Птицеферма
Часть 2 из 110 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Ник. Так что иди спать.
Эмбер. Уговорил. Ухожу.
Ник. До завтра.
Эмбер. Завтра мы уже не пересечемся. Я вылетаю на рассвете.
Ник. В смысле?
Ник. Планы поменялись?
Ник. Почему я не в курсе?
Эмбер. Да, сегодня вечером внесли коррективы. Спокойной ночи.
Ник. Ты так шутишь, да?
Ник. Янтарная?
Ник. Глупая шутка.
Ник. Эмбер?
Ник. Ты еще там?
Ник. Черт!
Ник. Я выезжаю к тебе.
Последние семь сообщений не прочитаны.
* * *
Комната металлическая. Из металла вокруг все: пол, стены, потолок, стол и даже стул, прохладу которого чувствую сквозь тонкую ткань штанов. Наручники на моих запястьях – тоже металлические, как и скоба на поверхности стола, к которой их кто-то пристегнул. Кто? Когда? В голове туман, плотно покрывающий все то, что было до момента «здесь и сейчас».
Некоторое время рассматриваю наручники, затем опускаю взгляд на себя: на мне серая пижама. Это ведь пижама, правда? Широкие штаны и удлиненная футболка; ткань тонкая. Зябко повожу плечами, отчего гремит цепочка, соединяющая браслеты на моих руках со скобой стола. Звук отдается в висках тупой болью, хочется потереть лоб, но не дотянуться. Тут же начинает чесаться нос. Дергаю цепочку наручников с силой, но ничего не происходит. Снова этот звон.
Приходится встать и наклониться к самой столешнице – только так есть возможность достать пальцами до лица. Мм, блаженство… С облегчением прикрываю глаза, а когда распахиваю – вокруг темно. От неожиданности падаю обратно на стул, его острые края больно впиваются в бедра. Звенит цепочка.
Освещение не возвращается, зато глухая до этого стена передо мной оживает, превращаясь в экран. Вернее, в первое мгновение думаю, что это экран, но нет, передо мной кое-что поинтереснее – зеркало.
Жадно вглядываюсь в прикованную к столу молодую женщину в серой одежде. Худощавая, прямой нос, тонкие губы, светлые волосы до плеч, спутанные.
Дергаю плечом, и женщина в зеркале повторяет мое движение. Значит, все-таки не галлюцинация, это я. Я… такая? Не помню. Опять хочется потереть лоб или почесать нос – видимо, нервное, – но на сей раз сижу не шевелясь.
– Добрый день, – приветствует меня мужской голос.
Вскидываю голову, верчу ею по сторонам, но так и не нахожу взглядом динамик, поэтому решаю смотреть прямо перед собой: если зеркало – все же экран, то, очевидно, мой невидимый собеседник прячется за ним.
Понимаю, что губы пересохли.
– Да пошел ты, – разлепляю их и произношу нечто, чего сама от себя не ожидаю. Вежливое «Здравствуйте» или агрессивно-нервное «Кто вы и где я?!» были бы в данной ситуации уместнее. Но мне не хочется кричать и требовать, мне хочется… да, именно послать подальше своих мучителей.
Теряюсь, опускаю взгляд, рассматриваю руки. У меня тонкая кость, белая кожа с синими прожилками вен. На правом предплечье синяк.
Однако голос за зеркалом не трогает моя реакция. Пожалуй, меня саму она удивила и смутила больше.
– Как вас зовут? – спрашивает он все с тем же равнодушием, что и поздоровался ранее.
Снова открываю рот и… закрываю. В голове туман. Все, что было до этого момента, – белый лист.
– Как вас зовут? – повторяет голос. Он совершенно точно принадлежит мужчине. Но живому ли? Не робот ли играет со мной в игры?
Чувствую раздражение. Опять возникает желание огрызнуться, но сдерживаюсь.
– Как вас зовут? – спрашивают меня в третий раз.
Да он издевается!
– Я не знаю! – выкрикиваю. Хочу зло, а выходит беспомощно и жалко.
Сердце гулко колотится в груди. Я правда не знаю, ни кто я, ни как меня зовут, ни как здесь оказалась. Я даже эту женщину в зеркале вижу впервые. И вообще, она мне не нравится. Вон какая у нее сейчас гримаса на лице. Это… я?
Однако, кажется, кто его знает кто удовлетворен.
– Что последнее вы помните?
Ответ «Ни черта!» его устроит? Спокойно, спокойно… Выдыхаю. Напрягаюсь и действительно пытаюсь вспомнить хоть что-то. Но помню лишь эту камеру.
– Ничего, – выдыхаю, читая ужас на лице женщины в зеркале. Теперь она нравится мне еще меньше – выглядит совсем жалко.
– Сколько будет пять умножить на восемь?
– Сорок, – отвечаю на автомате.
– Столица Нового Рима?
– Ромеро.
– В каком веке человек совершил первый полет в космос?
На этот вопрос женщина в отражении не отвечает и хмурится. Кажется, начинаю к ней привыкать.
Упрямо сжимаю губы и не собираюсь больше отвечать на вопросы из программы младших классов. Я помню ответы на все, могу даже назвать год, в который Колумб открыл Америку. И мне хочется выть и биться в своих оковах от осознания того факта, что история Старой Земли мне известна лучше, чем собственная биография.
Я – ничто. Я – белый лист…
Глава 1
Два года спустя
Лето в этом году выдалось жарким, что удивительно, как говорят старожилы. Верю им на слово, потому что мне довелось застать лишь прошлое – ветреное и влажное. Зато тем летом отлично росли овощи. Этим же почва сохнет и трескается, а посевы приходится регулярно поливать и молиться, чтобы урожай удался. Впрочем, молиться – сильное преувеличение. Вряд ли Бог заглядывает на Пандору.
– Гагара, ты идешь?! – кричит мне Сова, закончившая свою часть работы, гремит пустым ведром.
– Догоню! – откликаюсь и делаю знак, чтобы возвращалась без меня.
Та пожимает плечами и уходит. Я не нравлюсь Сове. Она говорит, что я еще не смирилась, а такие только вносят смуту в привычный уклад жизни.
Выливаю с помощью кривого металлического ковша остатки воды из своего ведра на чахлую ботву моркови – на урожай которой все еще надеюсь, – и бреду к лагерю. Куда медленнее уже скрывшейся из вида Совы – тяну время. Мне некуда спешить и не к кому торопиться.
Вечереет. Солнце уже не печет как сумасшедшее, но все равно жарко и душно.
Срываю косынку с волос и вытираю вспотевшее лицо.
Прошлым летом было легче: от холода можно скрыться под теплой кофтой. От жары не спрячешься. На мне лишь тонкий сарафан на бретелях (сама перешила старое платье), но пот струится по телу, будто меня искупали. Не знаю, как Сова ходит в такую погоду в наглухо застегнутой рубашке с воротником-стойкой. Я бы уже задохнулась. А она говорит, мой сарафан – призыв к разврату…
Пусть говорит – Сова уже немолода, ей положено учить «молодежь» жизни.
Подхожу к поселению. Помыться бы, но до реки идти далеко, а скоро нужно готовить ужин (моя смена) – не искупаешься.
Ничего, вот все уснут – и тогда в моем распоряжении будет целая ночь.
– Гагара у нас законодательница мод? – врывается в плавный ход моих мыслей чужой голос. – Мне нравится твое новое платье. – Чиж сидит на крыльце и с важным видом стругает какую-то ветку. Не прерывается даже для того, чтобы пробежать по моей фигуре сальным взглядом. – Конфетка.
Сомнительный комплимент – на такой жаре конфеты ассоциируются у меня с чем-то гадким и липким.
– Дать поносить? – огрызаюсь.
Прохожу по самому краю ступеней, чтобы не приближаться к Чижу – с этого станется, может начать распускать руки.
– Я не ношу бабские шмотки, – хохочет Чиж, не вняв угрозе в моем голосе. – Я их снимаю!
Снимает – не поспоришь. Снимает со всех, кто позволяет ему это сделать. А это доброе большинство Птицефермы. Чиж красив: темные вьющиеся волосы, синие глаза. И имеет совершенно несносный характер: с мужчинами сцепляется, тренируя кулаки, женщин воспринимает как тела для развлечений. Но многим местным девчонкам нравится – Чиж популярен.
Эмбер. Уговорил. Ухожу.
Ник. До завтра.
Эмбер. Завтра мы уже не пересечемся. Я вылетаю на рассвете.
Ник. В смысле?
Ник. Планы поменялись?
Ник. Почему я не в курсе?
Эмбер. Да, сегодня вечером внесли коррективы. Спокойной ночи.
Ник. Ты так шутишь, да?
Ник. Янтарная?
Ник. Глупая шутка.
Ник. Эмбер?
Ник. Ты еще там?
Ник. Черт!
Ник. Я выезжаю к тебе.
Последние семь сообщений не прочитаны.
* * *
Комната металлическая. Из металла вокруг все: пол, стены, потолок, стол и даже стул, прохладу которого чувствую сквозь тонкую ткань штанов. Наручники на моих запястьях – тоже металлические, как и скоба на поверхности стола, к которой их кто-то пристегнул. Кто? Когда? В голове туман, плотно покрывающий все то, что было до момента «здесь и сейчас».
Некоторое время рассматриваю наручники, затем опускаю взгляд на себя: на мне серая пижама. Это ведь пижама, правда? Широкие штаны и удлиненная футболка; ткань тонкая. Зябко повожу плечами, отчего гремит цепочка, соединяющая браслеты на моих руках со скобой стола. Звук отдается в висках тупой болью, хочется потереть лоб, но не дотянуться. Тут же начинает чесаться нос. Дергаю цепочку наручников с силой, но ничего не происходит. Снова этот звон.
Приходится встать и наклониться к самой столешнице – только так есть возможность достать пальцами до лица. Мм, блаженство… С облегчением прикрываю глаза, а когда распахиваю – вокруг темно. От неожиданности падаю обратно на стул, его острые края больно впиваются в бедра. Звенит цепочка.
Освещение не возвращается, зато глухая до этого стена передо мной оживает, превращаясь в экран. Вернее, в первое мгновение думаю, что это экран, но нет, передо мной кое-что поинтереснее – зеркало.
Жадно вглядываюсь в прикованную к столу молодую женщину в серой одежде. Худощавая, прямой нос, тонкие губы, светлые волосы до плеч, спутанные.
Дергаю плечом, и женщина в зеркале повторяет мое движение. Значит, все-таки не галлюцинация, это я. Я… такая? Не помню. Опять хочется потереть лоб или почесать нос – видимо, нервное, – но на сей раз сижу не шевелясь.
– Добрый день, – приветствует меня мужской голос.
Вскидываю голову, верчу ею по сторонам, но так и не нахожу взглядом динамик, поэтому решаю смотреть прямо перед собой: если зеркало – все же экран, то, очевидно, мой невидимый собеседник прячется за ним.
Понимаю, что губы пересохли.
– Да пошел ты, – разлепляю их и произношу нечто, чего сама от себя не ожидаю. Вежливое «Здравствуйте» или агрессивно-нервное «Кто вы и где я?!» были бы в данной ситуации уместнее. Но мне не хочется кричать и требовать, мне хочется… да, именно послать подальше своих мучителей.
Теряюсь, опускаю взгляд, рассматриваю руки. У меня тонкая кость, белая кожа с синими прожилками вен. На правом предплечье синяк.
Однако голос за зеркалом не трогает моя реакция. Пожалуй, меня саму она удивила и смутила больше.
– Как вас зовут? – спрашивает он все с тем же равнодушием, что и поздоровался ранее.
Снова открываю рот и… закрываю. В голове туман. Все, что было до этого момента, – белый лист.
– Как вас зовут? – повторяет голос. Он совершенно точно принадлежит мужчине. Но живому ли? Не робот ли играет со мной в игры?
Чувствую раздражение. Опять возникает желание огрызнуться, но сдерживаюсь.
– Как вас зовут? – спрашивают меня в третий раз.
Да он издевается!
– Я не знаю! – выкрикиваю. Хочу зло, а выходит беспомощно и жалко.
Сердце гулко колотится в груди. Я правда не знаю, ни кто я, ни как меня зовут, ни как здесь оказалась. Я даже эту женщину в зеркале вижу впервые. И вообще, она мне не нравится. Вон какая у нее сейчас гримаса на лице. Это… я?
Однако, кажется, кто его знает кто удовлетворен.
– Что последнее вы помните?
Ответ «Ни черта!» его устроит? Спокойно, спокойно… Выдыхаю. Напрягаюсь и действительно пытаюсь вспомнить хоть что-то. Но помню лишь эту камеру.
– Ничего, – выдыхаю, читая ужас на лице женщины в зеркале. Теперь она нравится мне еще меньше – выглядит совсем жалко.
– Сколько будет пять умножить на восемь?
– Сорок, – отвечаю на автомате.
– Столица Нового Рима?
– Ромеро.
– В каком веке человек совершил первый полет в космос?
На этот вопрос женщина в отражении не отвечает и хмурится. Кажется, начинаю к ней привыкать.
Упрямо сжимаю губы и не собираюсь больше отвечать на вопросы из программы младших классов. Я помню ответы на все, могу даже назвать год, в который Колумб открыл Америку. И мне хочется выть и биться в своих оковах от осознания того факта, что история Старой Земли мне известна лучше, чем собственная биография.
Я – ничто. Я – белый лист…
Глава 1
Два года спустя
Лето в этом году выдалось жарким, что удивительно, как говорят старожилы. Верю им на слово, потому что мне довелось застать лишь прошлое – ветреное и влажное. Зато тем летом отлично росли овощи. Этим же почва сохнет и трескается, а посевы приходится регулярно поливать и молиться, чтобы урожай удался. Впрочем, молиться – сильное преувеличение. Вряд ли Бог заглядывает на Пандору.
– Гагара, ты идешь?! – кричит мне Сова, закончившая свою часть работы, гремит пустым ведром.
– Догоню! – откликаюсь и делаю знак, чтобы возвращалась без меня.
Та пожимает плечами и уходит. Я не нравлюсь Сове. Она говорит, что я еще не смирилась, а такие только вносят смуту в привычный уклад жизни.
Выливаю с помощью кривого металлического ковша остатки воды из своего ведра на чахлую ботву моркови – на урожай которой все еще надеюсь, – и бреду к лагерю. Куда медленнее уже скрывшейся из вида Совы – тяну время. Мне некуда спешить и не к кому торопиться.
Вечереет. Солнце уже не печет как сумасшедшее, но все равно жарко и душно.
Срываю косынку с волос и вытираю вспотевшее лицо.
Прошлым летом было легче: от холода можно скрыться под теплой кофтой. От жары не спрячешься. На мне лишь тонкий сарафан на бретелях (сама перешила старое платье), но пот струится по телу, будто меня искупали. Не знаю, как Сова ходит в такую погоду в наглухо застегнутой рубашке с воротником-стойкой. Я бы уже задохнулась. А она говорит, мой сарафан – призыв к разврату…
Пусть говорит – Сова уже немолода, ей положено учить «молодежь» жизни.
Подхожу к поселению. Помыться бы, но до реки идти далеко, а скоро нужно готовить ужин (моя смена) – не искупаешься.
Ничего, вот все уснут – и тогда в моем распоряжении будет целая ночь.
– Гагара у нас законодательница мод? – врывается в плавный ход моих мыслей чужой голос. – Мне нравится твое новое платье. – Чиж сидит на крыльце и с важным видом стругает какую-то ветку. Не прерывается даже для того, чтобы пробежать по моей фигуре сальным взглядом. – Конфетка.
Сомнительный комплимент – на такой жаре конфеты ассоциируются у меня с чем-то гадким и липким.
– Дать поносить? – огрызаюсь.
Прохожу по самому краю ступеней, чтобы не приближаться к Чижу – с этого станется, может начать распускать руки.
– Я не ношу бабские шмотки, – хохочет Чиж, не вняв угрозе в моем голосе. – Я их снимаю!
Снимает – не поспоришь. Снимает со всех, кто позволяет ему это сделать. А это доброе большинство Птицефермы. Чиж красив: темные вьющиеся волосы, синие глаза. И имеет совершенно несносный характер: с мужчинами сцепляется, тренируя кулаки, женщин воспринимает как тела для развлечений. Но многим местным девчонкам нравится – Чиж популярен.