Проклятие неудачного четверга
Часть 4 из 13 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я покачал головой, но всё же улыбнулся.
– Нет, но, может быть, – я говорю «может быть», – Острый соус был прав? – предположил я. – Может, медведю, как и всем остальным, просто не понравился запах папиного мыла? Он в последнее время только и делает, что испытывает на мне свои новинки. Папа в последнее время вообще странный какой-то.
– В последнее время, говоришь? – подколол меня Эдвин.
– Ну ладно, более странный, чем обычно, – уточнил я.
– Я думаю, что мыло, чай, ну или ещё что-нибудь вполне могли стать причиной для нападения, – протянул Эдвин задумчиво.
– Вот-вот, но это же тупо? – продолжил я. – Но, опять же, как медведь мог вот так запросто взять камень и раздолбать стекло…
Тут мне вспомнилось, что некоторые утверждают, что животные способны видеть истинную сущность человеческой души. Вроде теории о том, что собаки распознают социопатов или чуют зло в, казалось бы, приятных людях. Если это так, то, может, я должен стать каким-нибудь больным на голову маньяком, коллекционирующим отрубленные большие пальцы, чтобы потом построить из них масштабную копию Хьюстона и назвать её Пальцстон.
– Эй, – вдруг озорно воскликнул Эдвин. – Спорим, что, даже удирая от медведя, ты нашёл время, чтобы опознать все деревья, мимо которых пробегал? Признавайся. Ведь я прав?..
Я отчаянно замахал головой, стараясь доказать, что никто не думает о таких глупостях, когда спасает свою шкуру. Но он подтолкнул меня локтем, намекая, что, в отличие от остальных сверстников, понимает и одобряет меня.
– Ну да, – сдался я, стараясь быть серьёзным. – Могу даже сказать, что стенд, который Уилбор разнёс в щепки, был сделан из атлантического белого кедра.
Эдвин закатился смехом и покачал головой.
– Тебя не переделаешь, – сказал он.
Я пожал плечами. Поезд как раз подъехал к моей станции.
– Спасибо, – сказал я. – В смысле за всё сегодняшнее.
Эдвин тоже пожал плечами и усмехнулся.
– Не забудь прийти сегодня вечером, – напомнил он. – Вечеринка будет часов до девяти – десяти. Медведей, даже плюшевых, не будет.
Я хихикнул и кивнул ему напоследок, когда двери закрылись.
Пару минут спустя я почти подходил к МЕДИПО, но всё ещё не мог забыть безжалостные, налитые ненавистью глаза медведя в тот момент, когда он собирался разорвать меня. Я пытался отвлечься и называл деревья, которые встречались мне на пути (хотя я проделывал это уже сотни раз):
Клён ясенелистный
Адиантум
Сассафрас
Ясень пенсильванский
Клён ясенелистный со злобной птичкой, слетающей с ветки
Злобная птичка, летящая мне прямо в лицо
Я увильнул и бросился бежать. Птичка едва не пробила мне щёку крошечным клювом. Я решил, что это ещё одна четверговая неприятность, но птица яростно заверещала и, сделав круг, снова спикировала на меня. Прохожие поспешно отступали в сторону, когда я проносился мимо, бешено размахивая руками над головой.
Да что вообще происходит?!
Когда до магазина осталось совсем чуть-чуть, птичка отстала. Но когда я входил в магазин, то всерьёз задумался, а не вхожу ли я в проклятую пещеру, где отменные раздражители для медведей и птиц притворяются обычным мылом и чаем. Или, может быть, происходит что-то совсем уж непонятное, невообразимое и безумное?
– Что случилось? – спросил мистер Ольсен из-за стойки.
– Меня только что пыталась заклевать птица! – сказал я, еле переводя дыхание и направляясь в заднюю комнату. – Ну и денёк!
– Так четверг же, – заметил мистер Ольсен.
Кроме меня и папы в магазине работает мистер Ольсен, и работает он достаточно давно, чтобы знать о семейном проклятии. Мне кажется, что вряд ли он всерьёз верит в него, но каждый раз подкалывает по этому поводу.
Я сердито посмотрел на него и ушёл в маленькую комнату за стойкой.
Магазин естественных даров и природной органики был крошечным закутком в Линкольн-парке, где живут большинство из наших состоятельных и зазожных клиентов. Он был не больше школьного кабинета и до краёв забит полками с ручным мылом, тониками и прочими здоровыми товарами. Корзины с пророщенными зёрнами и прочими земляными товарами выстроились вдоль стен. Нельзя сказать, что покупатели ломились к нам толпой, но пара-тройка посетителей всегда была. Так что втроём мы вполне справлялись. Даже когда отец уезжал.
Я бросил рюкзак в офисе и надел фартук, прежде чем сменить мистера Ольсена за кассовым аппаратом.
– Мне казалось, что нападения медведя в зоопарке вполне достаточно для четверга, – сказал я, повязывая фартук.
– Ты о чём? – спросил он.
Мистеру Ольсену было под пятьдесят или за пятьдесят, и он всегда носил нелепый старомодный костюм. У него была ухоженная борода с проседью, и он был другом нашей семьи с тех пор, как я родился. Кажется, мистер Ольсен даже произносил последнее слово на маминых похоронах, но я был слишком мал и не помню этого. Пока я рассказывал ему о происшествии в зоопарке, глаза его становились всё шире и шире, но ни естественного ужаса или удивления заметно не было. Мне казалось, что он даже ожидал услышать что-то в этом роде. Как будто такое происходит каждый день. Нет, ну правда, что особенного в том, что медведю вздумалось напасть на ребёнка в зоопарке.
– Ничего особенного, Грег, – сказал он наконец. – Слабаки вы нынче. Случись такое в моём детстве, я бы одолел этого медведя, снял с него шкуру и постелил вместо ковра.
Я кивнул, слабо улыбаясь. Мистер Ольсен – неплохой дядька, когда с ним познакомишься поближе, но вообще-то он был жутким занудой. Вечно ныл про то, как прогнил современный мир. Вот почему они с моим отцом подружились. Они так поклонялись всякому старью, что можно было решить, что их личных богов так и зовут – Рукодел и Ретроград: два таких божка, живущих где-нибудь на облачке и постоянно препирающихся.
Трудно поверить, но у моего отца не было даже сотового. И у меня тоже. Как только я заговаривал об этом, он всегда придумывал отговорки: от них развивается рак мозга, вредно для глаз, дети нынче оторваны от земли и окружающей жизни. Они слишком дорогие. Телефон дядюшки Мелвина взорвался ночью, когда заряжался, и спалил весь дом. (В четверг, конечно же). Ты до тринадцати лет дожил без него и ничего. У меня и электронная почта-то была только потому, что в ПУКах был компьютерный класс, а в публичных библиотеках Чикаго бесплатный доступ в интернет.
Я пытался объяснить отцу, что наш магазин может заработать гораздо больше, если у нас появится хотя бы подобие сайта. Но он упёрся и ни в какую. Я к чему: дозвониться до отца, когда он уезжал, было практически невозможно. Он просто растворялся в неизвестности. И поэтому, скорее всего, он узнает, что чуть не лишился единственного сына только завтра утром, когда вернётся из Норвегии. Ничего не поделаешь – придётся ждать. Интересно, он так же странно отреагирует на эту новость, как и мистер Ольсен.
Когда вечером я закрыл магазин, то не пошёл на вечеринку к Эдвину, мы оба знали, что так и будет. Нет, я, конечно, не против поиграть в видеоигры, посмотреть фильм или поплавать в бассейне на крыше и всё в таком духе, но шахматы, каламбуры, разговоры об астрономии или космическом мусоре куда интереснее. А если поблизости тусуются друзья Эдвина, то нечего и думать об этом – им это всё кажется жутко скучным. Ну, конечно, лучше трепаться о том, какую роскошную машину им подарят на шестнадцатилетие, или хвастаться количеством подписчиков в Инстраграме.
Те, кому кажется странным, что такой человек, как Эдвин, считает именно меня своим лучшим другом, просто его совсем не знают. Стоит только вспомнить, как мы с ним познакомились.
Я пришёл в ПУКи три года назад. До пятого класса я учился в Чикагской общеобразовательной школе, но папа настоял, чтобы я сдал Тест на умение преодолевать основные системные трудности (ТУПОСТь), специально разработанный для учеников частных школ. После того как я набрал достаточно баллов и выиграл полную стипендию в ПУКе, я был в восторге от того, что буду учиться в крутой частной школе, где меня никто не знает. Можно было начать всё сначала, потому что в прошлой школе у меня не задалось с друзьями. Мне казалось, что частная школа битком набита вежливыми учениками в курточках, с шахматными досками под мышкой. Правда, оказалось, что в ПУКах шахматы любят не больше, чем в обычной школе. И вообще, выяснилось, что мои ожидания (кроме курточек) не оправдались: ученики частной школы были такими же (а может, и гораздо хуже) грубиянами, что и ученики простых школ, только на свой лад.
Когда я впервые увидел Эдвина, он истекал кровью.
Он шёл по коридору с головы до ног пропитанный кровью, как будто его макнули в ведро на скотобойне. И вид у него был ошарашенный. Какая-то девчонка при виде его завопила и грохнулась в обморок. «Зомби!» – решил я.
Но тут до меня дошло, что это не его кровь. Вообще не кровь. Потом я узнал, что школьный театр широко известен узкому кругу любителей за постановку вычурных, дорогих и неоднозначных пьес. Даже «Чикаго ридер» и «Тайм-аут Чикаго» иногда писали отзывы на их постановки. В конце концов, не многие школы тратили по десять тысяч баксов на музыкальные постановки классических фильмов типа «Взвода» или «Звёздных войн». За год Эдвин появлялся как минимум в одной школьной пьесе. В тот момент они как раз работали над постановкой старого ужастика «Зловещие мертвецы». Главным приколом было забрызгать первые ряды зрителей бутафорской кровью, как делали на Бродвее в Нью-Йорке. Зрителям даже сказали надеть всё белое для максимального эффекта. Короче, где-то в середине репетиции один из разбрызгивателей вышел из строя и залил Эдвина с ног до головы, а он играл главного персонажа по имени Эш.
После того как в коридоре стихли дикие вопли, Эдвин спокойным голосом сказал:
– М-да, такие здоровые прыщи я больше выдавливать не буду.
Ученики, которые оставались в холле (а не убежали с дикими криками, когда он появился перед ними в образе жертвы кровавого маньяка), чуть не лопнули от смеха.
– Кто махнётся со мной футболками? – спросил Эдвин. – Не могу же я вернуться на репетицию в таком виде.
До сих пор не знаю, что меня толкнуло на следующий шаг, но я снял футболку и протянул ему. И, надо сказать, это был смелый поступок. Мало того что у меня кругленькое брюшко, так ещё и самая волосатая среди шестиклассников спина. Для того, кто пытается произвести хорошее впечатление в первый день в школе, глупее поступка не придумаешь. Остальные захихикали, а Эдвин не отказался и взял футболку.
– А ты норм, – сказал он с явным облегчением. – Но, боюсь, мою футболку, ты вряд ли наденешь.
– Не проблема, – ответил я, расстёгивая рюкзак. – У меня есть запасная.
Эдвин удивлённо приподнял бровь.
– У меня за столом всё из рук валится[3], – пояснил я.
Когда Эдвин увидел, что я всерьёз достал запасную футболку из рюкзака, то чуть не подавился от смеха. Он никак не мог остановиться, и я даже испугался за его самочувствие. Отсмеявшись, он практически силой заставил меня прийти к нему в гости поиграть в компьютерные игры и поесть пиццы. Он сказал, что просто обязан познакомиться с парнем, у которого всегда есть запасная футболка. Я не был уверен, что тут нет подвоха, но всё же согласился.
Вскоре выяснилось, что мы оба любим шахматы, тупые каналы на YouTube, астрономию, а больше всего остального – ужасные каламбуры. С кем ещё можно было сначала хохотать над неожиданно смешным телешоу, а потом играть в шахматы и обсуждать такие невероятно интересные вещи как: погибнет ли человечество от растущего количества мусора на орбите (я: «Наверняка»; Эдвин: «Да ну, уж как-нибудь мы решим эту проблему»).
И совсем скоро я понял, каким невероятно классным он был – возможно, самым классным школьником из всех, кого я встречал. За три года я ни разу не видел, чтобы он хоть с кем-нибудь обошёлся жестоко. Он всегда отдавал всю мелочь, которую находил в карманах, бездомным, которые попадались нам на улицах или в метро.
Но, по-моему, кроме общих интересов, нас сближало, только не смейтесь, взаимное уважение друг к другу. Через год после нашего знакомства он сказал мне, что он обожает меня за то, что я не даю себя в обиду школьным хулиганам (приятно слышать от него такое, но на самом деле я давал себя в обиду… иногда).
А в другой раз он как будто случайно сказал:
– Знаешь, что мне больше в тебе нравится, Грег?
– Наверное, то, что у меня всегда найдётся что перекусить?
– Ты похож на папоротник, – пояснил он. – Такой же пушистый и непритязательный.
Я не смог не рассмеяться, и он тут же оживился.
– Видишь, – сказал он. – Кто ещё будет смеяться над такой шуткой? Что бы я ни сказал, ты всегда смеёшься или придумываешь что-нибудь смешное в ответ. С остальными мне приходится всё время притворяться, что я всерьёз интересуюсь бейсболом, фильмами про супергероев и крутыми тачками. Я ничего не имею против всего этого, но они только про это и могут говорить. А ты ради друзей и семьи готов на всё. Ты бы последнюю рубашку снял ради меня. Вот серьёзно, сколько раз ты именно это и делал? Пять? Шесть?
И он был прав. Кроме прочего, у нас была ещё одна уникальная способность: одежда на нас буквально горела во всяких дурацких происшествиях. На мне – из-за бекона в карманах или опрокинутой на себя тарелки, а у Эдвина – из-за его участия в глупых спектаклях школьного театра и других непредвиденных обстоятельств.
Я чуть не расплакался, когда Эдвин это сказал. Но вместо этого я тупо скаламбурил, и мы рассмеялись. Потому что я не плачу. Честно. Совсем. Одно из главных правил моего отца: Бельмонты не плачут. Никогда. Даже когда я родился, в роддоме все с удивлением отметили мою странность – неплачущий ребёнок. Отец лишь гордо улыбался. Однажды я пытался выяснить у отца, откуда взялось это правило «не плакать», потому что во всём остальном он был крайне чувствительным человеком. Отец ответил, что просто ещё не было поводов. Потому что если сейчас вокруг сплошная безысходность, то, значит, потом нас ждёт радостное и светлое будущее. Ведь если каждую неделю случаются четверги, потом целую неделю никаких четвергов не предвидится.
Короче, мы с Эдвином всегда могли положиться друг на друга. Поэтому чем больше я думаю о том, на что он пошёл в зоопарке ради меня, тем менее странным мне это кажется. В конце концов, ради него я бы поступил так же. Я бы, ни на секунду не задумавшись, преградил дорогу дикому белому медведю (целому стаду диких медведей).
Этим вечером, вернувшись домой, я на удивление быстро заснул. Особенно учитывая, что сегодня на меня нападали медведь, птичка и здоровенный псих по имени Перри. Но от мысли, что Эдвин – мой лучший друг, все неприятности стали казаться куда менее серьёзными, чем на самом деле.
И я заснул, ещё не зная, что следующий день (пятница) окажется в сорок раз хуже, чем все предыдущие четверги вместе взятые.
Глава 4
В которой я ем козлиные шкуры, покрытые пчелиной отрыжкой
– Нет, но, может быть, – я говорю «может быть», – Острый соус был прав? – предположил я. – Может, медведю, как и всем остальным, просто не понравился запах папиного мыла? Он в последнее время только и делает, что испытывает на мне свои новинки. Папа в последнее время вообще странный какой-то.
– В последнее время, говоришь? – подколол меня Эдвин.
– Ну ладно, более странный, чем обычно, – уточнил я.
– Я думаю, что мыло, чай, ну или ещё что-нибудь вполне могли стать причиной для нападения, – протянул Эдвин задумчиво.
– Вот-вот, но это же тупо? – продолжил я. – Но, опять же, как медведь мог вот так запросто взять камень и раздолбать стекло…
Тут мне вспомнилось, что некоторые утверждают, что животные способны видеть истинную сущность человеческой души. Вроде теории о том, что собаки распознают социопатов или чуют зло в, казалось бы, приятных людях. Если это так, то, может, я должен стать каким-нибудь больным на голову маньяком, коллекционирующим отрубленные большие пальцы, чтобы потом построить из них масштабную копию Хьюстона и назвать её Пальцстон.
– Эй, – вдруг озорно воскликнул Эдвин. – Спорим, что, даже удирая от медведя, ты нашёл время, чтобы опознать все деревья, мимо которых пробегал? Признавайся. Ведь я прав?..
Я отчаянно замахал головой, стараясь доказать, что никто не думает о таких глупостях, когда спасает свою шкуру. Но он подтолкнул меня локтем, намекая, что, в отличие от остальных сверстников, понимает и одобряет меня.
– Ну да, – сдался я, стараясь быть серьёзным. – Могу даже сказать, что стенд, который Уилбор разнёс в щепки, был сделан из атлантического белого кедра.
Эдвин закатился смехом и покачал головой.
– Тебя не переделаешь, – сказал он.
Я пожал плечами. Поезд как раз подъехал к моей станции.
– Спасибо, – сказал я. – В смысле за всё сегодняшнее.
Эдвин тоже пожал плечами и усмехнулся.
– Не забудь прийти сегодня вечером, – напомнил он. – Вечеринка будет часов до девяти – десяти. Медведей, даже плюшевых, не будет.
Я хихикнул и кивнул ему напоследок, когда двери закрылись.
Пару минут спустя я почти подходил к МЕДИПО, но всё ещё не мог забыть безжалостные, налитые ненавистью глаза медведя в тот момент, когда он собирался разорвать меня. Я пытался отвлечься и называл деревья, которые встречались мне на пути (хотя я проделывал это уже сотни раз):
Клён ясенелистный
Адиантум
Сассафрас
Ясень пенсильванский
Клён ясенелистный со злобной птичкой, слетающей с ветки
Злобная птичка, летящая мне прямо в лицо
Я увильнул и бросился бежать. Птичка едва не пробила мне щёку крошечным клювом. Я решил, что это ещё одна четверговая неприятность, но птица яростно заверещала и, сделав круг, снова спикировала на меня. Прохожие поспешно отступали в сторону, когда я проносился мимо, бешено размахивая руками над головой.
Да что вообще происходит?!
Когда до магазина осталось совсем чуть-чуть, птичка отстала. Но когда я входил в магазин, то всерьёз задумался, а не вхожу ли я в проклятую пещеру, где отменные раздражители для медведей и птиц притворяются обычным мылом и чаем. Или, может быть, происходит что-то совсем уж непонятное, невообразимое и безумное?
– Что случилось? – спросил мистер Ольсен из-за стойки.
– Меня только что пыталась заклевать птица! – сказал я, еле переводя дыхание и направляясь в заднюю комнату. – Ну и денёк!
– Так четверг же, – заметил мистер Ольсен.
Кроме меня и папы в магазине работает мистер Ольсен, и работает он достаточно давно, чтобы знать о семейном проклятии. Мне кажется, что вряд ли он всерьёз верит в него, но каждый раз подкалывает по этому поводу.
Я сердито посмотрел на него и ушёл в маленькую комнату за стойкой.
Магазин естественных даров и природной органики был крошечным закутком в Линкольн-парке, где живут большинство из наших состоятельных и зазожных клиентов. Он был не больше школьного кабинета и до краёв забит полками с ручным мылом, тониками и прочими здоровыми товарами. Корзины с пророщенными зёрнами и прочими земляными товарами выстроились вдоль стен. Нельзя сказать, что покупатели ломились к нам толпой, но пара-тройка посетителей всегда была. Так что втроём мы вполне справлялись. Даже когда отец уезжал.
Я бросил рюкзак в офисе и надел фартук, прежде чем сменить мистера Ольсена за кассовым аппаратом.
– Мне казалось, что нападения медведя в зоопарке вполне достаточно для четверга, – сказал я, повязывая фартук.
– Ты о чём? – спросил он.
Мистеру Ольсену было под пятьдесят или за пятьдесят, и он всегда носил нелепый старомодный костюм. У него была ухоженная борода с проседью, и он был другом нашей семьи с тех пор, как я родился. Кажется, мистер Ольсен даже произносил последнее слово на маминых похоронах, но я был слишком мал и не помню этого. Пока я рассказывал ему о происшествии в зоопарке, глаза его становились всё шире и шире, но ни естественного ужаса или удивления заметно не было. Мне казалось, что он даже ожидал услышать что-то в этом роде. Как будто такое происходит каждый день. Нет, ну правда, что особенного в том, что медведю вздумалось напасть на ребёнка в зоопарке.
– Ничего особенного, Грег, – сказал он наконец. – Слабаки вы нынче. Случись такое в моём детстве, я бы одолел этого медведя, снял с него шкуру и постелил вместо ковра.
Я кивнул, слабо улыбаясь. Мистер Ольсен – неплохой дядька, когда с ним познакомишься поближе, но вообще-то он был жутким занудой. Вечно ныл про то, как прогнил современный мир. Вот почему они с моим отцом подружились. Они так поклонялись всякому старью, что можно было решить, что их личных богов так и зовут – Рукодел и Ретроград: два таких божка, живущих где-нибудь на облачке и постоянно препирающихся.
Трудно поверить, но у моего отца не было даже сотового. И у меня тоже. Как только я заговаривал об этом, он всегда придумывал отговорки: от них развивается рак мозга, вредно для глаз, дети нынче оторваны от земли и окружающей жизни. Они слишком дорогие. Телефон дядюшки Мелвина взорвался ночью, когда заряжался, и спалил весь дом. (В четверг, конечно же). Ты до тринадцати лет дожил без него и ничего. У меня и электронная почта-то была только потому, что в ПУКах был компьютерный класс, а в публичных библиотеках Чикаго бесплатный доступ в интернет.
Я пытался объяснить отцу, что наш магазин может заработать гораздо больше, если у нас появится хотя бы подобие сайта. Но он упёрся и ни в какую. Я к чему: дозвониться до отца, когда он уезжал, было практически невозможно. Он просто растворялся в неизвестности. И поэтому, скорее всего, он узнает, что чуть не лишился единственного сына только завтра утром, когда вернётся из Норвегии. Ничего не поделаешь – придётся ждать. Интересно, он так же странно отреагирует на эту новость, как и мистер Ольсен.
Когда вечером я закрыл магазин, то не пошёл на вечеринку к Эдвину, мы оба знали, что так и будет. Нет, я, конечно, не против поиграть в видеоигры, посмотреть фильм или поплавать в бассейне на крыше и всё в таком духе, но шахматы, каламбуры, разговоры об астрономии или космическом мусоре куда интереснее. А если поблизости тусуются друзья Эдвина, то нечего и думать об этом – им это всё кажется жутко скучным. Ну, конечно, лучше трепаться о том, какую роскошную машину им подарят на шестнадцатилетие, или хвастаться количеством подписчиков в Инстраграме.
Те, кому кажется странным, что такой человек, как Эдвин, считает именно меня своим лучшим другом, просто его совсем не знают. Стоит только вспомнить, как мы с ним познакомились.
Я пришёл в ПУКи три года назад. До пятого класса я учился в Чикагской общеобразовательной школе, но папа настоял, чтобы я сдал Тест на умение преодолевать основные системные трудности (ТУПОСТь), специально разработанный для учеников частных школ. После того как я набрал достаточно баллов и выиграл полную стипендию в ПУКе, я был в восторге от того, что буду учиться в крутой частной школе, где меня никто не знает. Можно было начать всё сначала, потому что в прошлой школе у меня не задалось с друзьями. Мне казалось, что частная школа битком набита вежливыми учениками в курточках, с шахматными досками под мышкой. Правда, оказалось, что в ПУКах шахматы любят не больше, чем в обычной школе. И вообще, выяснилось, что мои ожидания (кроме курточек) не оправдались: ученики частной школы были такими же (а может, и гораздо хуже) грубиянами, что и ученики простых школ, только на свой лад.
Когда я впервые увидел Эдвина, он истекал кровью.
Он шёл по коридору с головы до ног пропитанный кровью, как будто его макнули в ведро на скотобойне. И вид у него был ошарашенный. Какая-то девчонка при виде его завопила и грохнулась в обморок. «Зомби!» – решил я.
Но тут до меня дошло, что это не его кровь. Вообще не кровь. Потом я узнал, что школьный театр широко известен узкому кругу любителей за постановку вычурных, дорогих и неоднозначных пьес. Даже «Чикаго ридер» и «Тайм-аут Чикаго» иногда писали отзывы на их постановки. В конце концов, не многие школы тратили по десять тысяч баксов на музыкальные постановки классических фильмов типа «Взвода» или «Звёздных войн». За год Эдвин появлялся как минимум в одной школьной пьесе. В тот момент они как раз работали над постановкой старого ужастика «Зловещие мертвецы». Главным приколом было забрызгать первые ряды зрителей бутафорской кровью, как делали на Бродвее в Нью-Йорке. Зрителям даже сказали надеть всё белое для максимального эффекта. Короче, где-то в середине репетиции один из разбрызгивателей вышел из строя и залил Эдвина с ног до головы, а он играл главного персонажа по имени Эш.
После того как в коридоре стихли дикие вопли, Эдвин спокойным голосом сказал:
– М-да, такие здоровые прыщи я больше выдавливать не буду.
Ученики, которые оставались в холле (а не убежали с дикими криками, когда он появился перед ними в образе жертвы кровавого маньяка), чуть не лопнули от смеха.
– Кто махнётся со мной футболками? – спросил Эдвин. – Не могу же я вернуться на репетицию в таком виде.
До сих пор не знаю, что меня толкнуло на следующий шаг, но я снял футболку и протянул ему. И, надо сказать, это был смелый поступок. Мало того что у меня кругленькое брюшко, так ещё и самая волосатая среди шестиклассников спина. Для того, кто пытается произвести хорошее впечатление в первый день в школе, глупее поступка не придумаешь. Остальные захихикали, а Эдвин не отказался и взял футболку.
– А ты норм, – сказал он с явным облегчением. – Но, боюсь, мою футболку, ты вряд ли наденешь.
– Не проблема, – ответил я, расстёгивая рюкзак. – У меня есть запасная.
Эдвин удивлённо приподнял бровь.
– У меня за столом всё из рук валится[3], – пояснил я.
Когда Эдвин увидел, что я всерьёз достал запасную футболку из рюкзака, то чуть не подавился от смеха. Он никак не мог остановиться, и я даже испугался за его самочувствие. Отсмеявшись, он практически силой заставил меня прийти к нему в гости поиграть в компьютерные игры и поесть пиццы. Он сказал, что просто обязан познакомиться с парнем, у которого всегда есть запасная футболка. Я не был уверен, что тут нет подвоха, но всё же согласился.
Вскоре выяснилось, что мы оба любим шахматы, тупые каналы на YouTube, астрономию, а больше всего остального – ужасные каламбуры. С кем ещё можно было сначала хохотать над неожиданно смешным телешоу, а потом играть в шахматы и обсуждать такие невероятно интересные вещи как: погибнет ли человечество от растущего количества мусора на орбите (я: «Наверняка»; Эдвин: «Да ну, уж как-нибудь мы решим эту проблему»).
И совсем скоро я понял, каким невероятно классным он был – возможно, самым классным школьником из всех, кого я встречал. За три года я ни разу не видел, чтобы он хоть с кем-нибудь обошёлся жестоко. Он всегда отдавал всю мелочь, которую находил в карманах, бездомным, которые попадались нам на улицах или в метро.
Но, по-моему, кроме общих интересов, нас сближало, только не смейтесь, взаимное уважение друг к другу. Через год после нашего знакомства он сказал мне, что он обожает меня за то, что я не даю себя в обиду школьным хулиганам (приятно слышать от него такое, но на самом деле я давал себя в обиду… иногда).
А в другой раз он как будто случайно сказал:
– Знаешь, что мне больше в тебе нравится, Грег?
– Наверное, то, что у меня всегда найдётся что перекусить?
– Ты похож на папоротник, – пояснил он. – Такой же пушистый и непритязательный.
Я не смог не рассмеяться, и он тут же оживился.
– Видишь, – сказал он. – Кто ещё будет смеяться над такой шуткой? Что бы я ни сказал, ты всегда смеёшься или придумываешь что-нибудь смешное в ответ. С остальными мне приходится всё время притворяться, что я всерьёз интересуюсь бейсболом, фильмами про супергероев и крутыми тачками. Я ничего не имею против всего этого, но они только про это и могут говорить. А ты ради друзей и семьи готов на всё. Ты бы последнюю рубашку снял ради меня. Вот серьёзно, сколько раз ты именно это и делал? Пять? Шесть?
И он был прав. Кроме прочего, у нас была ещё одна уникальная способность: одежда на нас буквально горела во всяких дурацких происшествиях. На мне – из-за бекона в карманах или опрокинутой на себя тарелки, а у Эдвина – из-за его участия в глупых спектаклях школьного театра и других непредвиденных обстоятельств.
Я чуть не расплакался, когда Эдвин это сказал. Но вместо этого я тупо скаламбурил, и мы рассмеялись. Потому что я не плачу. Честно. Совсем. Одно из главных правил моего отца: Бельмонты не плачут. Никогда. Даже когда я родился, в роддоме все с удивлением отметили мою странность – неплачущий ребёнок. Отец лишь гордо улыбался. Однажды я пытался выяснить у отца, откуда взялось это правило «не плакать», потому что во всём остальном он был крайне чувствительным человеком. Отец ответил, что просто ещё не было поводов. Потому что если сейчас вокруг сплошная безысходность, то, значит, потом нас ждёт радостное и светлое будущее. Ведь если каждую неделю случаются четверги, потом целую неделю никаких четвергов не предвидится.
Короче, мы с Эдвином всегда могли положиться друг на друга. Поэтому чем больше я думаю о том, на что он пошёл в зоопарке ради меня, тем менее странным мне это кажется. В конце концов, ради него я бы поступил так же. Я бы, ни на секунду не задумавшись, преградил дорогу дикому белому медведю (целому стаду диких медведей).
Этим вечером, вернувшись домой, я на удивление быстро заснул. Особенно учитывая, что сегодня на меня нападали медведь, птичка и здоровенный псих по имени Перри. Но от мысли, что Эдвин – мой лучший друг, все неприятности стали казаться куда менее серьёзными, чем на самом деле.
И я заснул, ещё не зная, что следующий день (пятница) окажется в сорок раз хуже, чем все предыдущие четверги вместе взятые.
Глава 4
В которой я ем козлиные шкуры, покрытые пчелиной отрыжкой