Путь искупления

– Плакса Джонс!

– Ну давай же, заходи!

Развернувшись, он поспешил в дом и, бормоча извинения, кинулся убирать разбросанные повсюду газеты и юридические справочники. Звякнуло стекло, когда пустые бутылки и хрустальные стаканы исчезли в кухне. Элизабет прошлась по комнате, с любопытством разглядывая величественную старинную мебель, замысловатые антикварные трости, писанные маслом картины и пыльные пистолеты. Когда старик вернулся, рубашка у него была застегнута до самого горла, а волосы тщательно расчесаны – достаточно влажные, чтобы не разлетаться во все стороны при малейшем движении.

– Итак… – Он распахнул дверцы шкафчика, скрывающего мини-бар с разнокалиберными бутылками. – Насколько я могу припомнить, против бурбона ты никогда не возражала.

– Водку со льдом, если не трудно.

– Водку со льдом… – Его рука зависла над шеренгой бутылок. – «Бельведер»[21]?

– То, что надо.

Элизабет посмотрела, как он наливает ей водку, кладет лед, а потом смешивает себе старый добрый «Олд фэшн»[22]. Фэрклот Джонс был адвокатом на пенсии. Он поднялся буквально из ничего, работал выходными и ночами, чтобы окончить юридическую школу, и в результате стал – вполне вероятно – лучшим адвокатом защиты, когда-либо виданным на территории штата Северная Каролина. За пятьдесят лет практики, за десятилетия разнообразных судебных дел, включая обвинения в убийстве, насилии и предательстве, он лишь раз пустил слезу в суде – в тот день, когда облаченный в черную мантию судья привел его к присяге, а потом разочарованно нахмурился и поинтересовался, с чего это он так робко прячет покрасневшие глаза и весь дрожит. Когда Фэрклот объяснил, что им «движет величие момента», судья поинтересовался, не будет ли он так добр впредь оставлять свою сущность малолетнего плаксы с не просохшими от молока губами где-нибудь за пределами стен храма правосудия.

Прозвище так и прилипло.

– А я знаю, почему ты здесь. – Сунув ей в руку стакан, адвокат опустился в издавшее треск кожаное кресло. – Эдриена выпустили.

– Вы уже с ним виделись?

– После отставки и развода я редко выхожу из дома… Сядь, не маячь. Прошу тебя. – Он указал направо от себя, и Элизабет уселась на креслице с деревянными подлокотниками, обтянутые бордовым бархатом подушки которого местами вытерлись до белизны. – Я с большим интересом слежу за твоей ситуацией. Как все неудачно сложилось: Ченнинг Шоур, братья Монро… Как там, напомни, фамилия твоего адвоката?

– Дженнингс.

– Точно, Дженнингс! Молодой еще человек. Он тебе нравится?

– Я с ним еще не разговаривала.

– Голубушка! – Фэрклот опустил стакан на подлокотник своего кресла. – Вода всегда дырочку найдет, как тебе известно, а штат всегда получит свой фунт мяса. Позвони своему адвокату. Встреться с ним хоть сегодня ночью, если есть нужда.

– Да вообще-то всё пока путем.

– Боюсь, что я вынужден настаивать. Даже молодой адвокат всяко лучше, чем совсем никакой. Газеты довольно ясно дали понять, как видят твою ситуацию, а я не хочу делать вид, будто окончательно забыл политику властей штата. Не будь мне сейчас миллион лет, я бы сам тебя разыскал и потребовал права представлять твои интересы.

Он был явно возбужден. Элизабет постаралась не обращать на это внимания.

– Я здесь, чтобы говорить не про себя.

– Значит, про Эдриена.

– Да. – Элизабет съехала на самый краешек кресла. Она казалась такой крошечной – та правда, в которой она так нуждалась. Одно только слово, всего пара букв. – Он действительно спал с Джулией Стрэндж?

– А-а, так вот…

– Он сам мне это сказал, не далее, как час назад. Мне просто нужно подтверждение.

– Выходит, ты с ним уже повидалась?

– Да.

– И спросила, откуда под ногтями Джулии оказались частички его кожи?

– Спросила.

– Мне очень жаль…

– Только не говорите «нет».

– Я очень хотел бы тебе помочь, но эта информация охраняется привилегией адвокатской тайны в отношении клиента, а ты, моя дорогая девочка, до сих пор являешься представителем закона. Я не могу обсуждать с тобой это.

– Не можете или не станете?

– Я всю свою жизнь посвятил закону. Как я могу пойти на попятный, когда мне так мало осталось? – Джонс надолго приник к стакану, явно расстроенный.

Элизабет подалась ближе к нему, рассчитывая, что, может, он почувствует, насколько сильна ее нужда.

– Послушайте, Плакса…

– Называй меня Фэрклот, пожалуйста. – Он отмахнулся. – Это прозвище напоминает мне о лучших днях, и чем дальше они уходят, тем больней их вспоминать.

Адвокат плотно угнездился в кресле, словно его усадила туда невидимая рука.


Элизабет переплела пальцы и осторожно заговорила, словно и остальные ее слова могли причинить боль.

– Эдриен убежден, что кто-то подбросил улики, чтобы впутать его.

– Ну да, пивную банку. Мы это часто обсуждали.

– Да, причем этот вопрос так и не поднимался на суде.

– Для этого, моя дорогая, Эдриену надо было занять свидетельскую трибуну. А он не выказывал желания этого делать.

– Можете сказать, почему?

– Очень жаль, но не могу. По той же причине, что и раньше.

– Убита еще одна женщина, Фэрклот, умышленно и хладнокровно убита в той же манере и в той же самой церкви. Эдриен опять арестован. Это будет в завтрашних газетах.

– О боже…

Стакан дрогнул у него в руке, и Элизабет коснулась локтя старого адвоката.

– Мне нужно знать, врал ли он мне насчет той банки, а также наличия частичек кожи под ногтями Джулии.

– Ему уже предъявили обвинение?

– Фэрклот…

– Ему предъявили обвинение? – Голос старика дрожал от эмоций. Обхватившие стакан пальцы побелели, на щеках выступили красные пятна.

– Не в убийстве. Его забрали за нарушение границ частного владения. Будут держать, сколько смогут. Сами знаете, как это делается. Что же до убитой женщины, то мне известно лишь, что ее убили заведомо после освобождения Эдриена из тюрьмы. Помимо этого, я не знаю, какие у них еще есть свидетельства. Меня отстранили.

– Из-за твоих собственных проблем?

– И из-за сомнений Фрэнсиса Дайера относительно моих намерений.

– Фрэнсис Дайер! Пф-ф! – Старик только отмахнулся, и Элизабет припомнила, как он пытался гонять Дайера во время встречного допроса. Как Фэрклот ни старался, дискредитировать показания Дайера ему так и не удалось. Тот непоколебимо стоял на своем, полностью убежденный в одержимости Эдриена Джулией Стрэндж.

– Они повесят его за это, если получится. – Элизабет наклонилась еще ближе. – Вам по-прежнему не все равно. Вы имеете право рассказать. Поговорите со мной, пожалуйста.

Он выглянул из-под густых бровей, прищуренные глаза горели ярким огнем.

– Ты ему поможешь?

– Довериться ему или отойти в сторону. Вот какой передо мной сейчас выбор.

Старик откинулся на спинку кресла – совсем крошечный в своем измятом костюме.

– А ты знаешь, что моя семья и семья Эдриена жили на этой реке двести лет назад или даже больше? Ну конечно, откуда же тебе знать… но это так. Семейство Джонс. Семейство Уолл. Когда мой отец вернулся с Первой мировой полным калекой, именно прадед Эдриена учил меня охотиться, ловить рыбу и работать на земле. Он заботился о моих родителях, а когда наступила Великая депрессия, следил, чтобы у нас всегда были сливочное масло, мясо и мука. Он умер, когда мне было всего двенадцать, но я до сих пор помню, как от него пахло: чем-то вроде тракторной смазки, травой и мокрым брезентом. У него были сильные руки, морщинистое лицо, и перед ужином по воскресеньям он всегда надевал галстук. Я вырос, подался в законники и не слишком хорошо знал Эдриена. Но помню день, когда он родился. Мы целой компашкой собрались тогда прямо вот здесь, на крыльце, курили сигары. Его отец. Несколько других людей. Хорошая земля тут на реке. Достойные люди.

– Все это и вправду очень трогательно, но мне нужно что-то помимо простой веры. Можете рассказать мне чуть больше? Про Эдриена? Про дело? Хоть что-нибудь?

От последнего слова веяло отчаянием, и старый адвокат вздохнул.

– Могу рассказать тебе, что закон – это океан из тьмы и правды и что адвокаты – не более чем утлые суденышки на его поверхности. Мы можем потянуть за тот канат или за другой, но в итоге именно клиент прокладывает курс.

– Эдриен отверг ваши советы.

– Я действительно не имею права это обсуждать.

Старик уже осушил свой стакан, и на дне теперь лишь краснела одинокая вишенка. Он избегал ее взгляда, и Элизабет подумала, что понимает его. Он знал про интрижку. Мог воспользоваться этим, чтобы посеять сомнения в умах присяжных, но Эдриен ему не позволил.

– Меня глубоко огорчает, дитя мое, что ты приехала в такую даль, только чтобы послушать пустую болтовню и не узнать практически ничего ценного. Я надеюсь, ты простишь старика за столь недостойную отговорку, но что-то я притомился…

Элизабет взяла его за руку – косточки под тонкой кожей казались легкими и колючими.

– Не будешь ли так добра соорудить мне еще стаканчик? – Он высвободил руку и передал ей стакан. – У меня сердце болит при мысли об Эдриене, да и ног под собой почти не чувствую.

Элизабет налила ему добавки и посмотрела, как он берет стакан.

– Ты в курсе, что здесь однажды ночевал Джордж Вашингтон? – Фэрклот неопределенно махнул рукой вокруг. Он действительно здорово устал, так что казался чуть ли не прозрачным. – Я часто гадаю, в какой именно ком-нате.

– Оставлю вас в покое, – произнесла Элизабет. – Спасибо, что поговорили со мной.

Она уже направлялась к высоким, широким дверям, когда он заговорил вновь.

– Знаешь, как я заработал свое прозвище?