Проект

– Да, это Джереми. Где Джереми?

– Ушел, – беспечно отвечает Эмми.

– Да… – Естественно, я не собираюсь уточнять у ребенка, куда именно он ушел, поскольку последнее, что мне надо, – влезать в ее понимание смерти. С моим везением я, скорее всего, просто травмирую малышку. Показываю на девушку рядом с Джереми. – А это кто?

– Би. – Эмми прижимает к экрану пухленький пальчик.

Галерея пропадает. Я забираю у нее телефон и возвращаю на экран снимок. И Би снова здесь, рядом с Джереми. Живая и мертвый. Оба – призраки.

– Кто такая Би?

– Моя подруга.

– Просто подруга?

– Моя подруга, – повторяет Эмми.

Я сверлю взглядом фотографию. Ненавижу Би за это. Ненавижу за то, что ее дочь не понимает, кто ее мама, если она вообще понимает значение слова «мама», и за то, что последние шесть лет своей жизни верила: мою сестру удерживают люди, извлекающие выгоду из ее боли. Ненавижу за то, что она, став автором всех наших рассказов, превратила нас в персонажей, наилучшим образом служащих ее целям. Я чувствую себя ложью, рассказанной моей сестрой.

И не хочу, чтобы Эмми тоже стала ложью.

Я убираю телефон в карман.

– Тебе можно доверить секрет, Эмми?

Она раскрашивает каляками-маляками один из кругов.

– Можно.

– Но только чтобы он остался между мной и тобой.

Эмми замирает.

– Хорошо.

– Ты точно никому не расскажешь? Это большой секрет.

Я бросаю взгляд в окно. В щелке между шторами виден Фостер. Похоже, он пока не собирается идти к нам. Когда я возвращаю взгляд к Эмми, вижу, что завладела ее вниманием полностью. Видимо, четырехлетки прекрасно разбираются в секретах.

– Би – твоя мама.

Эмми молча смотрит на меня. Не знаю, поняла она меня или нет, и не знаю, как ей это объяснить.

– Би создала тебя, Эмми. Она – твоя мама. Ты знаешь, что такое «мама»?

– Как мама-акула?[23] – спрашивает она.

– Эм…

Что еще за «мама-акула»?

– Эмми.

Лицо малышки светлеет при звуке этого голоса, а мой желудок ухает вниз. Я медленно встаю и поворачиваюсь. Лев стоит в коридоре, скрестив руки и наблюдая за нами. Как давно он тут? Судя по его виду, сколько бы он ни поспал сегодня, этого явно было недостаточно. Никогда не видела его таким: в мятой одежде, с уставшим лицом.

– Эмми, выйди на кухню на минутку.

Она идет, остановившись ненадолго, чтобы обнять его. Он накрывает ее голову своей ладонью, и спустя секунду малышки уже нет. Лев пристально смотрит на меня, затем спрашивает тоном, какого я никогда от него не слышала:

– Что ты делаешь, Ло?

– Она должна знать.

– Ты лишь приведешь ее в смятение.

– Она должна знать о Би.

– Она знает.

– Да, но для нее Би всего лишь «подруга».

– По-моему, мы уже говорили об этом. У Эмми есть все необходимое. И она никогда не желала того…


– Она просто не знает, чего желать! – обрываю я его. – И почему это должна решать только Би? И только ты? Почему бы тебе не отыскать Би, почему…

– Думаешь, я так легко принял это? – Лев заходит в гостиную. – Думаешь, я не сделал бы все, что в моей власти, чтобы образумить ее? Чтобы заставить ее прозреть, вернуться и обнять свою дочь? Твоя сестра была сломлена, Ло. Даже Бог для нее был недостаточно хорош.

– И все же Эмми должна знать.

– Знать что? Что ее отвергли? Бросили? Чувствовать отсутствие рядом близкого человека? Желать его вернуть? Каково тебе самой пришлось с этими чувствами?

Я заливаюсь краской.

– Это нечестно…

– Они искорежили твою душу. И ты это прекрасно понимаешь.

– Возможно, если кто-нибудь сказал бы мне треклятую правду…

– Она слишком мала для этой правды, – отрезает Лев, и я вижу, что его трясет от гнева, а я не сознавала этого лишь потому, что он изо всех сил пытался держать себя в руках. – Почему ты решительно настроена принести ребенку боль?

– Я не…

– Эмми окружена любовью, – произносит Лев, возвышаясь надо мной. – Я тебе это говорил. У нее есть любящий отец. В Проекте есть много любящих ее людей, которые желают ей счастья и заполняют пробелы. Я думал, что ты понимаешь это и что это вдохновит тебя, предаст тебе смелости воспользоваться предоставленной возможностью и заполнить пробелы в своей собственной жизни. Но теперь я вижу, что ты лишь хочешь вовлечь Эмми в свою боль, чтобы тебе больше не было одиноко в ней.

– Пошел ты!

– Я не позволю тебе навредить моей семье.

– Она и моя семья!

Краем глаза улавливаю еле заметное движение: в коридоре, явно расстроенная, прячется Эмми. Она слишком мала, чтобы понять наш разговор, но вызванная им ярость ощутима в любом возрасте. Малышка начинает плакать, и Лев подходит к ней и берет на руки. Эмми утыкается в его плечо, и он гладит ее по спине, утешая и отгораживая от кошмара по имени Ло.

– Я всего лишь просил тебя написать очерк, – говорит мне Лев. – Ты должна уйти.



Дорога от железнодорожной станции до Мореля идет мимо кладбища. Когда она появляется на навигаторе моего мобильного, я прошу таксиста остановиться и выхожу. Стою у ворот.

Би похоронила наших родителей, пока я была без сознания. Это имело для меня ужасные последствия: я не попрощалась с мамой и папой, и во мне продолжала жить вера, что они в любой момент войдут в дверь и скажут, что все это сон. Пэтти не оставляла попыток убедить меня сходить к ним на кладбище, считая, что, увидев их могилы, я смогу закрыть страницу своей жизни, оставленную Би открытой. Я всегда отказывалась. Хуже потаенной надежды на то, что родители живы, была реальность того, что они мертвы.

Я не могу себя заставить войти внутрь. Звонит мобильный, и я вздрагиваю от резкого, чуждого здесь звука. Сую руку в карман за телефоном. Мне хочется, чтобы звонил Лев. Чтобы он признал, что был не прав.

– Алло?

Знакомое молчание в ответ так сокрушительно, а я чувствую себя такой разбитой, что даже не нахожу в себе сил нажать отбой. Стою и слушаю дыхание на другом конце трубки, а потом… В голову приходит странная, нездоровая мысль, и пальцы впиваются в телефон.

– Би?..

Дыхание с той стороны прерывается, потрясая меня: это подтверждение. Я прикрываю глаза, и по щекам сбегают слезы. Чувствуя неизбежность предстоящих гудков, поспешно и отчаянно молю:

– Подожди!

Молчание.

– Если это ты, не вешай трубку. Побудь со мной! Пожалуйста!

Она не отключается.

– О боже, – выдыхаю я.

Прижимаю к глазам свободную руку.

– Я так по тебе скучаю. – Стоит словам слететь с языка, как я захожусь рыданиями и за ними не слышу Би. С трудом заставляю себя успокоиться, чтобы хотя бы убедиться: она еще на линии. На одну жуткую секунду пугаюсь тишины. – Би?

И с облегчением слышу ее дыхание. Она здесь!

– Где ты?

Сестра не отвечает. Слышится приглушенный звук: возможно, она так же крепко сжала телефон, как и я, – до онемения в пальцах.

– Возвращайся, – умоляю я, – пожалуйста!

В ответ опять тишина. И в этой тишине я уже едва дышу. Я верила, когда была помладше, я всегда в это верила, что сестра, увидев, какую боль причинила мне, больше никогда не принесет мне боли. Что меня наконец-то будет достаточно для того, чтобы она осталась.

– Ты сказала мне… что сестры – это обещание на двоих, которое только мы одни можем выполнить или только один из нас может нарушить. Помнишь? Ты помнишь это? – Вновь тишина. Я зажмуриваюсь. – Так что с нашим обещанием, Би?

Дыхание на другом конце трубки сбивается.