Проклятая игра

– Я опоздал? – полушутя спросил вор.

Мамулян положил карты на стол. Похоже, он отнесся к его вопросу вполне серьезно.

– Посмотрим. – Он помедлил, прежде чем продолжить: – Ты, конечно, знаешь, что я играю по очень высоким ставкам.

– Наслышан.

– Если захочешь уйти сейчас, прежде чем мы двинемся дальше, я пойму. – Маленькая речь была произнесена без тени иронии.

– Разве ты не хочешь, чтобы я играл?

Мамулян сжал тонкие сухие губы и нахмурился.

– Напротив, – сказал он, – я очень хочу, чтобы ты играл.

Вор почувствовал намек – или все-таки показалось? – на пафос. Он не понял, была это оговорка или самый изысканный из театральных приемов.

– Но я лишен сочувствия… к тем, кто не платит долги.

– Ты имеешь в виду лейтенанта, – рискнул предположить вор.

Мамулян уставился на него.

– Я не знаю никакого лейтенанта, – проговорил он ровным голосом. – Я знаю только таких же игроков, как я сам. Некоторые из них хороши, большинство – нет. Они все приходят сюда, чтобы испытать свою храбрость, как и ты.

Он снова взял колоду; она двигалась в его руках, словно карты были живыми. Пятьдесят два мотылька трепетали в тошнотворном свете, и каждый помечен слегка иначе, чем предыдущий. Они были почти неприлично красивы: их лоснящиеся лицевые стороны являлись самой безупречной вещью, которую вор видел за последние месяцы.

– Я хочу играть, – сказал он, бросая вызов гипнотическому перемещению карт.

– Тогда садись, пилигрим, – сказал Мамулян, будто этот вопрос никогда не обсуждался.

Женщина почти беззвучно поставила стул позади него. Усевшись, вор встретился взглядом с Мамуляном. Было ли в этих безрадостных глазах что-нибудь, способное причинить ему вред? Нет, ничего. Там было нечего бояться.

Пробормотав слова благодарности за приглашение, вор расстегнул манжеты рубашки и закатал рукава, готовясь к партии.

Через некоторое время игра началась.





Часть вторая

Приют




Дьявол – отнюдь не худшее, что есть на свете; я предпочел бы иметь дело с ним, нежели с иными людьми. Он держит слово куда охотнее, чем многие мошенники в этом мире. По правде говоря, когда ему причитается плата, он приходит точно в назначенное время; едва пробьет двенадцать, забирает душу и отправляется домой в ад, как подобает дьяволу. Он просто делец, и ведет себя должным образом.

И. Нестрой. Адский страх





I. Провидение




5




Отсидев шесть лет в Уондсворте, Марти Штраус привык ждать. Он ждал, чтобы умыться и побриться каждое утро; он ждал, чтобы поесть; он ждал, чтобы испражниться; он ждал свободы. Так много ожидания. Конечно, все это было частью наказания, как и беседа, на которую его вызвали в этот унылый день. Но если справляться с ожиданием было легко, с беседами дела обстояли иначе. Он ненавидел оказываться в центре бюрократического внимания: досье на условно-досрочное освобождение, переполненное дисциплинарными отчетами и отчетами о домашних обстоятельствах, а также психиатрическими заключениями; то, как каждые несколько месяцев приходилось стоять голяком перед неучтивым чиновником, который говорил тебе, какая ты мерзкая тварь. Это причиняло такую боль, что он не сомневался, что никогда не исцелится от нее; никогда не забудет жаркие комнаты, полные намеков и разбитых надежд. Они будут сниться ему вечно.

– Входи, Штраус.

Комната не изменилась с тех пор, как он был здесь в последний раз, только воздух стал еще более затхлым. Человек на противоположной стороне стола тоже не изменился. Его звали Сомервейл, и в Уондсворте было немало заключенных, каждую ночь молившихся о его изничтожении. Сегодня он сидел за пластиковым столом не один.

– Садись, Штраус.


Марти взглянул на компаньона Сомервейла. Он не был тюремным служащим. Его костюм слишком элегантен, а ногти слишком ухожены. Постарше среднего возраста, телосложение крепкое, нос слегка искривлен – будто когда-то был сломан, а потом неумело вылечен. Сомервейл его представил:

– Штраус. Это мистер Той…

– Здрасте, – сказал Марти.

Загорелое лицо в ответ повернулось в его сторону: взгляд был откровенно оценивающий.

– Рад познакомиться, – сказал Той.

Его пристальный взгляд скрывал нечто большее, чем простое любопытство, хотя что – подумал Марти – он мог увидеть? Человека, которого время не пощадило: тело, ставшее вялым от переизбытка плохой пищи и недостатка упражнений; неумело подстриженные усы; глаза, остекленевшие от скуки. Марти знал каждую унылую деталь своей внешности. Он больше не стоил второго взгляда. И все же ярко-голубые глаза смотрели на него как зачарованные.

– Я думаю, нам пора перейти к делу, – сказал Той Сомервейлу. Он положил руки на стол ладонями вниз. – Как много вы рассказали мистеру Штраусу?

Мистер Штраус. Такое обращение – почти забытая вежливость.

– Я ему ничего не говорил, – ответил Сомервейл.

– Тогда мы должны начать с самого начала, – сказал Той. Он откинулся на спинку стула, все еще держа руки на столе.

– Как вам будет угодно, – сказал Сомервейл, явно готовясь к продолжительной речи. – Мистер Той… – начал он.

Но продолжить не успел, потому что гость его перебил.

– Вы позволите? – сказал Той. – Возможно, у меня лучше получится изложить ситуацию вкратце.

– Как пожелаете, – сказал Сомервейл. Он шарил в кармане пиджака в поисках сигареты, едва скрывая досаду. Той не обратил на него внимания. Асимметричное лицо продолжало смотреть на Марти.

– Мой работодатель, – начал Той, – человек по имени Джозеф Уайтхед. Я не знаю, знакомо ли вам это имя? – Он не стал дожидаться ответа и продолжил: – Если вы о нем не слышали, то наверняка знакомы с «Корпорацией Уайтхед», которую он основал. Это одна из крупнейших фармацевтических империй в Европе…

Название пробудило в памяти Марти смутные скандальные ассоциации. Но все это казалось мучительно расплывчатым, а времени ломать голову не было – Той не собирался тормозить.

– Хотя мистеру Уайтхеду под семьдесят, он еще контролирует корпорацию. Он сам себя создал, как вы понимаете, и посвятил жизнь своему творению. Однако предпочитает быть менее заметным, чем раньше…

Перед мысленным взором Штрауса внезапно возникла фотография на первой полосе. Человек, заслонившийся рукой от фотовспышки: приватный момент, выхваченный затаившимся папарацци для всеобщего обозрения.

– …Он старается избегать публичности, и после смерти жены его вкус к светской жизни почти иссяк…

Штраус тоже не любил нежеланное внимание, но вспомнил женщину, чья красота поражала даже при нелестном освещении. Возможно, та самая жена, о которой говорил Той.

– …Вместо этого он предпочитает руководить корпорацией из-за кулис, занимаясь в часы досуга социальными вопросами. Среди них – переполненность тюрем и ухудшение работы тюремной системы в целом.

Последнее замечание было, несомненно, адресованной Сомервейлу колкостью, которая безжалостно настигла цель. Чиновник затушил недокуренную сигарету в пепельнице из алюминиевой фольги, бросив на гостя кислый взгляд.

– Когда пришло время нанять нового личного телохранителя, – продолжал Той, – мистер Уайтхед решил искать подходящего кандидата не через обычные агентства, а среди кандидатов на условно-досрочное освобождение.

Он не может иметь в виду меня, подумал Штраус. Идея была соблазнительно хороша и слишком нелепа. И все же, если это не так, почему Той здесь и зачем вся эта болтовня?

– Он ищет человека, чей срок подходит к концу. Того, кто заслуживает, как по его, так и по моей оценке, возможности вернуться в общество, имея в своем распоряжении работу и некоторую самооценку. Ваше дело привлекло мое внимание, Мартин. Я могу называть вас Мартином?

– Обычно это Марти.

– Ладно. Пусть будет Марти. Честно говоря, я не хочу вселять в вас надежду. Мне предстоит побеседовать еще с несколькими кандидатами, помимо вас, и, конечно, в конце дня я могу обнаружить, что ни один не подходит. На данном этапе я просто хочу выяснить, заинтересует ли вас такой вариант, если он будет вам предоставлен.

Марти начал улыбаться. Не снаружи, а внутри, где Сомервейл не мог до него добраться.

– Вы понимаете, о чем я спрашиваю?

– Да. Я понимаю.

– Джо… мистер Уайтхед… нуждается в том, кто полностью посвятит себя его благополучию; кто с готовностью рискнет собственной жизнью, оберегая работодателя. Я, конечно, понимаю, что прошу слишком многого.

Марти нахмурился. Это и впрямь было немало, особенно после того, как в Уондсворте он шесть с половиной лет учился думать только о себе. Той быстро почувствовал колебания претендента.

– Вы обеспокоены, – сказал он.

Марти мягко пожал плечами.

– И да и нет. Я имею в виду, что меня никогда раньше об этом не просили. Я не хочу нести чушь о том, что мне хочется быть убитым из-за кого-то другого, потому что это не так. Я бы соврал, да и то сквозь зубы, если бы заявил подобное.

Той закивал, побуждая Марти продолжать.

– Ну, я все сказал.