Псих

Сегодня мы с внутренним критиком почистили зубы, приняли душ, позавтракали. Он сказал, что я отвратительно готовлю. Я пожелала ему катиться в ту подворотню, в который он вырос. Позже он разнес в пух и прах мою новую прическу, уронил две тарелки и ключи – два раза.



Что действительно интересно во внутреннем критике, так это то, что у меня это не я. И даже не мои родители. Если к нам в группу или просто на мою орбиту попадает новый человек, я всегда чувствую, что не нравлюсь ему. В большинстве случаев, разумеется, я просто придумываю – людям редко когда на самом деле действительно интересно, что со мной происходит. Главное не это. Дело в том, что у меня в голове тут же рождается сценарий возможного скандала.



Когда мы дурачимся с моими друзьями и орем во всю глотку глупости, эта новенькая вдруг говорит мне:

– Чего ты так громко кричишь? У меня уши болят от тебя.

И я – о ужас! – пасую перед ней, смущаюсь, втягиваюсь в свою раковину и сижу там до конца дня.

На самом-то деле этого не было, вряд ли это произойдет, но переживаю-то я на самом деле.

Преследовать внутреннего критика довольно тяжело. Во всяком случае, ты никогда не знаешь, какое именно слово (и чьим голосом произнесенное) заставило тебя разозлиться на себя и несколько раз хорошенько удариться головой об стену. У меня стойкое ощущение, что моя голова слишком велика для меня; это все равно что иметь у себя на шее постоянно кипящий, свистящий и плюющийся паром чайник.

Волшебные слова, которые бесконечно повторяет доктор: «Надо меньше читать». Иначе, думает он, мой внутренний критик не скакал бы, меняя обличье каждые пятнадцать секунд, по бескрайним полям моего подсознания. Я пишу это и вижу его как наяву – огромный ушастый кролик, примерившись, перепрыгивает с полушария на полушарие.

Кстати, когда за день меня слишком измучат психотерапией, мне снится, что за мной гонятся гигантские ежи.

Что я уже только не пробовала в этой жизни. Медитация не работает – я из тех, кого йога не успокаивает, а раздражает. Гештальт-терапия меня смешит. Цветовые тесты Люшера я каждый раз прохожу по-разному просто для того, чтобы позлить доктора. Была еще арт-терапия, и какое-то время мне даже было хорошо. Нас посадили в большую светлую комнату, дали бумагу и краски и сказали рисовать, что в голову придет. Буйные стали играть в психоделический пейнтбол, тихие молча возились с акварелью. Мне было скучно, и никакого вдохновения, чтобы рисовать, я не испытывала. Вместо этого я решила развеселить тихую сонную женщину в очках и с зубами кролика и нарисовать на ее листе бабочку, после чего она закатила такой крик, что меня под белы руки вытащили из комнаты и больше рисовать не пускали. Доктор сказал, что моя склонность устраивать диверсии неприемлема.

Видите, мне никто не верит.



– У меня огромные губы, – разочарованно говорю я, глядя на себя в зеркало.

– Не глупи, – говорит мама, – с твоим лицом все в порядке.

– Нет, не в порядке.

– Хочешь посоветоваться с доктором? Наверное, это все искаженное родительское зеркало. Даже не знаю, что мы сделали не так, – огорченно вздыхает она.

– О господи, – говорю я, – что, если я скажу «Мам, мне нужно пойти пописать», ты тоже предложишь обсудить это со специалистом? Мне дышать-то вообще можно? Почему нужно столько внимания уделять тому, что я говорю?

– Заинька, ты ведь знаешь, что у тебя проблема. Мы над ней работаем.

– ТЫ над ней не работаешь. Тебя не кормят таблетками и не заставляют вымазываться краской с ног до головы.

– До чего с тобой сложно общаться! – снова вздыхает мама.

– Было бы проще, – говорю я, – если бы вы немного меньше думали обо мне и немного больше занимались своими делами. Надоело уже. Каждое утро одно и то же. Ничего объективного нет. «Мне не нравится моя внешность» – критик. «Я расстроилась, что пошел дождь» – подавленный гнев. «Меня сейчас стошнит от ваших сочувственных взглядов» – ярость! Я хоть за что-нибудь в этой жизни отвечаю?

Моим родителям и просто и сложно одновременно. Сложно – потому что у них психически неуравновешенная дочь. Еще сложнее оттого, что они сами себе это внушили. Просто – потому что все проблемы воспитания уже десять лет за них решают разные доктора. Я сменила их восемь.



Еду в автобусе.

Вы когда-нибудь обращали внимание, что заходящие в переполненный транспорт старушки всегда прицельно ищут жертв? Я такая жертва. При наличии сидящих мальчишек, парней и мужчин бабушка всегда целенаправленно стремится ко мне, чтобы прочитать мне лекцию о том, как безобразно себя ведет молодежь и, разумеется, поднять меня. Это вызывает у меня припадки не потому, что я против бабушек, а потому, что у меня хронические боли в спине.

Так вот, я еду в автобусе и смотрю на стоящую неподалеку бабушку с сумками, у бабушки исключительно воинственный вид.

Хотя она даже не смотрит в мою сторону. Господи, как свински я себя веду.

Что обо мне думают все эти люди?

Пожилая женщина стоит, ей неудобно, а я, здоровая кобыла с расстроенной психикой и хроническими болями в спине, сижу.

А ну вставай немедленно.



«Крииииииииииииитик!» – радостно думаю я и всю оставшуюся дорогу поливаю напалмом внутреннего критика, который только было начал маскироваться под бабушек.



Как славно, лето кончилось, можно возвращаться в университет и продолжать сеять хаос. В университете меня все боятся – они, видимо, думают, что человек, который регулярно посещает психотерапевта, может ни с того ни с сего прыгнуть на люстру или еще что-то в этом роде; в общем, люди держат такую испуганную дистанцию, что иногда мне нравится этим пользоваться. Внезапно спросить у кого-нибудь что-нибудь и наблюдать, как этот кто-то делает без разбега десятиметровый прыжок прочь по коридору. Это довольно весело, особенно когда больше нечем заняться. По правде говоря, именно сегодня у меня довольно паршивое настроение, даже гадости делать не хочется, и я знаю, что это неспроста. У нормальных людей все, как правило, случается наоборот – происходит какое-нибудь безобразие, в результате которого портится настроение. У меня, в отличие от нормальных людей, все вверх тормашками – сначала иррациональная мировая скорбь, потом двойки по контрольным, просроченные шоколадки в столовой, уезжающие секундой раньше нужного автобусы. Может быть, это тоже побочные эффекты таблеток? А не подать ли мне на них в суд за то, что ломают мою невинную юную жизнь?

Это было бы интересно – подать в суд на таблетки, думаю я, меланхолично бредя мимо своей кафедры; и вот тут-то долгожданная Закономерная Гадость, Обязательная После Ненормально Длинной Белой Полосы, настигает меня в коридоре. Закономерная Гадость выглядит как мой научный руководитель. Самый подходящий мне научный руководитель в мире.

– О, идите сюда, милочка, вы мне нужны, – говорит она, растягивая все гласные.


(Тех, кто найдет эти записи, на всякий случай приглашаю на мои похороны в ближайшие выходные. Опоздавшие могут просто поплакать у надгробия.)





Кушетка


В эту игру по-прежнему играют двое.



п. Доктор, запретите ей делать это, а?

П. Почему бы вам самой ей это не запретить?

п. (мрачно) Вы ее видели хоть раз в жизни? Она же меня проглотит не жуя.

П. А вы ее боитесь, это интересно.

п. Ничего тут интересного нет. И никого я не боюсь. Я просто не хочу, чтобы меня потом затаскали по судам за моральный ущерб или что-нибудь еще в этом роде.

П. А почему вы так уверены, что нанесете кому-то бред?

п. (как раненый зверь) ДОКТОР, да посмотрите на меня, кого я могу учить? И чему? Я хорошо умею с разбегу кидаться головой в стену, это, пожалуй, все.

П. (пишет в блокноте) Нет, это на самом деле интересно. Не помню, чтобы раньше вы кого-либо боялись. Я вас не узнаю!

п. Нет, слушайте, ну как мне еще вам объяснить разницу между страхом и логикой?!

П. Давайте по порядку. Еще раз. Что от вас требуется?

п. (мрачно) Дополнительно заниматься с какой-то малахольной.

П. Интересно.

п. Вот мне тоже будет интересно, когда меня посадят за рукоприкладство.

П. Кстати, а почему вы называете ее малахольной?



Я сижу в пустом маленьком классе, стол передо мной усеян сухими (то есть теперь уже влажными) салфетками, и я борюсь с желанием выйти в окно. Нет, по крайней мере в магазин за новой порцией салфеток мне точно придется выйти, иначе мы все здесь утонем. Моя зараза пахнет кошками и загадочно молчит. Другая – теперь, к сожалению, уже тоже моя зараза – ревет не переставая, потому что минут десять назад я попросила ее назвать ее любимую книгу. Я чувствую себя очень странно: по-моему, впервые в жизни я не самая неадекватная личность в комнате.

Блин, ну и как мне еще ее называть – эмоционально неустойчивой?

– У меня есть два основных тезиса, – говорю я повелительнице котов, выпроводив свою подопечную в туалет. – Во-первых, по-моему, она дислексик. Если это так, то ей надо к врачу. Во-вторых, еще немного такого общения, и к врачу понадобится мне.

– Делайте свое дело, – отвечает эта старая черепаха, то снимая, то надевая очки, – ваша задача подтянуть ее по литературе. Она совершенно не соответствует уровню моих занятий. Если так пойдет и дальше, то нам придется с ней распрощаться.

– Ну так давайте ускорим этот процесс. Распрощаемся побыстрее. Как она будет здесь учиться, если у нее от книг повышенное слезоотделение?

– Милочка, тренируйтесь, я в вас верю, у вас все получится, – одним непрерывным медленным треком увещевает меня она.

Ну конечно, думаю я, стерва ты чешуйчатая, ищешь повод поиздеваться только потому, что лень самой заниматься с ученицей. Так эта плакса хоть бы еще читать умела.

– А что мне будет, если я ее вдруг случайно убью?

– Вряд ли вас оправдают, – жизнерадостно говорит она, – но у вас же, как это… смягчающие обстоятельства… Может, придется в больнице немного полежать.

О нет.

Я забираю рюкзак и пулей несусь домой, пока они меня не догнали. Мне жизненно необходимо устроить кому-нибудь истерику.





Разговор с родителями


В эту игру играют родители (Р) и ребенок (р). Время и место абсолютно не имеют значения, потому что все равно все кончается одинаково.