Проклятие короля-оборотня

– Неужели пребывание в неблагой форме так отличается?

– Да, и я всегда гордился тем, что никогда не принимал свою благую форму.

– Много ли таких фейри? Которые всю жизнь проводят в неблагой форме?

Он кивает.

– Давным-давно мы другими и не были. Не было ни благих, ни неблагих. Лишь существа и духи. Мы были не просто животными, но очень отличались от людей. А когда они явились на остров, их присутствие начало нас менять. Некоторые фейри стали подражать людям, во время обучения их языку перенимать их голоса, а во время примерки человеческой одежды менять форму тела. Так возникла способность принимать благой облик, а потом появились эмоции и другие человеческие чувства. Но не все фейри считали это даром. Те, кто сохранил свои первоначальные формы, называли себя неблагими, и это разделение привело к расколу среди фейри, к войнам, которые мы вели с людьми. Мне больно говорить, что я всю свою жизнь сражался за ту сторону, которая восставала против людей. Если бы я добился своего, то люди были бы уничтожены или изгнаны с острова.

От его слов по спине бежит холодок. Вспоминая волка-обманщика, которого я встретила, отправившись на поиски тридцать третьего дома по Уайтспрус Лэйн, нетрудно представить, что другая его ипостась способна на описываемые им холодность и жестокость. Но еще совсем недавно он выражал презрение по отношению к человеческому роду. Мог ли он на самом деле так сильно измениться? Или из всех людей он может ценить только меня?

Эллиот, вероятно, замечает возникшее на моем лице беспокойство и поворачивается ко мне:

– Ты изменила меня, Джемма. Я и не думал, что захочу этого. Не подозревал, что захочу ощущать боль или удовольствие. Что выберу и то, и другое вместо свободы, которую дарит невежество. И да, я изменил свое мнение о вашем виде. Хотя мне еще предстоит встретить многих, кого я посчитаю достойными моего уважения или симпатии, я готов поверить, что ты была права – не все люди одинаковы.

Я подношу ладонь к его лицу, и он чуть склоняет голову, чтобы поцеловать мое запястье.

– И ты меня изменил, Эллиот. Напомнил мне, что значит доверять, и что перенесенная в прошлом боль еще не значит, что в будущем любви не будет. Теперь я чувствую себя глупо, понимая, что чуть не позволила одному мужчине закрыть меня от жизненного опыта.

– Значит ли это, что ты больше не уйдешь? – На его лице появляется нерешительность. – Ты можешь, Джемма. Я знаю, как сильно ты скучаешь по своей родной стране. И не буду держать тебя здесь, как бы сильно ни любил…

Я прижимаю указательный палец к его губам.

– Не уйду. Я остаюсь здесь. Независимость не требует бегства и одиночества. Я могу обладать свободой и все еще жить среди других. Это не значит, что я простила общество, но у меня такое чувство, что в Фейривэе есть нечто большее, чем то, что я успела увидеть. И даже если пойму, что города на острове такие же неразвитые, как Вернон, что ж… У меня все еще будешь ты.

– Да, любовь моя. У тебя есть я. Пока я жив, я твой.

Он целует меня, руками водя по моей спине, как будто ища на ней неизведанные земли, которые он еще не исследовал. Я в свою очередь делаю то же самое, касаясь его плоти, мышц, волос, пробуя соль его кожи. Искра желания возвращается, и мы продолжаем раздувать ее пламя до поздней ночи, пока не устаем настолько, что не можем пошевелить и пальцем. И мы засыпаем в объятиях друг друга.





* * *


Я просыпаюсь в одиночестве.

Вижу незнакомую мне комнату, залитую лучами восходящего солнца, и мне требуется мгновение, чтобы вспомнить, где я нахожусь. Затем я вспоминаю события прошлой ночи и стискиваю бедра. Перекатываюсь на бок, вытягиваю руку в поисках любого признака тепла, оставшегося после Эллиота. Но его сторона кровати холодная, видна лишь небольшая вмятина на том месте, где он лежал.

Я задаюсь вопросом, куда он делся, затем, когда приходит ответ, сажусь прямо. Проклятие! Конечно, он ушел, чтобы снять его. Отбросив спутанные простыни, я вскакиваю с кровати и спешу к окну. Вид отсюда сильно отличается от вида из моей спальни. Нет никаких признаков сада, только лесные деревья и вершины близлежащих гор.

Я отхожу от окна, чтобы найти свое сброшенное платье, и поспешно в него влезаю. После чего выхожу из комнаты, высматривая любые следы присутствия Эллиота. В коридорах, однако, тихо и пусто. Я возвращаюсь в свою комнату только для того, чтобы надеть чулки, ботинки и плащ, сбегаю вниз и через заднюю дверь выхожу в сад.

Как я и подозревала, Эллиот сидит на скамейке в дворике с розами. Вместо протеза у него с собой посох, а одет он, похоже, в брюки и рубашку, которые я снимала с него прошлой ночью. Эта мысль наполняет меня теплом, но оно быстро гаснет из-за его позы. Отправляясь на его поиски, я надеялась увидеть на его лице торжествующую улыбку или, по крайней мере, дрожь от нервного ожидания. Чего я не ожидала, так это увидеть его окутанным аурой поражения.

Ссутулив плечи и упершись локтями в колени, он держит в пальцах лепесток красной розы. Ужас захлестывает меня, и я бросаю взгляд на увядающую розу, думая о худшем, но замечаю, что она пока цела и увенчана гроздью лепестков. Я медленно шагаю во двор. Эллиот зыркает на меня всего мгновение, после чего снова переключает внимание на лепесток.

Мой желудок сжимается, а пульс учащается от страха, как бы я ни пыталась его сдержать.

Что-то не так. Я прочищаю горло и стараюсь говорить легко и непринужденно:

– Ты собираешься это сделать?

Эллиот снова встречается со мной взглядом, его глаза широко раскрыты, в них читается затравленность.

– Я не могу, – произносит он хрипло.

На меня обрушивается облако страха, заставляя внезапно пошатнуться. И все же я вынуждаю себя сохранять некое подобие самообладания.

– Не можешь? Эллиот, ты прошлой ночью сказал, что знаешь, что нужно делать.

– Я думал, что знаю. – Он качает головой, его голос переполнен эмоциями. – Но теперь… Я не могу отказаться от того, чего требует проклятие. Я откажусь от чего угодно, только не от этого.

Кровь стынет в жилах, замораживая мое сердце, покрывая коркой все до костей. Ощущение такое, будто мир переворачивается с ног на голову, и я вот-вот взлечу в небо только для того, чтобы через секунду рухнуть на землю. Вот и все. На этом этапе все и рушится, впрочем, как и все хорошее в моей жизни. Так было со смертью матери. И с предательством Освальда.

Несколько раз судорожно вздохнув, я обретаю дар речи, несмотря на ком в горле. Слова, которые я говорю, – отголосок тех, что я уже произносила в прошлом. Жестокое отражение ситуации, от которой, мне думалось, я оправилась.

– Ты солгал.

– Я не лгал. Я намеревался снять проклятие. – В его голосе столько убежденности, что я почти верю ему. Но я научена опытом. Почти так же оправдывался виконт после того, как наш роман стал достоянием общественности. После того, как он обещал бороться за меня.

– Ты обманул меня. Прошлой ночью…


– Если бы я только мог вернуться в прошлую ночь, – говорит он, закрывая глаза и откидывая голову назад. – До того, как узнал, что ты тоже меня любишь. Стереть все, что произошло после. По крайней мере, тогда я бы смог снять проклятие и не лишиться того, что для меня ценно.

У меня скручивает внутренность, в сердце вонзаются шипы.

– Ты хочешь стереть то, что произошло ночью? Ты сожалеешь об этом?

Он снова смотрит мне в глаза, и его дикий взгляд больше походит на волчий.

– Джемма, ты не понимаешь. Что-то изменилось.

Тени прошлого угрожают вторгнуться в мой разум. Они так сильны, что, боюсь, способны сшибить меня с ног. Я выдыхаю их, стараюсь облачить сердце в броню, направляю всю боль в настоящее. Скрестив руки на груди, я позволяю печали превратиться в ярость.

– Я точно знаю, что изменилось. Ты получил то, чего хотел, и теперь понимаешь, что игра не стоила свеч. Ты такой же, как Освальд. В пылу страсти горазд обещать все на свете, но когда сталкиваешься с реальностью, то оказываешься напуганным и холодным. Не стоило тебе доверять.

Эллиот встает, зажимая посох под мышкой, и пересекает двор, направляясь ко мне. Я не знаю, что еще делать.

– Значит, ты собираешься жениться на Имоджен только для того, чтобы сохранить свой драгоценный волчий облик, – выплевываю я с усмешкой. У него хватает наглости выглядеть смущенным, но я продолжаю свою тираду, прежде чем он успевает наплести еще чего-то: – Я понимаю, Эллиот. Правда. Ты ценишь свою неблагую форму больше всего на свете. Она для тебя означает свободу. Понимаю. Но не нужно было меня обманывать. Не нужно было лгать мне, чтобы затащить меня в постель…

– Я не лгал, – цедит он сквозь зубы. – Я на это не способен. А даже умей это, я бы с тобой так не поступил.

Я прожигаю его яростным взглядом.

– «Пока я жив, я твой». Помнишь, как ты это говорил?

– Я говорил серьезно. Джемма, ты даже не представляешь, как серьезен я был, и ничего не изменилось. Я только хотел…

– Что? Чтобы я стала твоей любовницей? Чтобы ты запер меня в пещере и навещал, когда тебе надоест быть волком? Или, может быть, заползать ко мне в постель, как только выполнишь свои супружеские обязанности с Имоджен? Что ж, этого не случится, это уже точно. – Каждое слово, срывающееся с моих губ, – очередной удар плетью по моему сердцу, еще одна зияющая рана, оставляющая шрам.

– Я пытаюсь сказать другое. – Он подходит на шаг ближе, но я отступаю.

– Освободи меня от сделки, – велю я, оскалив зубы. – Я выполнила свои условия, но с меня хватит, я больше не буду в этом участвовать. Можешь довести план до конца сам. Мне не нужны ни твои деньги, ни благодарности. Я не хочу тебя видеть. Просто отпусти меня, чтобы я могла забыть последний месяц своей жизни. – Я срываюсь и судорожно реву. По лицу стекают злые слезы, которые мне хотелось бы скрыть от него.

Боль искажает его лицо, когда он смотрит, как я разваливаюсь на части. Затем выражение его лица становится жестким, и в глазах появляется внезапное понимание. Его голос звучит холодно и ровно:

– Ты права. Это единственный выход, так? Мы расстанемся, чтобы ты могла забыть обо мне.

– А это возможно? Сделку можно расторгнуть?

Он кивает, закрыв глаза.

– Тогда расторгай.

Эллиот несколько мгновений стоит молча, дрожа, и открывает глаза. Его лицо вновь искажает гримаса боли, но он берет себя в руки.

– Джемма Бельфлёр, я освобождаю тебя от нашей сделки. Считаю, что ее условия исполнены.

Нет ни прилива магии, ни таинственного покалывания. Ничего, что указывало бы на расторжение сделки с фейри. Или, может, я просто слишком оцепенела, чтобы обращать на это внимание.

Не раздумывая ни секунды, я разворачиваюсь на каблуках и иду по тропинке.

– Джемма, – доносится дрожащий голос Эллиота.

Я оглядываюсь через плечо и вижу мольбу в его глазах, но о чем он меня просит, не знаю, и это никак не смягчает мое сердце. Вместо этого во мне вспыхивает ярость. Вот бы у меня была возможность причинить ему такую же боль, какую он причинил мне. Но у меня остаются лишь слова. Наполняя голос ядом, отравляющим мое сердце, я выплевываю:

– Пошел ты, Эллиот. Надеюсь, вы с Имоджен сгниете в аду.





Глава XXXVII




Следующие дни я провожу в одиночестве и тишине. Спальня в отцовском таунхаусе похожа на могилу, и мое присутствие в ней знаменует поражение. Я стараюсь не считать ни дни, ни лепестки, которые падают во дворе некоего поместья на Уайтспрус Лейн. Я стараюсь не сравнивать свою тесную, но элегантную спальню с просторной, в которой я провела последний месяц, или с той, в которой я провела одну приятную ночь. Симулируя болезнь, я ем в комнате, отказываюсь видеться с посетителями, а если я вынуждена находиться в их присутствии, то выдерживаю торжествующие взгляды отца и жалостливые взгляды Нины.

Когда проходит неделя, несмотря на все усилия забыть, я знаю точное количество опавших лепестков и сколько примерно их осталось. Если мои предыдущие подсчеты верны, то завтра последний день, перед тем как проклятие заберет Эллиота Рочестера.

– Вот бы оно отняло у него жизнь, – бесчувственно бормочу я, лежа в постели, и, откинувшись назад, читаю книгу. Только вряд ли это можно считать чтением, учитывая, что я не понимаю слов и не получаю от перелистывания страниц никакого удовлетворения. Зато хоть как-то себя занимаю и отвлекаю. Однако это длится недолго, и я быстро обнаруживаю, что мои мысли возвращаются в прежнее русло. Эллиот. Проклятие. Лепестки роз.

Как бы я ни боялась обратного отсчета до последнего лепестка, я злорадно предвкушаю наступление финала. Как только этот день пройдет, все закончится раз и навсегда. Не будет никаких вопросов, никаких «что, если». Никакого лихорадочного, глупого рвения бежать в поместье, заключить его в свои объятия и заявить, что я сама сниму с него проклятие.

Я хмурюсь от этой мысли, от безрассудной слабости, когда дело касается его. Даже если Эллиот заслужил мою привязанность, на свете нет того, ради чего можно пожертвовать свободой. В этом я убеждена.