Проснись в Никогда

— Как странно!

Он встал и подошел к стене, на которой висели гитары. Глаза у него расширились.

— Все струны взяли и полопались. Все до единой. — Он ухмыльнулся. — Наверное, это ты на меня так действуешь.

Я слабо улыбнулась.





—


Решение рассказать все Джиму — в моей голове уже нарисовалась сцена побега с похорон из гангстерского фильма — поколебалось и застыло в тот момент, когда он взял меня за руку и мы вернулись обратно к его родне.

Там было множество дядюшек, кузин и кузенов, женщин в черных норковых манто и туфлях на шпильке, с завитками рассыпавшихся по плечам блондинистых волос, напоминавших посыпку из сахарной пудры на тридцатичетырехдолларовых десертах. Мы вышли из дома и двинулись по Мэдисон-авеню к поминальной часовне Фрэнка Кэмпбелла — гламурная процессия в черном.

— В прошлый раз я была здесь на похоронах Аллегры де Фонсо, — сообщила мне какая-то женщина.

Заупокойная служба оказалась долгой, наполненной всхлипами вперемешку с цитатами из Дилана Томаса и Боба Дилана под аккомпанемент битловской «Let it Be». Какая-то женщина с заплаканными глазами произнесла речь, то и дело откашливаясь. Ветхий старичок, сидевший в переднем ряду, вдруг громко заявил: «Тут пахнет кошачьим ссаньем!» — и был уведен сиделкой под смешки ребятишек. Джим улыбнулся мне и сжал мою руку. Я поймала себя на том, что пытливо разглядываю фото усопшего: двоюродный дедушка Карл, увековеченный на ламинированном плакате, который установили на латунной треноге рядом с гробом. У него была испещренная красноватыми прожилками кожа и рассеянная желтозубая улыбка. Вдруг он тоже очутился в каком-то подобии Никогда? Я была куда ближе к состоянию дедушки Карла, чем все эти люди могли себе представить.

Нужно рассказать Джиму.

Но вот служба закончилась и толпа высыпала на тротуар — восемь черных «кадиллаков-эскалейд» стоят один за другим, все пожимают друг другу руки, бормочут соболезнования и делятся воспоминаниями о Карле, о том, как он все делал по-своему и вообще был не промах. И каждый раз, когда я собиралась сказать Джиму: «Мне нужно с тобой поговорить», кто-нибудь хлопал его по плечу и стискивал в медвежьих объятиях, спрашивая, как у него дела и когда можно ждать премьеры его первого мюзикла на Бродвее. Джим держался дружелюбно и настойчиво пытался вернуться ко мне, но, прежде чем успевал это сделать, к нему подходил новый человек. Наконец он вернулся ко мне в сопровождении двух девиц, знакомых с ним со средней школы.

— Беатрис, познакомься, это Дельфина и Лучана.

В моих воспоминаниях эти девицы были устрашающе, инопланетно красивыми. Сейчас они уже не показались мне настолько сногсшибательными, хотя у обеих были длинные волосы до талии, которые они, наподобие пони, отбрасывали в сторону, чтобы те не лезли в глаза, и скучающее выражение на лице, такое, что его можно было по ошибке принять за умудренность. Джим на протяжении всего разговора обнимал меня за плечи, но, постояв рядом с ним и послушав разговоры о Миллисенте, Кастмане и Риппере — не знаю, были это люди или модные ночные клубы, а может, так называлась юридическая фирма, — я начала чувствовать себя старым диваном, который вынесли на тротуар и оставили там.

Это ощущение не исчезло и тогда, когда мы набились в «кадиллак». Нас было слишком много. Джиму пришлось сесть на заднее сиденье рядом с Лучаной. Я сидела рядом с пожилой женщиной в красном платье из тафты. От нее разило спиртным.

— Ну вот, опять все то же самое, — пробормотала она.

Нас высадили у дома двоюродной бабки Джима на Парк-авеню. Джим усадил меня на диванчик рядом с фарфоровым мопсом, отправился добывать для меня кока-колу и пропал. Когда прошло сорок пять минут, а он так и не появился, я поднялась и принялась бродить в толпе, разглядывая книжные полки и фотографии, пробираясь по запруженным людьми коридорам с таким видом, будто знала, куда иду. Я заглянула на кухню, где сбивались с ног нанятые повара, и в гостевую ванную, где обои выглядели так, словно были покрыты золотом высшей пробы. Я бродила и вспоминала, какой покинутой я чувствовала себя тогда, предоставленная сама себе, в месте, где была чужой.

Как мне хотелось оказаться подальше от всех этих людей, дома, в Уотч-Хилле, есть лазанью вместе с родителями и слушать, как папа рассуждает о новой программе Дэвида Аттенборо на «Нетфликсе»!

Сейчас, пять лет спустя, закаленная пребыванием в Никогда, я была уже далеко не такой чувствительной, и все же отсутствие Джима беспокоило меня. Куда он запропастился? Тогда, пять лет назад, он сказал, что заговорился с родственниками, и я ему поверила.

Теперь же этот вопрос не давал мне покоя.

Я проверяла одну комнату за другой, пытаясь отыскать его в спальнях, напоминавших гостиничные номера, в кабинетах, выглядевших как библиотеки, в гулкой мраморной галерее, где за стеклом были выставлены предметы авиационной старины. Джима нигде не было. Не было, к моему беспокойству, и тех двух девиц. В какой-то момент, когда я открыла шкафчик, забитый одними японскими головоломками и настольными играми, из кабинета вышел отец Джима, Эдгар, увидел меня и, явно заметив, как мне неловко, поманил к себе.

— Джессика… — обратился он ко мне, тепло улыбаясь и натягивая на запястье резиновый браслет, к которому крепилось что-то вроде маленькой черной флешки. Я успела увидеть краем глаза ряд цифр, вспыхивающих на ее боку, прежде чем он натянул манжету поверх устройства. — Принести тебе что-нибудь выпить, милая?

— Спасибо, мистер Мейсон, не нужно.

— Эдгар. Идем, я познакомлю тебя с моим партнером, Крейгом, и его дочерью Гретой. Грета только что вернулась со Шри-Ланки. Работала в Коломбо приходящим нейрохирургом.

Судя по всему, могущественный Крейг и его дочь-нейрохирургиня не горели желанием вести светскую беседу с неразговорчивой старшеклассницей. Через несколько секунд они отвернулись, чтобы поприветствовать кого-то («Бертран? Это ты?!»), и я ускользнула.

Позвонить Джиму я не могла. У меня не было с собой сумочки, не говоря уж о телефоне. Оставалось только ждать там, где он меня оставил. Вернется же он когда-нибудь. Или не вернется?

Прошел еще час. С каждой секундой мой план — признаться ему во всем и сбежать с ним — выглядел все менее привлекательным. Когда меня в третий раз толкнула женщина с гигантской сумкой из крокодиловой кожи, а миссис Мейсон прошествовала мимо с деревянной улыбкой, в памяти внезапно всплыло предостережение Марты.

«Неизвестно, как мы будем реагировать. Прошлое держит тебя на крючке, точно наркотик. А будущее дает заряд почище электрического стула. Переживание заново самых прекрасных моментов жизни может оказаться ничуть не менее разрушительным, чем переживание самых тяжелых. На это подсаживаешься».

Возможно, виной всему было потрясение оттого, что Джим снова забыл про меня, засевшая занозой в сердце его ложь относительно Виды Джошуа или мысль о том, что один из моих друзей пытался погубить меня, нарочно уколов булавкой и отправив в какой-нибудь другой момент во времени — в полной уверенности, что свидание с Джимом выведет меня из равновесия и я предпочту больше не расставаться с ним, оставшись тут навсегда.

Я вскочила на ноги и устремилась сквозь толпу. Очутившись в передней, я потянула с вешалки свое бордовое пальто. Вешалка внезапно рухнула, и куча норковых шуб полетела на пол. Я отшвырнула мое старенькое пальтишко, схватила самую толстую и громоздкую шубу, какую только смогла отыскать, и натянула ее на себя. В нос ударил тяжелый аромат духов. С бешено колотящимся сердцем я выскочила за дверь и, промчавшись по коридору, нажала кнопку лифта. Та раскололась под моим пальцем. Я развернулась, толкнула дверь, ведущую на лестницу, бросилась вниз по ступеням под аккомпанемент лопающихся лампочек и ввалилась в вестибюль, не обращая внимания на разинутый рот швейцара.

Как я могла забыть, где нахожусь и что должна сделать?

Разве я не хочу выжить?

Я выскочила на улицу. Было ветрено, так ветрено, что зеленый навес трепетал и хлопал на ветру. Я бросилась на тротуар, собираясь поймать такси, как вдруг до меня донесся пронзительный девичий смех. Я обернулась и увидела Джима.

Он сидел на невысокой кованой оградке перед соседним зданием вместе с Дельфиной и Лучаной. Все трое болтали со швейцаром, смеясь над тем, как тот пародировал кого-то напоминающего Марлона Брандо в «Крестном отце». Зайдясь хохотом, они не могли остановиться.

Я остановилась как вкопанная, молясь про себя, чтобы Джим поднял глаза и увидел меня.

Но он меня не увидел. Глядя на его ухмыляющееся лицо, я все поняла. Все было яснее ясного. Он и думать про меня забыл.


А может, и вообще никогда не думал.

Мне хотелось закричать. Завопить, точно мстительная ведьма из сказки — так, чтобы над ними в мгновение ока сгустились черные тучи и мерзкие улыбочки сползли с их лиц: «Джим Мейсон, через четыре года ты будешь мертв!»

Он беспечно отклонился назад, закинув руку Лучане на шею и что-то нашептывая ей на ушко. Меня точно ножом по сердцу полоснули.

Надо же быть такой глупой, такой слепой!

На глазах у меня выступили слезы. Я развернулась и бросилась на проезжую часть, едва не угодив под такси. Водитель ударил по тормозам и засигналил.

Я забралась внутрь.

— Эй, у вас все в порядке? Что за… Черт!

Таксист захлопал глазами, озадаченный происходящим. Зеленый полотняный навес у подъезда под порывом ветра оторвался от тротуара вместе со столбиками и с грохотом покатился по Пятой авеню, задевая за все подряд. Налетев на лимузин, он разбил заднее стекло, а потом вертикально взмыл в воздух, и золотистые столбики разлетелись в разные стороны. Прохожие с криками бросились врассыпную, глядя, как он плывет в небе, точно удивительный летающий монстр.

У меня не все было в порядке, далеко не все.





—


Марта сказала, что при наступлении чрезвычайной ситуации нужно возвращаться в Уинкрофт.

«Всегда возвращайтесь обратно в изначальное пробуждение. Если мы назначим его нашим местом встречи, есть надежда, что в конце концов мы все соберемся там, преодолев время и пространство. Чтобы снова изменить пробуждение, возвращайтесь на прибрежную дорогу, если сможете, и делайте все то же самое, понятно? Если не сможете, найдите способ совершить самоубийство».

Я вернулась в Ньюпорт на поезде. Было уже начало одиннадцатого. Я села в стоявшее у вокзала такси и попросила отвезти меня в Наррангсет. Поездка занимала полчаса, денег у меня не было, но я решила, что придумаю что-нибудь в Уинкрофте.

Ворота были открыты. По обеим сторонам горели фонари. Водитель свернул на подъездную дорожку и прибавил скорость. Я перехватила любопытный взгляд, который он бросил на меня в зеркало заднего вида — видимо, гадал, наследница я или нет. В окнах дома горел свет. На подъездной дорожке стояли восемь блестящих машин. Водитель остался ждать, а я взбежала по ступенькам и нажала кнопку звонка.

Дверь распахнулась, и я очутилась лицом к лицу с БВО Бертом собственной персоной. Он оказался вовсе не таким страшным, как мне помнилось: обыкновенный состоятельный мужчина в пастельном свитере. Из столовой доносились оживленные голоса и звон бокалов. По всей видимости, я угодила на званый ужин.

— Чем могу помочь? — осведомился он.

— Я ищу Уитли.

— А ее нет. Она в интернате. В Дарроу-Харкер.

— Мы с ней договорились сегодня поужинать.

Он был явно удивлен.

— А позвонить ты не пробовала?

— Она не берет трубку.

Я принялась объяснять, что, к сожалению, у меня нет денег на такси, нужно сорок восемь долларов. Захлопав глазами от изумления, Берт вытащил из кармана бумажник, сбежал по ступенькам и расплатился с водителем.

— Пожалуй, я вернусь к себе в отель и зайду за Уитли попозже, — сказала я.

Он кивнул, по-прежнему озадаченный:

— Как, ты сказала, тебя зовут?

— Беатрис.

Берт не очень понимал, откуда я свалилась ему на голову — неуклюжая девица в черной норковой шубе, объемистой, как кашалот. Я помахала ему и пешком зашагала по подъездной дорожке. Он проводил меня взглядом и скрылся в доме. Слишком занятый ужином, он, видимо, не задался вопросом о том, как я хотела куда-то добраться, если такси уже уехало. Сделав крюк, я вернулась к гаражу с коллекционными машинами и ввела четырехзначный код. К счастью, он оказался тем же самым, что и пять лет спустя, и дверь со скрипом поехала вверх. Я поспешила к щитку с ключами в дальнем конце гаража и сняла с крючка ключи от «роллс-ройса».

Выезжая к прибрежной дороге, я ожидала услышать вой полицейских сирен. Но все было тихо. Сердце застучало. Я чувствовала приближение пробуждения. Бросив взгляд на часы, я с изумлением поняла, что в этот раз все длилось меньше, чем обычно. С того момента, как я очнулась на траве в Центральном парке, не прошло и восьми часов. На ноги начала давить свинцовая тяжесть. Я до упора выжала педаль газа, и двигатель взревел. Перспектива вновь оказаться с Джимом в Центральном парке, если не удастся попасть в другое пробуждение, заставляла меня гнать машину все быстрее и быстрее. Ноги занемели. Когда я поворачивала, машина, казалось, вылетала из-под меня, ветви деревьев царапали ветровое стекло, точно разъяренная толпа. Завидев впереди тот самый крутой поворот, я с разгона влетела в кусты, едва не врезавшись в дерево, выскочила из машины и, пошатываясь, выбралась на середину дороги. Налетевший порыв ветра сбил меня с ног и повалил на асфальт, прямо на желтую линию.

Я перевернулась на спину, хватая ртом воздух. Чернильно-синее небо было усыпано веснушками звезд.

Я понятия не имела, сработает мой план или нет. Окажется ли на месте открытое окно? Я замедлила круговерть мыслей и закрыла глаза. Двадцать девятое августа. Вилла «Анна-София». Остров Аморгос. Греция. Я стала ждать приближения машины, но тишину нарушали только оглушительный свист ветра в ушах, назойливый стрекот цикад да шелест моря вдалеке, ритмичный, как стук метронома. Потом до меня донесся пронзительный свист, становившийся все громче. Велосипедист. Он приблизился ко мне внезапно, крутанул руль, чтобы не наехать на меня, потерял управление и влетел в кусты на обочине. Послышались крики и лязг металла. Велосипедист не пострадал. Кряхтя и ругаясь, он кое-как поднялся на ноги.

Подойдя ближе, он принялся рассматривать меня. В темноте я не могла различить черт его лица.

— Какого хрена? — прошептал он, изумленно вскинув голову, и тут фары стремительно приближавшейся машины осветили его, точно вспышка фотокамеры.

Он успел отскочить в сторону, а мой мир померк.