Проект «Аве Мария»

– Согласен.

– Хорошие результаты! – хвалит Рокки и собирается уйти обратно.

– Погоди! У меня есть еще! Гораздо больше!

– Больше, вопрос? – Эридианец замирает. – Хорошо.

Прислонившись к лабораторному столу, я слегка постукиваю по «аквариуму».

– Я создал тут венерианскую атмосферу. Почти. Воздух на Венере на 96,5 процента состоит из углекислого газа и на 3,5 процента из азота. Сначала я закачал только углекислый газ. Таумебы чувствовали себя прекрасно. А потом я добавил азот, и они погибли.

Рокки от изумления приподнимает туловище.

– Все погибли, вопрос? Мгновенно, вопрос?

– Да, – киваю я. – За считаные секунды. Все погибли.

– Азот… неожиданно.

– Да, весьма неожиданно! – говорю я. – Я повторил эксперимент для атмосферы Терции. Только углекислый газ: таумебы живы. Добавляю диоксид серы: таумебы живы. Добавляю азот: бац! Все таумебы мертвы!

Рокки рассеянно постукивает по стенке туннеля.

– Очень-очень неожиданно. Для эридианских организмов азот безвреден. А многим нужен.

– Так же и на Земле! – горячусь я. – Земная атмосфера на 78 процентов состоит из азота.

– Я сбит с толку, – признается Рокки.

И не только он. Я озадачен не меньше. Мы оба думаем об одном и том же: если все живые организмы произошли от единого источника, то почему для двух биосфер азот жизненно необходим, а для третьей ядовит?

Азот совершенно безвреден и почти инертен, когда находится в газообразном состоянии. Обычно он существует в виде двухатомного газа N2, которому едва ли захочется вступать с чем-либо в реакцию. На человеческий организм азот не оказывает никакого влияния, хотя каждый наш вдох на 78 процентов состоит именно из этого газа. Что касается Эрид, то в ее атмосфере львиную долю занимает аммиак – соединение азота с водородом. Как занесенное из космоса семя жизни сумело прорасти на Земле и Эрид – на планетах, где царит азот – если даже малое количество азота для этого зародыша смертельно?

Полагаю, ответ прост: какая бы форма жизни ни прилетела из космоса, она явно не боялась азота. А таумебы, которые появились позже, боятся.

У Рокки от уныния подкашиваются ноги.

– Дело плохо. В воздухе Терции восемь процентов азота.

Я сижу на табурете, скрестив руки на груди.

– В воздухе Венеры три с половиной процента азота. Та же проблема.

Туловище Рокки припадает еще ниже, а голос опускается на целую октаву:

– Безнадежно. Воздух Терции изменить нельзя. Воздух Венеры изменить нельзя. Таумебу изменить нельзя. Безнадежно.

– Изменить воздух Венеры или Терции мы не силах. Но, может, мы сумеем изменить таумебу? – рассуждаю я.

– Как, вопрос?

Я беру со стола планшет и пролистываю свои записи по эридианской физиологии.

– Эридианцы болеют? Страдает ли ваш организм внутренними недугами?

– Некоторые да. Очень-очень плохо.

– А как ваш организм убивает болезни?

– Эридианское тело закрыто, – поясняет Рокки. – Открывается только во время еды или откладывания яйца. Когда щель закрывается, область изнутри надолго раскаляет приток горячей крови. И это убивает все болезни. Болезнь может попасть в организм только через рану. Тогда все очень плохо. Организм изолирует инфицированную область. Жар от горячей крови убивает болезнь. Если болезнь быстрая, эридианец умирает.

Иммунная система отсутствует в принципе. Только жар. Почему бы и нет? Горячее кровообращение доводит жидкость до кипения, и мышцы эридианца начинают сокращаться. А если использовать жар еще и для приготовления и стерилизации поступающей пищи? Кроме того, кожа у эридианцев состоит из тяжелых оксидов (практически каменная), поранить или пробить такую броню крайне сложно. Даже их легкие не обмениваются материалом с внешней средой. Если внутрь попадает патоген, организм изолирует зараженную область и кипятит. Эридианское тело – почти неприступная крепость. А человеческое тело скорее напоминает не имеющее границ полицейское государство.

– Люди устроены совсем иначе, – замечаю я. – Мы постоянно болеем. У нас очень мощная иммунная система. К тому же мы находим лекарства от болезней в самой природе. Они называются «антибиотики».

– Не понимаю, – жалуется Рокки. – Лекарства от болезней находите в природе, вопрос? Как, вопрос?

– Другие земные организмы развили в себе защиту от тех же болезней. Они вырабатывают химические вещества, которые убивают болезнь, не повреждая остальные клетки. Люди съедают эти вещества, и болезнь погибает, но клетки человеческого тела остаются нетронутыми.

– Удивительно! У эридианцев такого нет!

– Впрочем, система несовершенна, – признаю я. – Сначала антибиотики работают прекрасно, а потом, с годами, становятся все менее эффективны. И, наконец, перестают помогать вовсе.


– Почему, вопрос?

– Болезни меняются. Антибиотики убивают почти всю болезнь в организме, но какая-то ее часть выживает. Используя антибиотики, люди невольно обучают болезни, как бороться с лекарствами.

– А! – Туловище Рокки слегка приподнимается. – Болезнь развивает защиту от вещества, которое ее убивает!

– Да, – отвечаю я, указывая на «аквариум». – А теперь представь, что таумеба – это болезнь. А азот – антибиотик.

Рокки застывает, а потом резко выпрямляется в полный рост.

– Понимаю! Надо сделать среду почти смертельной! Вырастить таумебы, которые выживут. Сделать среду более смертельной. Вырастить тех, кто выживет. И снова-снова-снова!

– Именно! – радуюсь я. – Нам необязательно понимать, почему или как азот убивает таумеб. Нужно лишь вывести азотоустойчивое поколение.

– Да! – кричит Рокки.

– Отлично! – Я хлопаю по крышке «аквариума». – Сделай мне десять таких, только поменьше. И предусмотри устройство, которое позволит извлекать партии таумеб, не прерывая ход эксперимента. А еще понадобится очень точная система подачи газа, чтобы я мог четко контролировать объем азота, закачанного в камеру.

– Хорошо! Сделаю! Сейчас же!

Рокки опрометью мчится в спальный отсек.





* * *


Я проверяю результат спектрограммы и расстроенно качаю головой.

– Плохо. Полный провал.

– Грустно, – раздается голос Рокки.

Я задумчиво подпираю кулаком подбородок.

– Может, я попробую отфильтровать токсины?

– Может, ты сосредоточишься на таумебах? – Когда Рокки язвит, он выдает особый йодль. И сейчас этот йодль слышится очень явственно.

– У них все прекрасно! – Я бросаю взгляд на камеры с таумебами, стоящие вдоль стены лаборатории. – Нам остается только ждать. Мы получили неплохие результаты. Я уже увеличил азот до 0,01 процента, и таумебы выжили. Следующее поколение должно выдержать 0,15 процента.

– Это пустая трата времени. И моей еды.

– Хочу понять, могу ли я питаться твоей едой.

– Питайся своей едой.

– Настоящей еды у меня осталось лишь на несколько месяцев. А на борту твоего корабля запас, рассчитанный на двадцать три эридианца на несколько лет. Земные и эридианские организмы используют те же белки. Возможно, я смогу питаться твоей едой.

– Почему ты говоришь «настоящая еда», вопрос? А что такое «ненастоящая еда», вопрос?

Я снова проверяю результат анализа. Почему в эридианской еде столько тяжелых металлов?

– Настоящая еда – та, у которой приятный вкус. Которую ешь с удовольствием.

– А есть еда, которую едят без удовольствия, вопрос?

– Да. Жидкое питание во время комы. Робот кормил меня им во время полета сюда. Этого добра у меня на четыре года.

– Вот и питайся им.

– Оно невкусное.

– Вкусовые ощущения не так важны.

– Эй! – возмущаюсь я. – Для людей они очень важны!

– Люди странные.

Я указываю на дисплей спектрометра.

– Почему в эридианской еде содержится таллий[181]?