Птицеферма

Олуша всхлипывает.

– Они устроили соревнование. Боролись на руках. Момот победил Кулика, и Филин сказал, что в награду я теперь принадлежу ему. А такие хилые, как Кулик, должны больше стараться, – выпаливает все это на одном дыхании. Как только не задыхается?

Поджимаю губы.

Ничего удивительного. Женщин на Птицеферме значительно меньше. Те, что находятся в парах, все равно обласкивают своим вниманием одиноких мужчин, и это всячески поощряется Главой, хотя и носит все же добровольный, а не обязательный характер. Тем не менее время от времени кто-нибудь из «холостяков» начинает качать права и тыкать в кого-нибудь пальцем и вопрошая: «А чем он лучше меня?» И тогда Филин устраивает соревнования. Обычно это кулачный бой. А сегодня, значит, армрестлинг.

Бред – Кулик вдвое легче и тоньше Момота. Устраивать такое противоборство даже не смешно.

– Он вывихнул ему руку, – в подтверждение моих мрачных мыслей плачет Олуша.

Выходит, девушка не только боится Момота, но и неравнодушна к Кулику.

Но слово Филина на Птицеферме – закон. Со смертью Тетерева Момот – теперь главный палач. Глава его ценит и решил поощрить. Неудивительно.

И да, Олуша права: ей никто не поможет. Решения Филина обжалованию не подлежат.

– Сочувствую. – Это все, что могу сказать.

– Я бою-усь… – И Олуша начинает рыдать навзрыд.

Мы не подруги. Вообще разве что парой фраз обмолвились за все это время. И я правда всерьез считала девушку немой в первые полгода своего пребывания здесь. Но сейчас мне ее искренне жаль. И помочь не могу. Ничем.

– Что бы… А что бы ты сделала на моем месте? – Олуша вдруг вскидывает на меня опухшие от слез и лихорадочно блестящие в полумраке глаза. – Что бы сделала?

Пингвин не Момот. Он не отличается особой жестокостью. Да и жестокостью в принципе. Если не сопротивляться. Но разве я хотела с ним жить? Разве хочу? Не я ли давлюсь глупыми слезами и бегу мыться каждый раз после того, как он меня касается?

– Я и на своем месте ничего не сделала, – отвечаю.





Глава 5




Пингвин так и не приходит ночевать, и я в кои-то веки ложусь спать в кровати. Обычно предпочитаю спать на полу – отдельно.

Но сегодня мягкая кровать, по сравнению с напольным пластиком, не способствует крепкому сну. Всю ночь ворочаюсь с боку на бок. Меня преследуют сны – странные сны.

Сначала все почти безобидно: мне снится рыжеволосая девушка, мы с ней гуляем по какому-то зеленому городу, смеемся, едим мороженое. Я даже откуда-то знаю ее имя – Джилл. И Джилл – моя подруга, смешная и открытая. Мне хорошо в ее обществе.

Сон легкий и приятный, я почти расслабляюсь, когда ему на смену приходит другой.



…Я голая. Но нахожусь не в ванной, и не в спальне, и даже не в постели с мужчиной. Я на улице, в толпе таких же голых людей.

Шум, гомон голосов. Головы прохожих, повернутые в нашу сторону. Мальчик с огромными голубыми глазами показывает на нас пальцем и тянет мать за руку…

А я не стесняюсь своей наготы. Мне весело, мне легко. И вместо того, чтобы спрятаться или прикрыться, запрыгиваю на крышу припаркованного у обочины флайера и что-то кричу, размахивая руками.

Другие обнаженные люди подбадривают меня снизу. Среди них все та же Джилл, с которой мы ели мороженое в прошлом сне. Но она другая, совсем юная, с острыми выпирающими ключицами и яркими веснушками на носу. Она тоже без одежды – лишь зеленые лоскутки в области сосков и между ног.

Опускаю взгляд на себя и понимаю, что такие же прикрывающие кусочки приклеены и к моему телу, но они настолько невесомы, что совершенно их не чувствую.

А потом кто-то стаскивает меня с крыши транспортного средства. Вижу руку в черной перчатке и пальцы, как гвозди впивающиеся в мою кожу на запястье и оставляющие красные отметины.

Бег, погоня, прерывистое дыхание. Босые ноги, изрезанные осколками битого стекла.

И следующая картинка: одна из дверей, мимо которых я бегу, открывается, и мое запястье снова обхватывают чужие пальцы. Но они другие, не те, что в перчатках, эти теплые, держат крепко, но не больно, затаскивают внутрь.

Хлопает дверь, и я оказываюсь практически прижата к парню в светлой футболке. Не вижу лица – он слишком близко, и мой взгляд почему-то устремлен ему в шею.

– Придурок, руки убрал! – шиплю и вырываюсь.

Но эта эмоция лишь напоказ. Мне не страшно, и я не злюсь – мне весело и хочется хохотать.

Отступаю и вскидываю глаза на молодого человека, гостьей которого внезапно оказалась. У него красивое тело, и я почти успеваю взглянуть в его лицо, как картинка осыпается мириадами серебряных звезд…




Кто-то истошно кричит, и я подскакиваю на кровати.

Сердце колотится как сумасшедшее. Крики, голые люди… Мне требуется не меньше минуты, чтобы понять, где обрывается сон и начинается реальность.

А потом крик повторяется, и уже не вызывает сомнений: я на Птицеферме, лагере заключенных на планете-тюрьме Пандоре, и здесь только что случилось что-то плохое.





* * *


Мне бы полежать в тишине, с закрытыми глазами и прокрутить в голове сон-воспоминание, все взвесить и обдумать. Но нельзя.

Вскакиваю с кровати, второпях натягиваю на себя сарафан, скручиваю волосы на затылке и ныряю в ботинки. Мчусь на улицу.

Голова еще немного кружится после вчерашнего падения, но не так сильно – я ожидала худшего.

Однако думаю сейчас не о себе. Сердце сжимается от дурного предчувствия – так не кричат из-за ерунды. Случилось что-то по-настоящему страшное.

Из комнат в коридор вываливают другие жители Птицефермы.

– Что случилось? Горим? – Из-за одной из дверей выглядывает Чайка и хватает меня за запястье как первую попавшуюся.



…Пальцы в черных перчатках на моей коже…

Другие, теплые, затаскивающие меня в помещение и спасающие от преследования…



Трясу головой, пытаясь выбить из нее видения прошедшей ночи, – не сейчас, не время. В ответ на резкое движение голова отзывается тупой болью.

– Не знаю, – выдыхаю. – Я тоже только что услышала.

– Тьфу ты! – ругается Чайка и выпускает мою руку с таким видом, будто потрогала нечто отвратительное.

Мы с Чайкой не слишком-то ладим. Она подруга Кайры, с которой мы враждуем с самого первого дня моего пребывания здесь. Если бы не жажда информации, Чайка со мной не заговорила бы. А я, пожалуй, и не ответила бы. Но сейчас мы все напуганы.

Горим… Судя по крику, очень похоже – если кто-то горит заживо.

В толпе других выбегаю на улицу. Большинство уже здесь: столпились у зарослей кустов на углу барака, как раз там, где меня вчера тошнило.

Кто-то нашел мои молоток и фонарик?

Но от этого же так не кричат…

Жители Птицефермы стоят плотно, образуя полукруги несколькими рядами. Те, кто подошел недавно, вытягивают шеи, пытаются рассмотреть, что же там, в центре первого полукруга, делятся предположениями:

– Что там?

– Не видать.

– Помер кто, что ли…

– Ну точно, лежит.

– Кто? Кто?

– Да не видно же.

Останавливаюсь позади всех и тоже ничего не вижу, только слышу версии.

Кто-то погиб?

Моментально вспоминаю о том, что Пингвин не пришел ночевать в комнату. А если это он? С ним что-то случилось?

В моем сердце тут же вспыхивает надежда на то, что так оно и есть, и я до боли прикусываю губу от отвращения к самой себе.

В отличие от меня Чайку задний ряд не устраивает, и она пытается пробиться вперед. Прочищает себе дорогу локтями, получает тычок в бок от Зяблика. Покрывает его трехэтажным матом.

А в следующий миг Зяблик уже сам отскакивает в сторону, пропуская – потому что Чайку догоняет ее сожитель, Ворон, правая рука Главы.