Проклятие короля-оборотня

– И что же?

– Помнишь условия, которые позволяют мне самому снять проклятие?

– Да. Из четырех вещей, которые у тебя отнимает проклятие, ты должен выбрать самую ценную, и проклятие оставит тебе те, которыми ты дорожишь меньше.

Он кивает.

– С первого дня проклятия я знал, что для меня нет ничего дороже неблагой формы. Так было все это время… пока что-то не изменилось. В моей жизни появилась ты. Я не знаю, когда именно мои ценности поменялись. Уверен, задолго до того, как я признался тебе в чувствах, но думаю, что до бала я мог хотя бы убедить себя, что все по-прежнему. Но как только обнял тебя, почувствовал тебя, понял, что ты тоже меня любишь… Я понял, что больше всего теперь ценю кое-что другое.

– И что это? Чем же ты таким дорожишь, что можешь принести это в жертву?

Когда он смотрит на меня, я вижу, что у него блестят глаза. Он одаривает меня грустной, разбивающей сердце улыбкой:

– Это же очевидно, Джемма. Воспоминания. До тебя мне было бы все равно, даже если бы я их потерял совсем. Мне нечего было беречь. Я знал, что выживу, руководствуясь инстинктами, и даже если мне придется начинать сначала, я просто стану собой прежним. Был шанс, что я лишусь короны, если не смогу вспомнить свое прошлое. И даже забуду, что я фейри. Но меня все это не волновало, пока я мог жить в облике волка. Но теперь… теперь… если я потеряю свои воспоминания, то потеряю тебя. И все, что мы пережили вместе. Я лишусь того, кем стал.

У меня спирает дыхание, и я чувствую, как в горле встает ком. Все начинает складываться, все его слова, сказанные тем утром, обретают смысл. Слова, которые я восприняла совсем не так. Я помню те, что ранили меня больше всего: он сказал, что хотел бы вернуться в ту ночь и стереть ее. Словно ее и не было, и тогда он смог бы снять проклятие, не лишившись того, чем он дорожит больше всего.

Теперь я понимаю.

Он, должно быть, видит осознание в моих глазах, потому что говорит:

– Если бы у меня не было таких сильных воспоминаний, которые стоило бы сохранить, я все еще мог бы убедить себя, что больше всего дорожу своей неблагой формой. Я бы пожертвовал ею и сохранил остальное. Но после нашей ночи… пути назад не было. Не существует хитроумной уловки фейри, способной помочь скрыть правду. Я все понял, как только прикоснулся к розе. Самым ценным сокровищем стали воспоминания, ведь если я лишусь их, то потеряю тебя. Потеряю себя.

Слезы текут по моим щекам.

– Почему ты мне не сказал? Почему позволил мне уйти с ненавистью к тебе?

Он протягивает руку к моему лицу и тыльной стороной пальцев смахивает случайную слезу. Его прикосновение такое нежное, такое извиняющееся, что у меня складывается ощущение, что мои легкие вот-вот лопнут.

– Я почти сказал, но понял, что поставил бы тебя в положение, из-за которого ты сама могла бы захотеть снять проклятие. А я этого не допущу. Ты ничем не пожертвуешь ради меня, Джемма. Я не позволю тебе отказаться от того, что ты ценишь больше всего. Свобода слишком важна, а я не знаю, какое изощренное испытание тебе подкинет проклятие, если ты решишь пожертвовать ею, и выяснять не хочу.

– Но ты умрешь, – выдавливаю я со всхлипом.

Он наклоняется ближе и подносит руки к моим щекам.

– Я умру счастливым и спокойным, зная, что любил тебя. Знаешь ли ты, что я раньше никогда не любил? Сомневаюсь даже, что когда-либо был счастлив. Каждое мгновение с того дня, как я родился, было продиктовано инстинктами и стремлением выжить. А если не ими, то страстью, обычно выраженной в форме ненависти или мести. А счастливым себя ощущал, только когда свободно носился по лесам.

– Так выбери эту жизнь. Верни ее. Пожертвуй нашими воспоминаниями и вернись в леса. Вряд ли это хуже смерти.

Он проводит большим пальцем по моей щеке и ловит еще одну слезинку.

– Нет, Джемма. Это все равно что смерть, только другого рода. Я не жил достойной жизнью волка. Я не был добрым и счастливым. Я понятия не имел, чего мне не хватает, пока ты мне не показала – чего. И теперь я не могу стать прежним… и не могу вернуться.

– Я думала, ты ненавидишь это тело.

– Ненавидел. Так долго ненавидел. Это тело причинило мне мучения, открыв новые впечатления и эмоции. Впервые мне пришлось столкнуться с последствиями действий, совершенных в облике волка. Я убивал людей, и не только охотников, за которых был наказан, я убивал как на войне, так и в мирное время. Раньше я наслаждался этим. Гордился. Но в этой форме научился сожалеть, чувствовать, что вы называете сопереживанием. Я так долго презирал эти чувства. Но теперь… если я забуду, я вновь стану прежним. Если не хуже. Я знаю, для тебя это может не иметь смысла, но я лучше умру с нетронутыми воспоминаниями, чем проживу вечность как волк, который никогда не знал тебя.

Я наклоняюсь ближе, кладу руку ему на грудь, прямо над сердцем. Он накрывает ее своей рукой, а другой все еще поглаживает щеку.

– Мы можем начать все сначала, – хриплю я сквозь слезы. – Я могу тебе помочь. Мы можем восстановить все, что ты потеряешь.

Он качает головой.

– Как только мои воспоминания исчезнут, я тебя не узнаю. В волчьем обличье я тебя скорее сожру, чем полюблю. Если я все забуду, то не стану тем, кем являюсь сейчас – или кем был. У меня будет разум животного, а меня это больше не устраивает. Как и остальных. По крайней мере, щенки проживут полноценную жизнь, как человеческие дети. Они могут лишиться воспоминаний, но у них останется надежда на обретение радости, даже если остальные из нас уйдут.

Его слова ранят меня в самое сердце. Как бы сильно я ни хотела, чтобы он жил, я понимаю его нежелание становиться чужим самому себе. Что бы я выбрала, если бы передо мной встал бы такой же выбор? Кем бы я была, если бы забыла Эллиота, забыла время, что мы провели вместе? За месяц он изменил меня. Снова научил верить в любовь. Доверять. Даже когда я думала, что он предал меня, я сохранила в своем сердце крупицу всего, чему научилась вместе с ним. Нина помогла мне найти его. Несмотря на причиненную боль, Эллиот сделал мою жизнь лучше.

Но стоит ли это моей жизни? Если бы я могла спасти себя и других, но ценой моих воспоминаний с Эллиотом…

У меня перехватывает дыхание, я почти задыхаюсь.

Если бы я могла спасти… его.

Ценой моих воспоминаний с Эллиотом…

Стала бы я?

У меня скручивает живот от внезапного осознания того, что ценности поменялись не только у Эллиота. Мои изменились тоже. Я стала ценить нечто большее, и, возможно, всегда это ценила. Я всегда буду яростно бороться за свою свободу и независимость, но ни то, ни другое не мешает любви… если она настоящая, чистая, искренняя. В итоге моя высшая ценность – любовь. И в этот час, в этот момент я больше всего дорожу нашими с Эллиотом отношениями.

Я бросаюсь вперед и обнимаю Эллиота за шею, прижимаясь губами к его губам. На мгновение он застывает в моих объятиях, как будто слишком боится ответить взаимностью. Затем смягчается, и его губы уступают моим. Я наслаждаюсь их теплом, мягкостью, зная, что чувствую их в последний раз. Слезы все еще текут по моим щекам, но я продолжаю целовать его, пока не выдыхаюсь.

Пока, наконец, не могу заставить себя отстраниться.


Я обхватываю его лицо руками и заглядываю ему в глаза.

– Ты рискуешь стать чудовищем, если лишишься своих воспоминаний… но я, возможно, нет. И может быть, я все еще смогу научиться любить, даже если потеряю тебя.

Он хмурит брови.

– Что ты имеешь в виду?

Я неуверенно ему улыбаюсь, моя нижняя губа подрагивает.

– Я читала книгу о мальчике и собаке. Помнишь ее? В конце собака умирает. Она жертвует собой, чтобы спасти мальчика.

Он кивает:

– Одна из тех книг, которые, как я говорил, я читал. Которую после прочтения захотелось швырнуть в стену. – Он печально посмеивается.

– У меня были те же ощущения. И все же история получилась прекрасная, до сих пор не выходит из головы. Когда мы танцевали на балу и я осознавала свои к тебе чувства, я считала себя мальчиком, потому что знала, что потеряю тебя. Я была готова тебя отпустить. Я знала, что твой брак с Имоджен к лучшему, пускай это и причиняло мне боль.

Он закрывает глаза и прижимает свой лоб к моему.

– Но я все-таки не мальчик, Эллиот. Я – собака.

Он слегка отстраняется, в его распахнутых глазах плещется паника.

– Джемма…

– Никогда не забывай, куда бы ты ни шел, что я люблю тебя, Эллиот Рочестер.

Затем, отклоняясь в сторону, я обхватываю пальцами стебель увядающей розы и аккуратно переламываю его надвое.





Глава XLI




Шип пронзает мою кожу, но я не обращаю на это внимания. Значение имеет лишь то, что у меня в руке сорванная роза, и на ней все еще висит один лепесток. Тогда я закрываю глаза и спешу сказать:

– Я добровольно и по собственной воле жертвую свое ценнейшее сокровище.

Последнее, что я слышу, это тревожный крик Эллиота.

И наступает ничто.

Нет, не ничто, а кромешная темнота, которая по краям озаряется фиолетовым свечением. Я моргаю, пытаясь привыкнуть к темноте, и мало-помалу фиолетовый цвет разрастается, пока полностью не поглощает темноту. Остается волнительный вид на то место, где я только что была, – на внутренний дворик с розами. Вот только я не чувствую, что нахожусь там. Я как будто в мире между мирами, во времени вне времени. Тело кажется одновременно слишком тяжелым и слишком невесомым. Разум – заторможенным, но в то же время в нем кипит работа.

Я… умерла?

Эта мысль пугает меня не так сильно, как следовало бы.

Я смотрю в сторону, где видела Эллиота. Он все там же, но как будто застыл во времени с протянутой ко мне рукой в попытке помешать мне сорвать розу. Меня поражает, что я его узнаю, потому что чем больше его изучаю, тем явнее становится, что его тело не такое, каким должно быть. Словно это лишь силуэт, состоящий из миллионов жужжащих фиолетовых частиц света. Если подумать, все во дворе состоит из похожих кружащихся светлячков, образующих мощеную дорожку, падающий снег, скамейку, кусты ежевики. Я гляжу на свои руки и замечаю, что они тоже не более чем фиолетовое свечение. Роза, однако, исчезла.

– Ты стремишься снять проклятие, – раздается неземной, музыкальный голос. Я не вижу его источника, но создается впечатление, что он исходит отовсюду, струится сквозь фиолетовые частицы света. Для этого есть только одно слово. Магия.

Мне требуется несколько секунд, чтобы вернуть себе голос, и когда я говорю, он звучит глухо, плоско:

– Да, я готова пожертвовать своим самым ценным сокровищем.

Внезапно кружащийся фиолетовый свет смещается и колышется, и на его месте появляется сцена, произошедшая несколько минут назад. Или часов? Секунд?

Мы с Эллиотом сидим на мощеной дорожке во внутреннем дворике, прижавшись лбами друг к другу. Затем мы движемся в обратном направлении, я вижу, как он вытирает слезу с моей щеки. Потом наступает момент, когда я присаживаюсь рядом с ним на землю. Частицы смещаются и формируют другую сцену: мы во дворике ругаемся. Мое сердце – или что от него осталось в этом странном месте – сжимается, когда я вижу написанную на моем лице ненависть. Я испытываю облегчение, когда сцена исчезает и возвращает меня в ночь, когда он признался мне в любви. Я смотрю все происходившее в обратном порядке, как сплетаются наши нагие тела, как мы впервые целуемся в библиотеке. И сожалею только о том, что тогда не сказала ему, что тоже его люблю. По крайней мере, теперь я наконец-то это сделала.

Игра света и воспоминаний продолжается, и мне остается только наблюдать. Просматривать каждый момент, пережитый с Эллиотом, вплоть до сцены, когда я присела на корточки рядом с волком и обнаружила, что он вымазан томатным соусом. Я помню, в какой ярости тогда находилась, а сейчас мне хочется смеяться. И плакать. Чувства смешались. Сладость и горечь.

Голос раздается снова:

– Это твое самое большое сокровище? Твое время с Королем Волком?

Мое сердце замирает от груза правды.

– Да.