Путь искупления
Часть 25 из 30 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Но Элизабет уже не слушала. Дайера в церкви нет! Надо было сразу увидеть, к чему все движется…
– Сукин сын!
– Лиз, погоди…
Но куда там «погоди»! Прямо с места развернувшись, Элизабет в мгновение ока оставила церковь позади и, нарушая все мыслимые скоростные ограничения, помчалась обратно в город. С вершины холма в двух милях впереди открылись шпили, крыши и дома, просвечивающие белым сквозь деревья. Слетев со спуска на скованные пробками улицы, она свернула вправо, пересекла мощенную булыжником улицу и пронеслась через весь город, мысленно повторяя: «Он не посмеет. Только не сейчас». Но на последнем отрезке перед выгоревшим фермерским домиком Эдриена, где-то в миле от себя она увидела огни синих мигалок. Тело все еще лежало в церкви, а Дайер уже явился арестовывать своего бывшего напарника! Старые обиды. Личная неприязнь. Обычная глупость. Какой бы ни была причина, она видела все это столь же четко и ясно, как чернила на белом бумажном листе: они запрут его в камеру, а потом будут искать какую-нибудь причину держать его там.
– Это не то, что ты думаешь.
Дайер встретил ее, как только Элизабет вихрем вырвалась из машины. Примирительно поднял обе руки, попятившись назад, когда она прорвалась между двух автомобилей, стоящих в десяти ярдах от выгоревшего дома.
– Труп едва остыл! У тебя нет никакой законной причины его арестовывать!
– Угомонись, Лиз. Я серьезно.
Растолкав патрульных, она влетела в ту самую обугленную комнату и увидела Эдриена, лежащего лицом вниз прямо в саже. Как бы ни выглядело задержание, оно явно было жестким. Лицо и руки у него были в крови. Сковав Эдриена наручниками и ножными кандалами, они бросили его в грязь, словно животное.
Еще три шага, и Дайер уже оттаскивает ее назад; его пальцы у нее на руке крепки, как сталь.
– Я хочу с ним поговорить!
– И думать забудь.
– Фрэнсис…
– Я сказал, хватит!
Он выволок ее наружу на глазах у остальных копов, весь покрывшись красными пятнами, и прижал к стволу дуба. Она вырвала руку из его захвата.
– Что за херня?
– Успокойтесь, детектив. – Дайер использовал всю силу своего голоса, всю властность в глазах. – Это не то, что ты думаешь. И разговаривать с ним ты не будешь. Короче говоря, держись подальше от этого задержания!
Она дернулась вправо, и он двинулся вслед за ней.
– Я совершенно серьезно, Лиз. Я привлеку тебя за создание препятствий. Клянусь.
Она рванулась вперед.
Дайер решительно уперся ладонью ей в грудь. Прикосновение было совершенно непристойное, но Элизабет не увидела ни капли смущения у него на лице.
– Иначе надену браслеты, – пригрозил он. – Бог мне свидетель, равно как и все остальные. Ты этого хочешь?
Элизабет посмотрела на него новыми глазами. Такая напористость совсем не в его стиле.
– Все со мной нормально.
– Ты в этом уверена?
Отступив, она подняла руки. Сквозь толпу ей был виден лежащий в грязи Эдриен. Его глаза нашли ее, и Элизабет словно прошибло током.
– Почему он полностью обездвижен?
– Потому что опасен.
– А кого за это арестовывают?
– Если я скажу, обещаешь вести себя прилично?
Все в груди Элизабет буквально вскипело от возмущения. До чего же снисходительно это прозвучало – «вести себя прилично»!
– А что, если не буду?
– Просто постой здесь. Поговорим, когда все закончится.
– Только один вопрос.
Дайер повернулся и поднял палец – «только один».
– По какому обвинению?
Он мотнул головой на красно-белый знак, прибитый гвоздями к почерневшему дереву. За всю свою жизнь Элизабет повидала тысячи таких же. Металлический квадрат, всего два слова, все просто и ясно.
– Да ты шутишь… – едва проговорила она.
– Это больше не его собственность.
Дайер вернулся в дом, оставив Элизабет на задворках наблюдать, как они вздергивают Эдриена на ноги, выволакивают его из руин и заталкивают в машину. Посмотрев, как его увозят, она не смогла скрыть нахлынувших на нее эмоций. Что бы сейчас ни представлял собой Эдриен, когда-то он был копом, причем одним из лучших – не просто одаренным, но еще и неоднократно награжденным, прославленным. Он выстрадал тринадцать лет за решеткой за преступление, которого, как она твердо считала, он не совершал, и вот что с ним теперь – захвачен на земле, которую всегда считал своей собственной…
Упакован по полной программе, как особо опасный преступник.
Арестован за нарушение границ частного владения.
* * *
Элизабет уехала, прежде чем Дайер успел отыскать ее для дальнейшего разговора. Подождала на дороге, а потом последовала за вереницей патрульных машин до отдела и издалека пронаблюдала, как Эдриена вытаскивают из патрульного автомобиля и ведут, едва переставляющего ноги, к охраняемому входу. Он пытался протестовать против грубого обращения. Обращение стало еще более грубым. Когда Эдриен исчез внутри, его уже полностью оторвали от земли – двое копов держали его, вырывающегося, за ноги, а еще двое за плечи. Элизабет молча сидела, уставившись на дверь. Ждала, когда появится Дайер, но тот так и не подъехал.
«В церкви», – решила она. Поскольку, по уму, так все и должно было происходить. Сначала расследование. Потом арест.
Включив передачу, Элизабет не спеша отъехала от бордюра и лишь тогда заметила темно-синий седан, притулившийся на краю служебной охраняемой стоянки. Простые штампованные диски колес, государственные номера. Гамильтон и Марш, решила она.
Всё еще в городе.
Всё еще ищут веревку, чтобы ее повесить.
* * *
Есть небольшой бугорок, смотрящий прямо на церковь, и ведущая к нему гравийная дорожка, если знаешь, как ее отыскать. Она вьется между деревьями и заканчивается на высокой поляне, с которой открывается отличный вид на протянувшиеся цепью холмы и далекие горы. В лучшие времена он приезжал сюда, чтобы побыть одному, подумать обо всем хорошем. Тогда все вещи имели смысл, и все находилось на своих местах, включая и небо над головой.
Но это было давным-давно.
Оставив машину под пологом леса, он шел по траве, пока внизу не проглянули завалившийся шпиль и раскиданные там и сям машины. Он знал, что у церкви регулярно кто-нибудь бывает – та тетка, что возится с лошадьми, бомжи, – так что не сомневался, что тело кто-нибудь обязательно обнаружит. После стольких лет эта церковь стала для него особенным местом. Никто другой не смог бы понять ни причин этому, ни ее назначения, ни той пустоты в его сердце, которую она так идеально заполняла.
Ну а девушка на алтаре?
Она тоже принадлежала ему, но не настолько, насколько те другие его избранницы, – только не в окружении копов, смотрящих на нее, прикасающихся к ней и теряющихся в догадках. Ей тоже следовало бы находиться в вечной тиши и вечной тьме, и его злило то, что сейчас происходило за щербатыми витражными стеклами: яркий свет, измочаленные копы, медэксперт, занятый своим мрачным ремеслом… Им никогда не постичь причин, по которым она умерла, или почему он выбрал именно ее, или почему он позволил им ее обнаружить. Она была чем-то гораздо бо́льшим, чем они были в силах уразуметь, – не просто женщиной, не просто телом или кусочком какой-то головоломки.
В своей смерти она была ребенком.
Как и все они под конец.
* * *
Доехав до больницы, Элизабет узнала, что Гидеона перевели из реанимации в платную одноместную палату на том же этаже.
– Как это получилось?
– На какие шиши, вы имеете в виду? – Медсестра была та же, что и раньше, рыжеволосая куколка с карими глазами и россыпью веснушек на носу. – Ваш отец попросил сделать это в порядке жеста благотворительности. Неделя спокойная, администратор больницы не возражал.
– А почему он это сделал?
– А вы когда-нибудь пробовали спорить со своим отцом?
Элизабет попыталась перебороть нежданно возникшее теплое чувство, напомнив себе, что ее отец тоже любит Гидеона.
– Он сейчас там?
– Ваш отец-то? То приходит, то уходит.
– Как Гидеон?
– Один раз пришел в себя, но не говорил. Все здесь за него очень сильно переживают. Он такой лапочка и так терзался из-за своей матери… Все знают, что он планировал сделать с этим пистолетом, но это неважно. Половина медсестер хотят забрать его к себе.
Поблагодарив ее, Элизабет постучала в дверь палаты. Ответа не последовало, так что она тихонько вошла и обнаружила, что мальчик спит, опутанный трубками, торчащими у него из руки и из-под носа. В такт ударам сердца попискивал электронный монитор. Под простыней Гидеон казался совсем маленьким, грудь вздымалась и опадала так слабо и незаметно, что казалось, будто он не дышит вообще. За всю его жизнь бедному мальчишке ни разу не выпадало возможности сделать перерыв. Бедность. Почти что полная беспризорность. А теперь он заклеймен и еще одним грехом. «Простит ли он себя когда-нибудь?» – подумала она. А если да, то за что? За то, что пытался убить человека, или за то, что потерпел неудачу?
– Сукин сын!
– Лиз, погоди…
Но куда там «погоди»! Прямо с места развернувшись, Элизабет в мгновение ока оставила церковь позади и, нарушая все мыслимые скоростные ограничения, помчалась обратно в город. С вершины холма в двух милях впереди открылись шпили, крыши и дома, просвечивающие белым сквозь деревья. Слетев со спуска на скованные пробками улицы, она свернула вправо, пересекла мощенную булыжником улицу и пронеслась через весь город, мысленно повторяя: «Он не посмеет. Только не сейчас». Но на последнем отрезке перед выгоревшим фермерским домиком Эдриена, где-то в миле от себя она увидела огни синих мигалок. Тело все еще лежало в церкви, а Дайер уже явился арестовывать своего бывшего напарника! Старые обиды. Личная неприязнь. Обычная глупость. Какой бы ни была причина, она видела все это столь же четко и ясно, как чернила на белом бумажном листе: они запрут его в камеру, а потом будут искать какую-нибудь причину держать его там.
– Это не то, что ты думаешь.
Дайер встретил ее, как только Элизабет вихрем вырвалась из машины. Примирительно поднял обе руки, попятившись назад, когда она прорвалась между двух автомобилей, стоящих в десяти ярдах от выгоревшего дома.
– Труп едва остыл! У тебя нет никакой законной причины его арестовывать!
– Угомонись, Лиз. Я серьезно.
Растолкав патрульных, она влетела в ту самую обугленную комнату и увидела Эдриена, лежащего лицом вниз прямо в саже. Как бы ни выглядело задержание, оно явно было жестким. Лицо и руки у него были в крови. Сковав Эдриена наручниками и ножными кандалами, они бросили его в грязь, словно животное.
Еще три шага, и Дайер уже оттаскивает ее назад; его пальцы у нее на руке крепки, как сталь.
– Я хочу с ним поговорить!
– И думать забудь.
– Фрэнсис…
– Я сказал, хватит!
Он выволок ее наружу на глазах у остальных копов, весь покрывшись красными пятнами, и прижал к стволу дуба. Она вырвала руку из его захвата.
– Что за херня?
– Успокойтесь, детектив. – Дайер использовал всю силу своего голоса, всю властность в глазах. – Это не то, что ты думаешь. И разговаривать с ним ты не будешь. Короче говоря, держись подальше от этого задержания!
Она дернулась вправо, и он двинулся вслед за ней.
– Я совершенно серьезно, Лиз. Я привлеку тебя за создание препятствий. Клянусь.
Она рванулась вперед.
Дайер решительно уперся ладонью ей в грудь. Прикосновение было совершенно непристойное, но Элизабет не увидела ни капли смущения у него на лице.
– Иначе надену браслеты, – пригрозил он. – Бог мне свидетель, равно как и все остальные. Ты этого хочешь?
Элизабет посмотрела на него новыми глазами. Такая напористость совсем не в его стиле.
– Все со мной нормально.
– Ты в этом уверена?
Отступив, она подняла руки. Сквозь толпу ей был виден лежащий в грязи Эдриен. Его глаза нашли ее, и Элизабет словно прошибло током.
– Почему он полностью обездвижен?
– Потому что опасен.
– А кого за это арестовывают?
– Если я скажу, обещаешь вести себя прилично?
Все в груди Элизабет буквально вскипело от возмущения. До чего же снисходительно это прозвучало – «вести себя прилично»!
– А что, если не буду?
– Просто постой здесь. Поговорим, когда все закончится.
– Только один вопрос.
Дайер повернулся и поднял палец – «только один».
– По какому обвинению?
Он мотнул головой на красно-белый знак, прибитый гвоздями к почерневшему дереву. За всю свою жизнь Элизабет повидала тысячи таких же. Металлический квадрат, всего два слова, все просто и ясно.
– Да ты шутишь… – едва проговорила она.
– Это больше не его собственность.
Дайер вернулся в дом, оставив Элизабет на задворках наблюдать, как они вздергивают Эдриена на ноги, выволакивают его из руин и заталкивают в машину. Посмотрев, как его увозят, она не смогла скрыть нахлынувших на нее эмоций. Что бы сейчас ни представлял собой Эдриен, когда-то он был копом, причем одним из лучших – не просто одаренным, но еще и неоднократно награжденным, прославленным. Он выстрадал тринадцать лет за решеткой за преступление, которого, как она твердо считала, он не совершал, и вот что с ним теперь – захвачен на земле, которую всегда считал своей собственной…
Упакован по полной программе, как особо опасный преступник.
Арестован за нарушение границ частного владения.
* * *
Элизабет уехала, прежде чем Дайер успел отыскать ее для дальнейшего разговора. Подождала на дороге, а потом последовала за вереницей патрульных машин до отдела и издалека пронаблюдала, как Эдриена вытаскивают из патрульного автомобиля и ведут, едва переставляющего ноги, к охраняемому входу. Он пытался протестовать против грубого обращения. Обращение стало еще более грубым. Когда Эдриен исчез внутри, его уже полностью оторвали от земли – двое копов держали его, вырывающегося, за ноги, а еще двое за плечи. Элизабет молча сидела, уставившись на дверь. Ждала, когда появится Дайер, но тот так и не подъехал.
«В церкви», – решила она. Поскольку, по уму, так все и должно было происходить. Сначала расследование. Потом арест.
Включив передачу, Элизабет не спеша отъехала от бордюра и лишь тогда заметила темно-синий седан, притулившийся на краю служебной охраняемой стоянки. Простые штампованные диски колес, государственные номера. Гамильтон и Марш, решила она.
Всё еще в городе.
Всё еще ищут веревку, чтобы ее повесить.
* * *
Есть небольшой бугорок, смотрящий прямо на церковь, и ведущая к нему гравийная дорожка, если знаешь, как ее отыскать. Она вьется между деревьями и заканчивается на высокой поляне, с которой открывается отличный вид на протянувшиеся цепью холмы и далекие горы. В лучшие времена он приезжал сюда, чтобы побыть одному, подумать обо всем хорошем. Тогда все вещи имели смысл, и все находилось на своих местах, включая и небо над головой.
Но это было давным-давно.
Оставив машину под пологом леса, он шел по траве, пока внизу не проглянули завалившийся шпиль и раскиданные там и сям машины. Он знал, что у церкви регулярно кто-нибудь бывает – та тетка, что возится с лошадьми, бомжи, – так что не сомневался, что тело кто-нибудь обязательно обнаружит. После стольких лет эта церковь стала для него особенным местом. Никто другой не смог бы понять ни причин этому, ни ее назначения, ни той пустоты в его сердце, которую она так идеально заполняла.
Ну а девушка на алтаре?
Она тоже принадлежала ему, но не настолько, насколько те другие его избранницы, – только не в окружении копов, смотрящих на нее, прикасающихся к ней и теряющихся в догадках. Ей тоже следовало бы находиться в вечной тиши и вечной тьме, и его злило то, что сейчас происходило за щербатыми витражными стеклами: яркий свет, измочаленные копы, медэксперт, занятый своим мрачным ремеслом… Им никогда не постичь причин, по которым она умерла, или почему он выбрал именно ее, или почему он позволил им ее обнаружить. Она была чем-то гораздо бо́льшим, чем они были в силах уразуметь, – не просто женщиной, не просто телом или кусочком какой-то головоломки.
В своей смерти она была ребенком.
Как и все они под конец.
* * *
Доехав до больницы, Элизабет узнала, что Гидеона перевели из реанимации в платную одноместную палату на том же этаже.
– Как это получилось?
– На какие шиши, вы имеете в виду? – Медсестра была та же, что и раньше, рыжеволосая куколка с карими глазами и россыпью веснушек на носу. – Ваш отец попросил сделать это в порядке жеста благотворительности. Неделя спокойная, администратор больницы не возражал.
– А почему он это сделал?
– А вы когда-нибудь пробовали спорить со своим отцом?
Элизабет попыталась перебороть нежданно возникшее теплое чувство, напомнив себе, что ее отец тоже любит Гидеона.
– Он сейчас там?
– Ваш отец-то? То приходит, то уходит.
– Как Гидеон?
– Один раз пришел в себя, но не говорил. Все здесь за него очень сильно переживают. Он такой лапочка и так терзался из-за своей матери… Все знают, что он планировал сделать с этим пистолетом, но это неважно. Половина медсестер хотят забрать его к себе.
Поблагодарив ее, Элизабет постучала в дверь палаты. Ответа не последовало, так что она тихонько вошла и обнаружила, что мальчик спит, опутанный трубками, торчащими у него из руки и из-под носа. В такт ударам сердца попискивал электронный монитор. Под простыней Гидеон казался совсем маленьким, грудь вздымалась и опадала так слабо и незаметно, что казалось, будто он не дышит вообще. За всю его жизнь бедному мальчишке ни разу не выпадало возможности сделать перерыв. Бедность. Почти что полная беспризорность. А теперь он заклеймен и еще одним грехом. «Простит ли он себя когда-нибудь?» – подумала она. А если да, то за что? За то, что пытался убить человека, или за то, что потерпел неудачу?