Проснись в Никогда

Когда мы впятером не торчали в библиотеке, досконально разбирая «Темный дом у поворота», я брала зонтик и отправлялась под дождь, чтобы в одиночестве пройтись по поместью. Но куда бы я ни пошла, меня преследовали слова Марты, ее шепот, от которого мурашки шли по телу: «Ты тоже внесла в Никогда свой вклад. Он существует, он где-то здесь».

Как-то раз во время своей одинокой прогулки я стала спускаться по узкой лестнице, ведущей к причалу, и обратила внимание на деревья, которые гнулись на ветру со сверхъестественной силой. На океане царило волнение, чернильные волны были увенчаны белыми барашками. Яхты, стоявшие на якоре далеко в бухте, раскачивались и бились друг о друга. Оборванные ветром снасти болтались на мачтах, извиваясь, точно змеи. Где-то в океане позвякивал буй, и этот скорбный звук наводил на мысли о смерти.

Внезапно до меня донесся пронзительный женский крик.

Я решила, что мне это померещилось, что я приняла за крик вой ветра.

Но тут послышался еще один, на этот раз — мужской.

Два человека ссорились. Определив, что голоса доносятся откуда-то сзади, я закрыла зонтик и поспешила убраться с причала, юркнув в щель шириной в фут между насыпью и деревянной лестницей.

Несколько секунд спустя я вновь услышала голоса тех двоих и вдруг поняла, что они доносятся не из Уинкрофта, а с одной из яхт, стоящих в гавани. Темные фигуры двигались по палубе судна, которое стояло неподалеку от причала, принадлежавшего соседям Уитли.

«Андьямо» — так называлась яхта.

Кажется, Уитли упоминала о том, что ее владелец — БВО Берт. На корме горел золотистый огонек.

Раздался еще один крик.

Я подождала. Несколько минут спустя послышался звук мотора. К причалу приближалась лодка. Я выглянула в щель между ступеньками и увидела Уитли. Она была одна. Пристав к берегу, она торопливо привязала лодку, выскочила на причал и бросилась вверх по лестнице. Когда лицо Уитли оказалось на уровне моей головы, на него упал свет. Она выглядела рассерженной.

Я подождала еще немного, но больше не услышала ничьих голосов. Тогда я выбралась из укрытия и зашагала обратно к дому. Постучав, я открыла дверь библиотеки и увидела Уитли. Промокшая до нитки, она сидела рядом с Мартой на диване. Когда я вошла, обе подскочили от неожиданности, на их лицах отразился испуг. Ни дать ни взять два подростка, тайком курящие травку в гостиной и неожиданно застуканные матерью или отцом.

— Что случилось? — спросила я.

— Ничего, — отозвалась Уитли.

— Ты не могла бы оставить нас на минутку, Би? — улыбнулась Марта.

Я в упор посмотрела на Уитли. Никогда еще она не выбирала в качестве жилетки Марту вместо меня. Никогда. Разве пребывание в этом мире не воскресило нашу старую дружбу? Разве мы не были подругами? Но она лишь мрачно поглядела на меня.

С упавшим сердцем я вышла из библиотеки и закрыла за собой дверь. И почти сразу услышала голос Уитли, негромкий и приглушенный. Слов я не разобрала.

«Да что здесь происходит, черт возьми?»

Я поднялась наверх и заглянула во все комнаты. Ни Кэннона, ни Киплинга. Судя по всему, они тоже были на той яхте. Что это — тайная встреча за моей спиной? Зачем? Что они затевали? Я схватила зонтик, выскочила за дверь и зашагала к пристани.

На яхте не было заметно никаких признаков движения, не было слышно ничьих голосов.

Я провела там, выжидая, около часа. Когда ничего не произошло, я решила вернуться обратно в Уинкрофт и тут же наткнулась на Хранителя.

Горло мое сжалось. В последний раз я видела его в Дарроу, в лесу. После этого он на какое-то время исчез. А теперь вернулся — темный человек в черном плаще, ссутулившийся под дождем. Он усердно копал, всем телом налегая на лопату.

Я сошла с тропинки, чтобы не встречаться с ним, и припустила через рощу. Уже добравшись до дому, я не удержалась и обернулась назад, чтобы посмотреть на него.

Он меня не заметил, занятый своим делом. Только теперь я осознала, что именно он копает. Это были четыре ямы во влажной земле. Четыре могилы.

Но самым странным было не это.

На нем были черные очки слепца.





—


У меня не было времени размышлять над тем, чем был занят Хранитель и что это означало, потому что в следующее же пробуждение загадка ссоры на яхте и разговора с глазу на глаз между Уитли и Мартой была раскрыта.

— Киплинг хочет кое-что нам рассказать, — объявила Марта, когда мы все собрались в библиотеке. — Уитли обратила на это мое внимание в прошлое пробуждение, и я думаю, что это может быть нам полезно.

— Зачем ты это сделала? — сердито спросил Кэннон; обращаясь к Уитли.

— У меня не было другого выбора, — ответила она; Кэннон метнул на нее яростный взгляд. — Я тебя умоляю. Хватит строить из себя полицейского. Ты ведь хочешь выбраться отсюда? Я имею в виду, разве ты не хочешь выяснить, что на самом деле случилось с Джимом?

— Это была не твоя тайна. Ты не имела права ее выдавать, — прошептал он.

— Очень даже имела, раз это влияет на нашу способность изменять пробуждения.

— Все в порядке. — Марта положила руку на плечо Кэннона. — Ты можешь все нам рассказать.

В этот момент я перевела взгляд на Киплинга. Он плакал. По-настоящему, так, как на моей памяти не плакал ни разу, — скорее судорожные рыдания, нежели обыкновенный плач. Он сидел на диване, закрыв лицо руками, и по его подбородку катились слезы.


— Я называю это «ковром черноногих-сиу», — выдавил он неожиданно, уставившись в пол. — Разновидность самоповреждения. А психологи говорят по-другому. «Неконструктивная попытка решить проблемы в межличностных отношениях». Это изобретение Мамы Грир. Название она дала в честь какого-то безумного индейского коврика, который стащила из антикварной лавки. Мы занимались этим вместе. Чтобы укрепить наши отношения. Иногда мы проделывали это несколько раз в неделю. Она отвозила меня на какую-нибудь загородную дорогу в пятницу вечером, если решала, что по телевизору не идет ничего хорошего. Впервые это случилось, когда мне было пять. Мы ложились на дорогу рядом, брались за руки и ждали, когда поедет машина. «Когда я скажу „бинго“, откатывайся в сторону, — говорила она. — Проверим, любит ли нас с тобой Господь. Хочет ли Он, чтобы мы остались в живых. Я скажу „бинго“, только если Господь мне велит. Такой уговор». — Киплинг содрогнулся всем телом. — От страха я пускал в штаны. Я не молился. Господь милосердный! Знал ли Господь вообще, что я существую, или нет? Любил ли Он меня? Наверное, не слишком сильно, раз Он дал мне такое лицо. И такое тело. Я вцеплялся в руку Мамы Грир. Она была моим спасательным тросом. Потом подъезжала машина. Ее приближение ощущалось по дрожи асфальта. Мама Грир все не кричала и не кричала. Но потом говорила «бинго», всегда говорила. Я крепко зажмуривался и откатывался на обочину. От колес меня отделяли считаные сантиметры. Когда я открывал глаза, Мама Грир с гиканьем приплясывала на обочине, сдирая с себя всю одежду. «Видишь? Господь нас любит. Он все-таки нас любит». После этого она всегда пребывала в хорошем настроении. Если мне везло, его хватало на целую неделю.

Он немного помолчал, утирая глаза. Я молча таращилась на него. Конечно, я знала, что у Мамы Грир не все дома, но таких ужасов я еще не слышала.

— Со временем это превратилось в наркотик, — продолжал он. — Связанные с этим острые ощущения. Я не мог остановиться. Раз в несколько месяцев, когда дела начинали идти совсем плохо и все валилось из рук, я находил способ проделать ритуал «ковра черноногих-сиу». Сбегал из кампуса тайком. И мне сразу становилось лучше. Самый серьезный случай был в первом учебном году, прямо перед рождественскими каникулами, когда ректор Траск сказал, что я могу не возвращаться: меня отчисляют. Я был учеником — как же он выразился? — которому требовалась среда «с менее амбициозными ожиданиями». По его мнению, мне больше подошла бы тюрьма Синг-Синг. В тот раз ритуал закончился тем, что меня едва не превратила в лепешку фура с надписью «Нескафе». — Хлюпнув носом, он вскинул на нас глаза. — И слоган «Нового дня глоток» заиграл новыми красками.

Я смотрела на него широко раскрытыми глазами, не в силах выдавить из себя ни слова. Киплинг всегда учился неважно. И хотя в конце каждого учебного года закручивалась интрига вокруг того, будет он учиться в следующем году или нет, я никогда не думала, что его в самом деле собираются вышибить. В последний год его успеваемость резко улучшилась: видимо, ему все-таки удалось сосредоточиться на учебе. Ко времени выпуска дела у Киплинга шли неплохо.

— Меня спас Кэннон, — слабо улыбнулся Кип. — Он увидел то, что я изо всех сил пытался скрыть.

— Пытался, но не слишком хорошо, — ухмыльнулся Кэннон. — Ты хромал и морщился, когда садился.

Киплинг посмотрел на меня:

— Помнишь, как я пропустил два месяца учебы «по семейным обстоятельствам»?

Я кивнула, смутно припомнив путаную, но душераздирающую историю о тетке с больным сердцем.

— Это было вранье. Все это время я провел в реабилитационном центре в Провиденсе: занимался тай-чи, расписывал миски для фруктов, учился управлять своим необузданным мышлением. Это Кэннон меня туда устроил. Он навещал меня. Следил за моими успехами. Убеждал школьное начальство дать мне последний шанс. Помогал подтянуть успеваемость. Заполнял за меня анкету для поступления в колледж. Сидел со мной всю ночь, помогая писать эссе про Маму Грир «Мамочка-маньячка». С подзаголовком: «Как выжить под опекой ненормальной психички». Благодаря этому меня взяли в Луизианский университет. Если бы не Кэннон, я сейчас катался бы по дорогам, размазанный по шине грузовика.

Голова у меня шла кругом. Я мысленно вернулась в последний школьный год. Помнится, Кэннон всегда был чем-то занят, неожиданно исчезая и появляясь с рюкзаком и охапкой учебников в руках, но я не догадывалась, что именно он собирался провернуть. Однако это выглядело вполне логично. Он был из тех, кто решает проблемы без лишних слов. «Ручеек, который всегда пробьет себе дорогу», — говорила про него Уитли. И все же мне было обидно из-за того, что меня ни во что не посвятили: у меня перед носом разыгрывалась настоящая драма, а я о ней даже не подозревала.

— Почему ты ничего не сказал? — спросила я Киплинга.

Они с Кэнноном переглянулись, и этот безмолвный обмен взглядами отражал какое-то еле уловимое понимание, которое исчезло, стоило мне его обнаружить.

Киплинг пожал плечами:

— Рано или поздно в жизни становится слишком много дурдома. Даже для твоих лучших друзей.

— Это не вся правда, — подала голос Уитли, склонив голову набок и выжидающе глядя на Кипа.

На его лице появилось выражение покорности судьбе.

— Ну да. — Он кашлянул. — Уже под занавес я получил кучу хороших оценок: типа до того просто валял дурака, а на самом деле у меня есть голова на плечах… В общем, это была липа.

— В каком смысле? — не поняла я.

Киплингу явно не хотелось больше ничего рассказывать.

— Кэннон взломал компьютерную сеть Дарроу, — выпалила Уитли. — И весь последний год Киплингу заранее были известны задания всех контрольных по всем предметам. Включая семестровые и экзаменационные.

— Не по всем, — возразил Кэннон.

Она метнула в него сердитый взгляд:

— Все равно это было мошенничество.

— Это была помощь любимому другу, — отрезал Кэннон.

Уитли фыркнула:

— Так и я делала то же самое под именем Белого Кролика. А все думают, что хуже меня никого нет. На себя бы посмотрели!

Кэннон ничего не ответил. Многие годы он помогал печально известному своей отсталостью от жизни отделу информационных технологий Дарроу. Нередко его вызывали прямо с урока, когда случался компьютерный глюк или сбой сети.

— Как ты это делал? — спросила я у него.

— Социальная инженерия, — пожал плечами Кэннон. — Самое слабое звено в любой цепи — человек. Я разослал всем преподавателям письма с обновлениями для внутришкольной сети. В файлах для учителей Киплинга были лазейки для получения удаленного доступа. Они загрузили «троян», и я получил контроль над их компьютерами. Так же просто, как развязать шнурки.

Увидев потрясенное выражение на моем лице, он нахмурился:

— Брось, Сестра Би. Уж кто-кто, а ты должна понять. Дарроу-Харкер стояла на пути Киплинга к светлому будущему. Если бы его вышибли в предпоследний год, ему пришлось бы начинать все с начала во второразрядном колледже.

Вдали от нас. Несмываемое пятно на биографии. И вообще, о Киплинге нельзя судить по такой прозаической вещи, как оценки. Его надо знать. Я просто обязан был сделать для него все, что мог. — Кэннон пожал плечами. — Такие уж в нашем мире правила, и именно так следует поступать, когда все вокруг летит в тартарары.

Кэннон посмотрел на меня таким пронзительным взглядом, что по коже у меня побежали мурашки. Я и забыла, как он мог воздействовать на людей, как, сосредоточившись, он становился сгустком концентрированной энергии, а не человеком из плоти и крови.

— Ну вот, теперь все в курсе, — подытожил Киплинг. — Все знают о кровожадном двухголовом чудище, которое истекало слюной в моем шкафу.

— Вопрос в том, — прошептала Марта, глядя на него, — поможет ли твой секрет изменить пробуждения.

Она умолкла, нахмурившись, и глубоко о чем-то задумалась. Примерно с минуту в комнате царило молчание.

Марта вообще любила так делать — оставляла вопрос висеть в воздухе на несколько минут, а иногда и на целый час, и внезапно выдавала ответ, когда все остальные забыли о проблеме.