Путь искупления

– Даю три. – Мэттью поднялся. – Он в изоляторе. До самого конца и направо.

– Почему это он в изоляторе? – возмутилась Элизабет.

– Почему? – переспросил Мэттью, бросая ключи на стол. – Потому что пошел он в жопу, вот почему.

Когда Мэтни удалился, она вопросительно подняла брови, на что Джеймс Рэндольф только пожал плечами.

– Итак, почему он нам помогает?

– Мэттью как-то случайно подстрелил меня на перепелиной охоте, когда мы были еще детишками. У меня есть привычка напоминать ему об этом время от времени. Он каждый раз подскакивает до потолка.

– Но вот изолятор…

– Я выцыганил тебе дополнительное время. – Джеймс отпер массивную дверь. – Не вынуждай меня вытаскивать тебя оттуда за шкирку.





* * *


Шагнув через порог в коридор за ним, Элизабет увидела справа и слева от себя ряды больших зарешеченных камер, а на его дальнем конце – глухую дверь изолятора. Двинулась дальше по полутемному коридору – старые люминесцентные трубки помигивали и пощелкивали над головой, отчего она сразу почувствовала себя неуютно. Место очень напоминало настоящую тюрьму, а для самой Лиз тюрьма становилась все более и более реальной. Низкие потолки. Тускло поблескивающий, словно пропотевший металл. Она не сводила глаз с двери изолятора, маячившей в торце коридора. Мрачноватое это было зрелище – сплошь стальная дверь с восьмидюймовым окошечком на уровне глаз. Изолятор предназначался для наркоманов, буйных и психически неустойчивых. Стены и пол здесь были обиты древней парусиной, прочно пропитавшейся мочой, кровью и всеми другими подобными жидкостями. Опасная для окружающих агрессия и открытое неповиновение – вот единственные законные причины, по которым сюда могли поместить Эдриена.

Сдвинув шпингалет, Элизабет приоткрыла заслонку окошечка и заглянула в камеру. Почему-то затаила дыхание – молчание словно излучалось из окошка наружу. Никакого движения в камере. Ни единого звука, громче едва слышного шепота.

А вот и Эдриен – в углу, на полу. Босиком. Без рубашки. Уткнулся лицом в колени.

– Эдриен?

В камере было темно, тусклый свет проникал внутрь лишь из-за головы Элизабет. Она опять позвала его по имени, и он поднял взгляд, моргая и прищуриваясь.

– Кто там?

– Это я, Лиз.

Эдриен с трудом поднялся.

– А с тобой кто?

– Здесь только я.

– Я слышал какие-то голоса.

– Нет. – Элизабет бросила взгляд в начало коридора. – Больше никого.

С трудом переставляя ноги, Эдриен прошаркал ближе.

– Где твоя рубашка? А ботинки?

Он неопределенно отмахнулся.

– Тут жарко.

Похоже на то. Кожа его блестела от пота, бусинки влаги набухли под глазами. Казалось, что какие-то части Эдриена безвозвратно утрачены. Интеллект. Бо́льшая часть его внимания, способности отслеживать обстановку. Он наклонил голову, и капельки пота покатились по его лицу.

– Зачем ты здесь, Лиз?

– Ты в порядке, Эдриен? Посмотри на меня! – Элизабет дала ему время, и он им воспользовался. Она заметила небольшое подергивание мускулов у него на плечах, легкое содрогание, приведшее к кашлю. – Что-то случилось после того, как тебя поместили сюда? Я знаю, что задерживали тебя жестко, но с тобой и тут плохо обращались? Прессовали? Угрожали тебе? Ты вроде…

Элизабет не договорила, поскольку не хотела заканчивать мысль, что он вроде как уменьшился.

– Темнота. Стены. – Эдриен с трудом выдавил улыбку. – Я не очень-то уютно себя чувствую в стесненных пространствах.

– Клаустрофобия?

– Типа того.

Он попытался улыбнуться, но это превратилась в новый приступ кашля, в еще двадцать секунд содроганий. Ее взгляд переместился ему на грудь, скользнул по животу.

– Господи, Эдриен!..

Он заметил, что она смотрит на шрамы, и отвернулся. Впрочем, спина выглядела ничуть не лучше груди. Сколько же их там было, этих бледных, почти белых линий? Двадцать пять? Сорок?


– Эдриен…

– Да ладно, ерунда.

– Что они с тобой сделали?

Он подхватил рубашку и кое-как натянул ее.

– Говорю же, ерунда.

Элизабет более внимательно пригляделась к его лицу и впервые обратила внимание, что выпирающие из-под кожи кости выстроены не так, как она помнила. В пустоте под левым глазом угнездилась тень. Нос тоже какой-то не совсем такой. Она бросила взгляд в начало коридора. У нее считаные секунды. Не больше.

– Они уже допрашивали тебя насчет церкви?

Эдриен уперся в дверь растопыренными ладонями, не поднимая головы.

– Я думал, тебя отстранили.

– Откуда ты об этом узнал?

– Фрэнсис сказал.

– А что еще он тебе сказал?

– Чтобы держался от тебя подальше. Держал рот на замке и не втягивал тебя в свои проблемы. – Эдриен поднял взгляд, и вдруг все эти годы словно ветром сдуло. – Как бы там ни было, я ее не убивал.

Он говорил про церковь, про новую жертву.

– А Джулию Стрэндж?

Впервые за все время Элизабет в принципе подвергла сомнению его невиновность, и момент затянулся – его челюсти напряглись, старые раны открылись.

– Я ведь уже отсидел, разве не так?

Его взгляд в тот момент был ясным и злым. Все тот же Эдриен. Ничего из этой кажущейся слабости.

– Тебе надо было выступить на суде, – сказала она. – Надо было ответить на этот вопрос.

– На этот вопрос…

– Да.

– А мне нужно отвечать на него сейчас?

Слова прозвучали ровно, но взгляд был столь пронзительным, что в затылке у Элизабет застучало. Он знал, чего она хочет. Конечно же, знал. Каждый день на его процессе она ждала ответа на этот вопрос. Будет какое-то объяснение, думала она. Все обретет смысл.

Но он так и не поднялся на свидетельскую трибуну.

Вопрос остался без ответа.

– Все же свелось к одному, так? – Эдриен внимательно посмотрел на нее. – К моей расцарапанной шее. К моей коже у нее под ногтями…

– Невиновный человек обязательно это объяснил бы.

– Тогда все было очень неоднозначно.

– Так объясни сейчас.

– Ты мне поможешь, если объясню?

Вот оно, подумала она. Зэковские штучки, от которых ее предостерегал Бекетт. Манипуляция. Закос под невинную овечку.

– Так почему твоя кожа оказалась под ногтями Джулии Стрэндж?

Он отвернулся, стиснув зубы.

– Говори, иначе я ухожу.

– Это угроза?

– Это условие.

Эдриен вздохнул и покачал головой. Заговорив, он уже знал, как это прозвучит.