Противостояние

Ларри взял одну и закурил.

– Знаешь, во сколько тебе обходится этот праздник?

– Конечно, – ответил Ларри.

– Дом ты снял не меньше чем за штуку.

– Да, точно. – На самом деле аренда обошлась ему в тысячу двести долларов плюс пятьсот долларов залога на случай порчи имущества. Он внес залог и уплатил половину арендной платы, отдал тысячу сто долларов и остался должен еще шестьсот.

– Сколько за наркотики?

– Ну, дружище, ты же понимаешь, что без этого нельзя. Это как сыр к крекерам «Ритц»…

– Травка и кокаин. Сколько всего?

– Гребучий прокурор, – пробурчал Ларри. – Пятьсот и пятьсот.

– А на второй день уже ничего не осталось.

– Хрена с два! – возмущенно воскликнул Ларри. – Я видел две миски, когда мы уходили этим утром, чел. Большую часть пустили по назначению, да, но…

– Парень, ты что, не помнишь Чека[16]? – Голос Уэйна внезапно изменился, стал очень похож на гнусавый голос самого Ларри: – Просто запиши на мой счет, Дьюи. Пусть они ни в чем себе не отказывают.

Ларри смотрел на Уэйна со все возрастающим ужасом. Он помнил маленького жилистого мужичка с необычной стрижкой (десятью годами ранее такие называли «ежиками»), в футболке с надписью: «ИИСУС ИДЕТ, И ОН ЗОЛ». Парень чуть ли не срал хорошим товаром. И Ларри отлично помнил, как говорил ему, этому Дьюи Чеку, следить за тем, чтобы миски с травкой не пустели, и записывать все на его счет. Но это было… ну… прошел не один день.

– Для Дьюи Чека ты просто подарок, каких мало.

– И на сколько он меня выставил?

– С травкой дела обстоят не так уж плохо. Она дешевая. Двенадцать сотен. И восемь штук за кокаин.

На секунду Ларри показалось, что его сейчас стошнит. Он молча вытаращился на Уэйна. Попытался заговорить, но выдавил только:

– Девять двести?!

– Инфляция, чел, – пожал плечами Уэйн. – Мне продолжать?

Продолжение Ларри слушать не хотелось, но он кивнул.

– Наверху цветной телевизор. Кто-то швырнул в него стул. Думаю, ремонт обойдется сотни в три. Деревянные панели внизу размолотили. Четыре сотни. Если повезет. Позавчера разбили панорамное окно, которое смотрит на берег. Три сотни. Ворсовый ковер в гостиной можно выкидывать: прожжен сигаретами и залит пивом и виски. Четыре сотни. Я позвонил в винный магазин. Ты порадовал их не меньше, чем Чека. Шесть сотен.

– Шесть сотен за выпивку? – прошептал Ларри. Жуткий ужас сковал все его тело, по самую шею.

– Скажи еще спасибо, что практически все пили только пиво и вино. И супермаркету ты должен четыре сотни за пиццы, чипсы, тако и прочую закусь. Но самое ужасное – это шум. Очень скоро появятся копы. Les flics. Нарушение общественного порядка. А среди твоих гостей четверо или пятеро сидят на героине. В доме найдутся три-четыре унции «мексиканского коричневого».

– Тоже за мой счет? – просипел Ларри.

– Нет. Чек не связывается с героином. Его сбытом занимается мафия, а Чеку не хочется примерять бетонные ковбойские сапоги. Но если копы приедут, можешь не сомневаться, что и это запишут на твой счет.

– Но я не знал…

– Да, ты у нас невинное дитя. Само собой.

– Но…

– Короче, на данный момент общая сумма затрат на этот легкий разгуляйчик превышает двенадцать тысяч долларов, – подытожил Уэйн. – Ты уезжал и купил этот «зет»… какой отдал аванс?

– Две с половиной, – тупо ответил Ларри. Ему хотелось плакать.

– Ну и что у тебя осталось до следующего чека с роялти? Тысячи две?

– Около того. – У Ларри не хватило духа признаться Уэйну, что на самом деле у него осталось примерно восемьсот долларов: половина – наличными, половина – чеком.

– Слушай меня внимательно, Ларри, потому что я не стану повторять. Все только и ждут очередного праздника. В этом мире есть лишь две постоянные: постоянный обман и постоянный праздник. Они слетаются, как птички, высматривающие насекомых на спине у гиппопотама. Сейчас они здесь. Стряхни их с себя, и пусть летят своей дорогой.

Ларри подумал о десятках людей, которые находились в доме. Он знал в лучшем случае каждого третьего. Горло перехватило от одной мысли о том, что он должен указать всем этим незнакомцам на дверь. От их доброго отношения к нему не останется и следа. Но тут же перед мысленным взором Ларри возник Дьюи Чек, наполняющий миски марихуаной, достающий из заднего кармана блокнотик и аккуратно записывающий все на его счет. Дьюи Чек с «ежиком» и в ультрамодной футболке.

Уэйн спокойно наблюдал, как в голове Ларри одна картинка сменяет другую.

– Чел, я буду выглядеть самым большим говнюком на свете, – наконец выдохнул Ларри, ненавидя жалкие и обидные слова, слетевшие с его собственных губ.

– Да, они много чего наговорят. Скажут, что ты собрался в Голливуд. Что ты зазнаешься. Забываешь старых друзей. Да только нет среди них твоих друзей, Ларри. Твои друзья еще три дня назад увидели, что происходит, и уехали. Нет ничего веселого в том, чтобы смотреть на друга, который дует в штаны и даже не подозревает об этом.

– Тогда зачем ты мне все это говоришь? – спросил Ларри, внезапно разозлившись. Злость зародилась из осознания того, что все его настоящие друзья действительно уехали, а в свете вышесказанного причины, которыми они объясняли необходимость отъезда, выглядели неубедительными. Барри Грайг отвел его в сторону, попытался что-то сказать, но Ларри был под таким кайфом, что мог только кивать и широко улыбаться. Теперь он задался вопросом: а не пытался ли Барри растолковать ему то же самое, что и Уэйн? Мысль эта злила и выводила из себя. – Тогда зачем ты мне все это говоришь? – повторил он. – Есть подозрение, что ты не очень-то меня жалуешь.


– Не очень… но и неприязни к тебе я не испытываю. А вот других причин, чел, назвать не могу. Я мог бы не мешать тебе и дальше валяться в этой грязи. Думаю, одного раза тебе бы хватило.

– Это ты о чем?

– Ты им все скажешь, потому что у тебя есть характер. И есть что-то еще… вроде способности грызть жесть. Что-то такое, без чего не добиться успеха. У тебя это есть. И карьеру ты сделаешь. Пусть и скромную. Будешь играть средненький поп, который через пять лет уже никто не вспомнит. Поклонники бибопа из старшей школы будут собирать твои альбомы. И деньги ты заработаешь.

Руки Ларри, лежавшие на коленях, сжались в кулаки. Ему захотелось ударить в это спокойное лицо. От слов Уэйна он почувствовал себя кучкой собачьего дерьма, наваленной у знака «Стоп».

– Вернись в дом и выдерни штепсель, – мягко продолжил Уэйн. – Потом садись в машину и уезжай. Просто уезжай. Просто уезжай, чел. И держись подальше, пока не узнаешь, что новый чек с роялти ждет тебя.

– Но Дьюи…

– Я найду человека, который поговорит с Дьюи. С большим удовольствием, чел. Этот парень скажет Дьюи, что тот должен ждать свои деньги, как хороший маленький мальчик, и Дьюи с радостью пойдет ему навстречу. – Уэйн помолчал, наблюдая за бегающими по пляжу детьми в ярких купальных костюмах. Вместе с ними носилась собака, громко и радостно лая в синее небо.

Ларри поднялся и, сделав над собой усилие, поблагодарил Уэйна. Слово вывалилось у него изо рта, как кирпич. Морской бриз пронизывал потрепанные трусы.

– Ты просто поедешь куда-нибудь и соберешься с мыслями. – Уэйн тоже поднялся, не отрывая глаз от детей. – Тебе надо о многом подумать: какой тебе нужен менеджер, какие гастроли, какой контракт, когда «Карманный Спаситель» станет хитом. А я думаю, он станет. В нем есть такой аккуратный, ненавязчивый ритм. Если дашь себе передышку, ты все это сообразишь. Такие парни, как ты, всегда соображают.

Такие парни, как ты, всегда соображают.

Такие парни, как я, всегда соображают.

Такие парни, как…



Кто-то стучал пальцем по стеклу.

Ларри дернулся. Боль прострелила шею, и он поморщился, ощутив, как задеревенели мышцы. Он не просто задремал – уснул. И ему приснилась Калифорния. Но здесь и сейчас его окружал серый нью-йоркский дневной свет, а палец все продолжал стучать.

Ларри осторожно повернул голову на больной шее – и увидел свою мать с черной сеточкой на волосах, всматривающуюся в окно.

Мгновение они просто смотрели друг на друга, и Ларри вдруг почувствовал себя голым, словно животное, которое разглядывают в зоопарке.

Затем он взял рот под контроль, растянул губы в улыбке и опустил стекло.

– Мама?

– Я так и знала, что это ты, – произнесла она на удивление бесстрастным тоном. – Вылезай-ка оттуда и покажись мне в полный рост.

Обе его ноги затекли. Тысячи иголок вонзились в них от самых ступней, когда он открыл дверцу и вылез из машины. Ларри никогда не думал, что их встреча пройдет именно так и он окажется таким неподготовленным и уязвимым. Словно часовой, уснувший на посту и внезапно разбуженный командой «смирно». Почему-то он ожидал, что мать как бы уменьшится и у нее поубавится уверенности в себе, рассчитывал, что за прошедшие годы он возмужал, а она осталась прежней.

В том, что она застала его врасплох, Ларри чудилось что-то сверхъестественное. Когда ему было десять, мать будила его субботним утром, если полагала, что он заспался, стуча одним пальцем по закрытой двери спальни. И точно так же она разбудила его четырнадцать лет спустя, спящего в новеньком автомобиле, словно уставший подросток, который бодрствовал всю ночь, но в самый неподходящий момент сдался на милость дремы.

Теперь он стоял перед ней, с всклоченными волосами, с легкой и довольно-таки глупой улыбкой на лице. Иголки продолжали покалывать, заставляя Ларри переминаться с ноги на ногу. Он вспомнил, что мать всегда спрашивала, не надо ли ему в туалет, если он так делал, и немедленно застыл на месте, предоставив иголкам колоться.

– Привет, мам, – поздоровался он.

Она молча смотрела на Ларри, и ужас неожиданно заворочался в его сердце, как зловещая птица, вернувшаяся в старое гнездо. Он боялся, что она отвергнет его, повернется к нему своей спиной в дешевом пальто и просто-напросто уйдет за угол к станции подземки, оставив его в одиночестве.

Потом она вздохнула, подобно человеку, который собирается взвалить на себя тяжелую ношу, но когда заговорила, ее голос звучал так естественно и ровно – так правильно, – что он позабыл про свое первое впечатление.

– Привет, Ларри, – ответила она. – Пойдем наверх. Я поняла, что это ты, когда выглянула из окна. Я уже позвонила на работу и сказала, что заболела. У меня осталось несколько дней, которые я могу взять по болезни.

Она повернулась к нему спиной, чтобы первой подняться по лестнице между двух исчезнувших собак. Сначала он отставал на три шага, потом догнал мать, морщась от болезненных игольчатых уколов.

– Мама?

Она обернулась, и он обнял ее. На мгновение страх исказил черты лица матери, словно она ожидала, что ее ударят, а не обнимут, но затем она обняла его в ответ. Запах ее сухих духов добрался до ноздрей Ларри, вызвав неожиданную ностальгию, яростную, сладкую… и горькую. Он даже подумал, что сейчас заплачет, уж, во всяком случае, нисколько не сомневался, что она-то заплачет точно. Как-никак Трогательный Момент. Поверх ее склонившегося плеча он видел дохлую кошку, наполовину вывалившуюся из мусорного контейнера. Когда мать высвободилась из объятий, глаза ее были сухими.

– Пошли, я приготовлю тебе завтрак. Ты ехал на машине всю ночь?

– Да, – ответил он чуть хриплым от избытка чувств голосом.

– Ну что ж, идем. Лифт сломан, но два этажа – не проблема. Миссис Холси с ее артритом повезло меньше. Она живет на пятом. Не забудь вытереть ноги. Если ты наследишь, клянусь Гошеном, мистер Фриман устроит мне выволочку. У него просто нюх на грязь. – Они уже поднимались по лестнице. – Сможешь съесть три яйца? Я поджарю тебе гренок, если ты ничего не имеешь против памперникеля[17]. Идем.

Ларри последовал за ней мимо уничтоженных каменных собак, кинув диковатый взгляд на то место, где они стояли, чтобы убедить себя, что собаки действительно исчезли, что его рост не уменьшился на два фута, а он не вернулся в восьмидесятые. Она распахнула дверь, и они вошли в подъезд. Даже коричневые тени и запахи готовки остались прежними.



Элис Андервуд накормила его яичницей из трех яиц, беконом, гренками, соком, кофе. Покончив со всем, кроме кофе, он закурил и отодвинулся от стола. Она бросила на сигарету осуждающий взгляд, но ничего не сказала. К Ларри вернулась уверенность, точнее, если по-честному, некоторая ее часть. Мать всегда умела выбрать удобный момент.

Она опустила железную сковороду с длинной ручкой в раковину, наполненную водой. Послышалось шипение.