего студента.
— И правда, давайте поторопимся, а в доме вы нам расскажете обо всех перипетиях этого приключения.
— Ну, кое-что я хотел бы сказать прямо сейчас, — улыбнулся Будищев. — Скажи мне, Коля, ты когда-нибудь видел, как волк смеется?
— Нет, а что вам встретился волк? — немного удивленно спросил Штерн.
— Вроде того.
— И что, он смеялся?
— Ржал во весь голос!
— Но почему?
— Да потому что, когда я попытался выстрелить из твоего револьвера, выяснилось, что он замерз к едрёной фене! Ты не представляешь, какое насмешливое выражение морды было у этого зверюги. Мой тебе совет, дружище, пользуйся в холодное время года зимней смазкой. Ну, или, по крайней мере, не наноси ее столь обильно.
— Но как же вам удалось спастись? — изумлению Лиховцева и Штерна не было предела.
— Как-как, волки вообще животные очень умные и без надобности на рожон не лезут. Я показал ему штык, а он с презрением посмотрел на меня и, отвернувшись, удалился.
Пока вольноперы охали и ахали, удивляясь похождениям своего товарища, Шматов шагал молча и счастливо улыбался. Он нисколько не сомневался, что его друг сможет выйти сухим из любой передряги, и был рад, что не ошибся.
Утром Будищев, как ни в чем не бывало, поднялся чуть свет, сделал зарядку, затем дважды обежал всю деревню, вызвав истерику у деревенских собак. Затем, обмотав руки тряпицами, принялся лупить импровизированную грушу. Наконец, утомившись, он умылся снегом и заскочил в хату. Федька и Николай еще дрыхли без задних ног, а Алексей со страдальческим выражением лица сидел на лавочке.
Вчера вечером расчувствовавшийся Охрим проявил настоящую щедрость: выставил на стол четверть невероятно мутного самогона и принялся потчевать своих постояльцев и главным образом, конечно, спасителя. Впрочем, балагуривший и веселящий других Дмитрий сам пил очень мало, но усиленно подливал всем остальным, включая хозяев. Кончилось всё тем, что и Явор, и вольноперы с Шматовым упали под стол в совершенно невменяемом состоянии.
— Что, Леша, головка бобо? — с участием спросил Дмитрий товарища.
Тот в ответ только махнул рукой, дескать, и не говори.
— Похмелись, там маленько осталось.
Лицо Лиховцева выразило такую гамму чувств от отвращения до ужаса, что Будищев только посмеялся, но больше предлагать выпить приятелю не стал.
— Митрий, — певуче протянула заглянувшая на их половину Ганна, — пособи мне.
— Что, помощник твой еще дрыхнет?
— Ага, как сурок, — улыбнулась женщина.
— А муж?
— А то ты не знаешь!
— Ладно пошли, а то от Лехиного вида самому можно позеленеть.
Помощь заключалась в том, что один мешок надо было передвинуть, другой переставить, но, в общем, сразу было понятно, что это лишь предлог.
— Спасибо тебе за Оксану — тихо промолвила Ганна, нервно теребя платок.
— Да не за что, — пожал плечами солдат, — тем более мне показалось, что вы не очень-то ладите.
— Глазастый, — покачала головой молодая женщина. — Нравная она, да и по матери тоскует, а меня сторонится. И Охрим через это злится. Случись с ней что, он бы меня со свету сжил.
— Надо бы и тебе ему ребенка родить, глядишь и подобреет.
— Надо бы, да с чего? Разве как Дева Мария, от духа святого…
Сказав это, Ганна подвинулась к нему вплотную и тяжело задышала. Дмитрий едва заметно улыбнулся, но отодвигаться не стал и только чуть язвительно спросил:
— А ты бы Федора пособить попросила, вон он вокруг тебя как вьется…
— Да на что он мне, — отмахнулась молодуха, — Федя еще парубок, а мне настоящий мужик нужен! Такой, как ты, сильный да смелый. Волка не побоялся, так что теперь робеешь?
Через некоторое время, едва отдышавшись, Ганна вскочила и принялась поправлять одежду. Делала она это настолько буднично и привычно, что Будищев почувствовал легкое раздражение.
— Послушай, подруга, — неожиданно спросил он, — а как так случилось, что тебя так долго дома не было, что Оксана из дому ушла, а ты и не знала?
— Чего это ты спросил? — подивилась женщина, повязывая на голову косынку. — Я к куме ходила.
— К куме или к куму?
На лице Ганны промелькнуло беспокойство, и она пристально взглянула Дмитрию в глаза.
— А тебе какое дело, ты мне что, муж?
Но тот уже понял, что его догадка верна, и, поднявшись, вышел вон из амбара.
Приближалось Рождество. После того как Будищев спас заблудившуюся в лесу девочку, отношения между солдатами и местными жителями постепенно наладились. Нет, они не стали дружескими, но перестали быть откровенно враждебными. Молодые женщины и девушки перестали шарахаться от москалей, а те, в свою очередь, прекратили задирать местных парней, провоцируя их на драку.
Полковник Буссе, узнав о совершенном его солдатом поступке, пришел в совершеннейший восторг и даже отметил его в приказе по полку. Кроме того, он наградил Дмитрия трехрублевой ассигнацией. Три рубля — деньги для солдата немалые. Однако и не сказать, чтобы большие. Тем более что следовало прикупить кое-какие мелочи, необходимые в быту и походе, а также «проставиться» перед товарищами. Все-таки подобные награждения происходят не каждый день, так что не греши, а штоф водки, а лучше два, с приличной закусью, сослуживцам преподнеси. Все это, разумеется, лучше приобрести в городе. Потому как деревенским самогоном или, как его еще тут называют — горилкой, хорошо только тараканов травить.
Поэтому Будищев, отпросившись у ротного и прихватив с собой Шматова, отправился в Бердичев. Гулять, будучи солдатом, по городу, занятому воинской частью, то еще удовольствие. Во-первых, по тротуару ходить нельзя, только по дороге. Для других солдат, может, и привычно, что тротуар для господ, а Дмитрия это поначалу просто дико бесило. Во-вторых, кругом множество офицеров, и зазеваться с отданием чести никак нельзя. Тем паче что это офицеры твоего полка и с наказанием в случае оплошки проволочки не будет. Ну и в-третьих, во всяком гарнизонном городе солдат — существо низшего сорта. К ним привыкли, на них уже почти не обращают внимания, но всякому известно, что солдат, может, и более ценен, чем нищий на паперти, но куда меньше, чем проститутка.
Первым делом друзья зашли в лавку Самюэля Шлагбаума, торгующего разной мелочевкой. Будищеву нужна была бритва, потому что отпускать бороду ему решительно не хотелось, а просить лишний раз Штерна тоже неудобно. Услышав, что им нужно, лавочник выложил перед солдатами несколько опасных бритв с заржавлеными лезвиями, а одну даже с треснувшей ручкой.
— Вот видишь, Федя, — печально вздохнул Дмитрий, оглядев предложенный ему товар, — в какие ужасные времена мы живем! До чего нас довел кризис, даже у евреев нет денег, иначе разве бы это почтенный господин стал предлагать нам такую дрянь?
— Ну не скажите, господин солдат, — несколько смутился Самюэль, — эти, конечно, не столь хороши, но и не такая уж дрянь.
Не то чтобы еврейскому лавочнику стало стыдно, но бритвы действительно были нехороши, а «почтенным господином» его называли далеко не каждый день. Да что там, даже не каждый месяц!
— Вот есть недурной несессер, — выложил он перед Будищевым футляр из потертой кожи, в котором лежали бритва и помазок с чашкой. — Правда, он не дешев…
— Скажите, пан Шлагбаум, — улыбнулся солдат, — а разве я спрашивал у вас цену? Ну-ка, дайте посмотреть, что это за карманная гильотина…
— Господин солдат изволит шутить, — осклабился лавочник.
Но Дмитрий, не слушая его, внимательно осмотрел набор. На сей раз предлагаемая ему бритва была действительно неплоха, несмотря на более чем почтенный возраст.
— Посмотри, Федя, наверняка вот именно этим страшным орудием иудеи делают обрезание. Что, ты не знаешь, что такое обрезание? Ну, это вроде того, как у вас в деревне быков холостят, просто отрезают не так много!
— Послушайте, что вы такое говорите! Как вам не стыдно говорить про мой товар такие вещи?
— А вот посмотрите на эти следы, почтенный пан Шлагбаум, ведь это наверняка следы крови.
— И что с того? Разве вы не знали, что бреясь можно порезаться! Наверняка бывший владелец несессера так и сделал…
— Может быть, может быть… а может, эта кровь появилась после того, как прошлого собственника этой бритвы убили. Кстати, а как его звали?
— Какое это имеет значение? Послушайте, если вы не хотите ничего покупать, то зачем вы пришли к старому Шлагбауму! А если хотите, так для чего рассказываете эти ужасные вещи?
— Да что же вы так кипятитесь! Должен же я перед покупкой удостовериться, что вещь попала к вам честным путем? А вдруг с ней связан какой-то криминал, так хорош я буду, если ее найдут у меня!
— О господи! Ну, хорошо, прежнего владельца звали Косинским. Да, именно так, вот извольте видеть, остатки его монограммы — W и K. Владислав Косинский! Вы довольны теперь?
— Спокойствие, пан Шлагбаум! Только спокойствие! А сколько вы хотите за этот несессер?
— Три с половиной рубля!
— Вы зарезали господина Косинского за три рубля пятьдесят копеек?
— Да что же это такое! Послушайте, я не хочу вам ничего продавать. Уходите, пожалуйста, моя лавка на сегодня закрыта. А для солдат вообще навсегда! Уходите, а не то я позову городового!