Путь искупления
Часть 32 из 107 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Покажи мне свои запястья.
– Нет.
Он потянулся, чтобы взять ее за руку, но Элизабет отвесила ему такую оплеуху, что звук ее больше походил на выстрел. Оба застыли в наступившей тишине. Напарники. Друзья. В этот миг – враги.
– Я это заслужил, – проговорил наконец Бекетт.
– Еще как, блин, заслужил!
– Прости. Я просто…
– Проваливай, Чарли.
– Нет.
– Уже поздно.
Она завозилась с ключами, а Бекетт наблюдал за ней из тумана собственной досады. Когда дверь между ними закрылась, он повысил голос.
– Ты должна была позвонить мне, Лиз! Ты не должна была переться туда в одиночку!
– Езжай домой, Бекетт.
– Я твой напарник, черт тебя подери! Есть устав!
– Я сказала, езжай домой!
Она прислонилась всем весом к двери, ощущая, как сжимается сердце, чувствуя прикосновение твердого дерева. Бекетт все еще стоял с другой стороны, наблюдал. К тому моменту, как он уехал, Элизабет вся тряслась и не знала, почему.
Потому что люди заподозрили?
Потому что ее кожа до сих пор горела?
– Прошлое в прошлом. – Прикрыв глаза, она произнесла это еще раз: – Прошлое в прошлом, а настоящее в настоящем.
– Так вот как вы это делаете?
Голос донесся из темного угла за диваном, и рука Лиз машинально метнулась к рубчатой рукояти за поясом, прежде чем она опознала его.
– Черт бы тебя побрал, Ченнинг! – Сняв руку с пистолета, врубила верхний свет. – Какого хрена ты тут делаешь?
Девушка с ногами забилась в глубокое кресло. На ней были джинсы и кеды. Тускло блеснул облупленный лак на ногтях. Капюшон все той же худи низко сидел на глазах. Какими бы они ни были яркими, вид у девушки был затравленный – узкие плечики подались вперед, в кулачке крепко зажата рукоятка кухонного ножа.
– Простите. – Она положила нож на подлокотник кресла. – Я не очень хорошо воспринимаю разозленных мужчин.
Элизабет заперла дверь. Пройдя к креслу, подобрала нож и положила его на кухонный стол.
– Как ты сюда вообще попала?
– Вас не было дома. – Ченнинг показала за спину большим пальцем. – Отжала раму.
– И с каких это пор ты вламываешься в чужие дома?
– До сегодняшнего вечера – ни разу. Вам надо бы поставить сигнализацию, кстати.
– А это тебя остановило бы?
– С вами мне как-то спокойней. Простите.
Элизабет открыла воду в раковине, поплескала на лицо. Она не знала, искренне ли девушка просит прощения, или нет. В конце концов, это неважно. Ей просто больно. Как сейчас и самой Лиз.
– А твои родители знают, что ты здесь?
– Нет.
– Мне грозит привлечение к уголовной ответственности, Ченнинг. Ты – потенциальный свидетель против меня. Это было… не слишком мудро.
– А может, я сбегу.
– Нет, не сбежишь.
– Знаете, а я могла бы. – Ченнинг встала и прошлась вдоль длинного ряда книг. – Убежать. Свалить нахер отсюда.
Сквернословие совсем не подходило к этому юному безупречному ротику, и девушка словно читала мысли самой Элизабет.
– Скажите мне, что сами об этом не подумывали! Скажите, что буквально только что об этом не подумали! – Ченнинг махнула в сторону двери, имея в виду и Бекетта, и тот разговор, и ту мантру, что граничила с молитвой. – Бросить все к чертям. Исчезнуть.
– Это мои, а не твои проблемы, Ченнинг. Ты можешь делать что угодно и стать кем угодно.
– Но это же больше не вопрос возраста?
– Это может быть вопросом возраста.
– Слишком поздно возвращаться и становиться такой, как была.
– Почему?
– Потому что я все сожгла. – В глазах Ченнинг мелькнула искорка. – Всех этих плюшевых зверюшек, все эти плакатики и розовенькие простынки, фотки, книжки и записочки от маленьких мальчиков! Я сожгла их в саду, устроила огромный, просто офигенский костер, который чуть не перекинулся на все остальное.
Она откинула капюшон, открывая вишневую кожу и опаленные на кончиках волосы.
– Сад загорелся, два дерева.
– Зачем ты это сделала?
Прозвучало это мягко, но у Элизабет упало сердце.
– Отец пытался меня остановить. Но я убежала, как только его увидела. По-моему, он поранился, перелезая через ограду. Что-то орал… разозлился, наверное. Но как бы там ни было, домой мне нельзя. – Вызов в глазах девушки сменился отчаянием. – Скажите мне уходить, и больше в жизни меня не увидите. Я сожгу весь мир. Клянусь!
Элизабет налила себе выпить и заговорила, повернувшись спиной:
– Твои родители должны знать, что с тобой всё в порядке. Отправь эсэмэску, по крайней мере. Сообщи, что ты в безопасности.
– Значит, вы разрешаете мне остаться?
Обернувшись, Элизабет криво улыбнулась.
– Не могу же я позволить тебе спалить весь мир.
– А можно мне тоже? – Ченнинг показала на стакан. – Раз уж дело не в возрасте…
Элизабет налила на палец во второй стакан и молча вручила Ченнинг. Та опрокинула его одним глотком, слегка поперхнувшись.
– Я видела тут ванну…
Она не договорила, и Элизабет ткнула рукой вглубь коридора.
– Полотенца в шкафчике.
Проследив, как Ченнинг уходит по коридору, она налила себе еще, выключила свет и осталась сидеть в темноте. Дважды принимался вибрировать ее мобильник, и дважды она давала ему переключиться на голосовую почту. Ей не хотелось разговаривать ни с Бекеттом, ни с Дайером, ни с кем-то из репортеров, которые уже успели раздобыть ее номер.
Еще час Элизабет сидела, прикладываясь к стакану и стараясь держать себя в руках. А когда наконец встала, ванная была пуста, а дверь гостевой комнаты закрыта. Лиз прислушалась, но не услышала ничего, кроме потрескиваний и поскрипываний старого дома, все глубже проваливающегося в землю. Однако все-таки проверила замки. Двери. Окна. Зайдя в ванную, заперла на задвижку и эту дверь, а потом сняла рубашку и изучила жуткие тонкие порезы на руках. Они полностью охватывали запястья и в некоторых местах были глубже, чем в остальных. Красные линии, частично покрывшиеся засохшими корками. Воспоминания. Кошмары.
– Прошлое в прошлом…
Сняв остальную одежду, Элизабет наполнила ванну. Да, она скрывала правду, но на то были свои причины. Это должно было бы ее немного приободрить, но «причина» – это всего лишь слово.
Такое же слово, как слово «семья».
Или «вера», или «закон», или «правосудие».
Она опустилась в ванну, поскольку казалось, что горячая вода должна помочь. Согреть ее мысли, сделать невесомой. Этим вода и вправду хороша, но природа воды в том, чтобы подниматься, опадать и подниматься вновь – вот ее назначение, так что когда Элизабет прикрыла глаза, окружающий мир исчез, и она ощутила это опять: тот подвал вокруг себя, словно пальцы, сомкнувшиеся на горле…
* * *
Мужчина душил ее, обхватив одной рукой за шею и крепко удерживая другой рукой за запястье, отбросив ее руку с пистолетом к стене. Ченнинг, которая сломанной куклой валялась на полу, вскрикнула, когда пистолет подскочил на бетоне трижды, четырежды, а потом отлетел куда-то в темноту.
Когда Элизабет почувствовала, как пистолет вылетает из руки, то попыталась повернуться.
Кто он?
Кто, мля…
Она лишь поняла, что он здоровенный и немытый, но не более. Он был рукой, сомкнувшейся у нее на шее, царапаньем щетины, когда он прижимался плотнее, и сгущающейся чернотой. Она топала ногой, силясь попасть в подъем ноги, в голень. Попыталась ударить назад головой, но контакт был маленьким и слабым.
– Нет.
Он потянулся, чтобы взять ее за руку, но Элизабет отвесила ему такую оплеуху, что звук ее больше походил на выстрел. Оба застыли в наступившей тишине. Напарники. Друзья. В этот миг – враги.
– Я это заслужил, – проговорил наконец Бекетт.
– Еще как, блин, заслужил!
– Прости. Я просто…
– Проваливай, Чарли.
– Нет.
– Уже поздно.
Она завозилась с ключами, а Бекетт наблюдал за ней из тумана собственной досады. Когда дверь между ними закрылась, он повысил голос.
– Ты должна была позвонить мне, Лиз! Ты не должна была переться туда в одиночку!
– Езжай домой, Бекетт.
– Я твой напарник, черт тебя подери! Есть устав!
– Я сказала, езжай домой!
Она прислонилась всем весом к двери, ощущая, как сжимается сердце, чувствуя прикосновение твердого дерева. Бекетт все еще стоял с другой стороны, наблюдал. К тому моменту, как он уехал, Элизабет вся тряслась и не знала, почему.
Потому что люди заподозрили?
Потому что ее кожа до сих пор горела?
– Прошлое в прошлом. – Прикрыв глаза, она произнесла это еще раз: – Прошлое в прошлом, а настоящее в настоящем.
– Так вот как вы это делаете?
Голос донесся из темного угла за диваном, и рука Лиз машинально метнулась к рубчатой рукояти за поясом, прежде чем она опознала его.
– Черт бы тебя побрал, Ченнинг! – Сняв руку с пистолета, врубила верхний свет. – Какого хрена ты тут делаешь?
Девушка с ногами забилась в глубокое кресло. На ней были джинсы и кеды. Тускло блеснул облупленный лак на ногтях. Капюшон все той же худи низко сидел на глазах. Какими бы они ни были яркими, вид у девушки был затравленный – узкие плечики подались вперед, в кулачке крепко зажата рукоятка кухонного ножа.
– Простите. – Она положила нож на подлокотник кресла. – Я не очень хорошо воспринимаю разозленных мужчин.
Элизабет заперла дверь. Пройдя к креслу, подобрала нож и положила его на кухонный стол.
– Как ты сюда вообще попала?
– Вас не было дома. – Ченнинг показала за спину большим пальцем. – Отжала раму.
– И с каких это пор ты вламываешься в чужие дома?
– До сегодняшнего вечера – ни разу. Вам надо бы поставить сигнализацию, кстати.
– А это тебя остановило бы?
– С вами мне как-то спокойней. Простите.
Элизабет открыла воду в раковине, поплескала на лицо. Она не знала, искренне ли девушка просит прощения, или нет. В конце концов, это неважно. Ей просто больно. Как сейчас и самой Лиз.
– А твои родители знают, что ты здесь?
– Нет.
– Мне грозит привлечение к уголовной ответственности, Ченнинг. Ты – потенциальный свидетель против меня. Это было… не слишком мудро.
– А может, я сбегу.
– Нет, не сбежишь.
– Знаете, а я могла бы. – Ченнинг встала и прошлась вдоль длинного ряда книг. – Убежать. Свалить нахер отсюда.
Сквернословие совсем не подходило к этому юному безупречному ротику, и девушка словно читала мысли самой Элизабет.
– Скажите мне, что сами об этом не подумывали! Скажите, что буквально только что об этом не подумали! – Ченнинг махнула в сторону двери, имея в виду и Бекетта, и тот разговор, и ту мантру, что граничила с молитвой. – Бросить все к чертям. Исчезнуть.
– Это мои, а не твои проблемы, Ченнинг. Ты можешь делать что угодно и стать кем угодно.
– Но это же больше не вопрос возраста?
– Это может быть вопросом возраста.
– Слишком поздно возвращаться и становиться такой, как была.
– Почему?
– Потому что я все сожгла. – В глазах Ченнинг мелькнула искорка. – Всех этих плюшевых зверюшек, все эти плакатики и розовенькие простынки, фотки, книжки и записочки от маленьких мальчиков! Я сожгла их в саду, устроила огромный, просто офигенский костер, который чуть не перекинулся на все остальное.
Она откинула капюшон, открывая вишневую кожу и опаленные на кончиках волосы.
– Сад загорелся, два дерева.
– Зачем ты это сделала?
Прозвучало это мягко, но у Элизабет упало сердце.
– Отец пытался меня остановить. Но я убежала, как только его увидела. По-моему, он поранился, перелезая через ограду. Что-то орал… разозлился, наверное. Но как бы там ни было, домой мне нельзя. – Вызов в глазах девушки сменился отчаянием. – Скажите мне уходить, и больше в жизни меня не увидите. Я сожгу весь мир. Клянусь!
Элизабет налила себе выпить и заговорила, повернувшись спиной:
– Твои родители должны знать, что с тобой всё в порядке. Отправь эсэмэску, по крайней мере. Сообщи, что ты в безопасности.
– Значит, вы разрешаете мне остаться?
Обернувшись, Элизабет криво улыбнулась.
– Не могу же я позволить тебе спалить весь мир.
– А можно мне тоже? – Ченнинг показала на стакан. – Раз уж дело не в возрасте…
Элизабет налила на палец во второй стакан и молча вручила Ченнинг. Та опрокинула его одним глотком, слегка поперхнувшись.
– Я видела тут ванну…
Она не договорила, и Элизабет ткнула рукой вглубь коридора.
– Полотенца в шкафчике.
Проследив, как Ченнинг уходит по коридору, она налила себе еще, выключила свет и осталась сидеть в темноте. Дважды принимался вибрировать ее мобильник, и дважды она давала ему переключиться на голосовую почту. Ей не хотелось разговаривать ни с Бекеттом, ни с Дайером, ни с кем-то из репортеров, которые уже успели раздобыть ее номер.
Еще час Элизабет сидела, прикладываясь к стакану и стараясь держать себя в руках. А когда наконец встала, ванная была пуста, а дверь гостевой комнаты закрыта. Лиз прислушалась, но не услышала ничего, кроме потрескиваний и поскрипываний старого дома, все глубже проваливающегося в землю. Однако все-таки проверила замки. Двери. Окна. Зайдя в ванную, заперла на задвижку и эту дверь, а потом сняла рубашку и изучила жуткие тонкие порезы на руках. Они полностью охватывали запястья и в некоторых местах были глубже, чем в остальных. Красные линии, частично покрывшиеся засохшими корками. Воспоминания. Кошмары.
– Прошлое в прошлом…
Сняв остальную одежду, Элизабет наполнила ванну. Да, она скрывала правду, но на то были свои причины. Это должно было бы ее немного приободрить, но «причина» – это всего лишь слово.
Такое же слово, как слово «семья».
Или «вера», или «закон», или «правосудие».
Она опустилась в ванну, поскольку казалось, что горячая вода должна помочь. Согреть ее мысли, сделать невесомой. Этим вода и вправду хороша, но природа воды в том, чтобы подниматься, опадать и подниматься вновь – вот ее назначение, так что когда Элизабет прикрыла глаза, окружающий мир исчез, и она ощутила это опять: тот подвал вокруг себя, словно пальцы, сомкнувшиеся на горле…
* * *
Мужчина душил ее, обхватив одной рукой за шею и крепко удерживая другой рукой за запястье, отбросив ее руку с пистолетом к стене. Ченнинг, которая сломанной куклой валялась на полу, вскрикнула, когда пистолет подскочил на бетоне трижды, четырежды, а потом отлетел куда-то в темноту.
Когда Элизабет почувствовала, как пистолет вылетает из руки, то попыталась повернуться.
Кто он?
Кто, мля…
Она лишь поняла, что он здоровенный и немытый, но не более. Он был рукой, сомкнувшейся у нее на шее, царапаньем щетины, когда он прижимался плотнее, и сгущающейся чернотой. Она топала ногой, силясь попасть в подъем ноги, в голень. Попыталась ударить назад головой, но контакт был маленьким и слабым.