Проект «Аве Мария»
Часть 68 из 98 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Верно, – кивнула Локкен. – Когда Дюбуа запросил у руководства исследовательского центра нанограмм астрофагов, сотрудники по ошибке выдали ему миллиграмм! А поскольку контейнеры одинаковые, а количества микроскопические, Дюбуа с Шапиро ни о чем не подозревали.
– О, боже… – Глаза защипало от подступивших слез. – Тепловой энергии выделилось в буквальном смысле в миллион раз больше, чем они рассчитывали. Само здание и все, кто там был, испарились. Боже…
– Печальная истина в том, – вступила Стратт, зашелестев документами, – что у нас нет ни протоколов, ни опыта безопасного хранения астрофагов. Если бы вы попросили у кого-нибудь петарду, а вместо этого получили бы грузовик со взрывчаткой, сомнений бы не возникло: тут что-то не так. Но разве может человек невооруженным глазом обнаружить разницу между нанограммом и миллиграммом? Увы, нет.
В переговорной повисла тишина. Стратт была права. Мы играли с энергией, разрушительная сила которой равна бомбе, уничтожившей Хиросиму, словно это был сущий пустяк. В любом другом случае мы бы ни за что не допустили такого безумия. Однако у человечества не оставалось выбора.
– Выходит, придется отложить старт? – спросил я.
– Нет, мы уже все обсудили и пришли к единому мнению: отправление «Аве Марии» откладывать нельзя. Корабль собран, проверен, заправлен топливом и готов к полету.
– Дело в орбите, – подключился Дмитрий. – Корабль на низкой орбите с наклонением[178] в 51,6 градуса, таким образом, с Мыса Канаверал или с Байконура можно легко туда добраться. Но орбита нестабильна, она понижается. И если «Аве Мария» не полетит в ближайшие три недели, придется посылать туда отдельный экипаж исключительно для выведения корабля на более высокую орбиту.
– «Аве Мария» полетит по расписанию, – твердо произнесла Стратт. – Через пять дней. Два дня экипажу отведено на предполетную проверку на борту корабля, а потому «Союз» стартует через три дня.
– Прекрасно, – сказал я. – А что с научным экспертом? Уверен, по всему миру можно найти сотни добровольцев. С выбранным кандидатом можно провести интенсивный курс по требуемым знаниям…
– Решение уже принято, – перебила меня Стратт. – Честно говоря, оно лежало на поверхности. У нас нет времени обучать нового специалиста всем премудростям. Слишком много информации и навыков исследовательской работы, которыми нужно овладеть. Даже самые одаренные ученые не осилят такой объем за три дня. И не забывайте, лишь у одного из семи тысяч человек есть комбинация генов, обеспечивающих кома-резистентность.
И тут у меня внутри все оборвалось.
– Кажется, я догадываюсь, куда вы клоните, – выдавил я.
– Вы, конечно, уже в курсе, что у вас положительный генный тест? Вы тот самый один из семи тысяч.
– Добро пожаловать в экипаж! – радостно заорала Илюхина.
– Погодите-погодите! Нет! – замотал головой я. – Это какое-то безумие. Не спорю, я кое-что понимаю в астрофагах, но у меня нет ни малейшего опыта в качестве космонавта!
– Мы вас обучим по ходу дела, – раздался спокойный голос Яо. – Технически трудные задания мы берем на себя, вы будете заниматься только научной частью.
– Но поймите… да ладно! Неужели нет никого другого? – Я посмотрел на Стратт. – А как насчет дублера Яо? Или Илюхиной?
– Они не биологи, – отрезала Стратт. – Это невероятно опытные специалисты, которые знают «Аве Марию» от носа до хвоста, разбираются в бортовом оборудовании и могут устранить любые неполадки. Но мы не впихнем в них полный курс цитологии за оставшееся время. Это все равно, что заставить самого лучшего в мире инженера-конструктора оперировать головной мозг. Каждый должен заниматься своим делом.
– А как же другие кандидаты из списка? Те, кто не прошел финальный отсев?
– Ни один из них недотягивает до вашего уровня. Честно говоря, нам повезло. Фантастически повезло, что вы оказались кома-резистентным. Думаете, я оставила вас на проекте потому, что мне понадобился школьный учитель?
– Ах, вон как…
– Вам знакомо устройство корабля, – продолжала Стратт. – Вы занимались исследованиями астрофагов. Вы умеете пользоваться скафандром и спецоборудованием. Вы присутствовали на всех важнейших научных и оперативных совещаниях, касающихся корабля и самой миссии – уж я позаботилась. У вас есть нужные гены, и я приложила чертовски много усилий, дабы вы освоили необходимые навыки в полном объеме. Бог свидетель, я не думала, что до такого дойдет, но это случилось. Вы с самого начала были третьим кандидатом на позицию научного эксперта.
– Н-нет, тут какая-то ошибка, – заикаясь, начал я. – Должны же быть другие. Гораздо более талантливые ученые. Те, кто… действительно готов лететь. Вы наверняка составили список. Кто там следующий после меня?
Взглянув на лежащий перед ней листок бумаги, Стратт ответила:
– Андреа Касерес, сотрудница нефтеперерабатывающего завода в Парагвае. Кома-резистентна, имеет степень бакалавра по химии с дополнительной специализацией по цитологии. Добровольно записалась кандидатом еще в первую волну набора космонавтов.
– Звучит отлично, – оживился я. – Давайте с ней свяжемся!
– Но у вас за плечами годы целенаправленных тренировок. Устройство корабля и задачи миссии знакомы вам от и до. К тому же вы ведущий в мире эксперт по астрофагам. Разве хватит пары дней, чтобы обучить Касерес? Вам известно, как я работаю, доктор Грейс. Более, чем другим. Для «Аве Марии» я отбираю только самое лучшее. И в данном случае это вы.
– Но я… – Я смотрел вниз, на стол. – Я не хочу умирать…
– Никто не хочет.
– Решать вам, – заговорил Яо. – Против воли я никого в экипаж не тащу. Только если вы сами захотите. Если откажетесь, обратимся к мисс Касерес и сделаем все возможное, чтобы ее подготовить. Но я советую вам соглашаться. На кону миллиарды жизней. Что значат наши жизни по сравнению с трагедией такого масштаба!
Я закрыл лицо руками. Из глаз потекли слезы. Почему свет сошелся клином именно на мне?
– Я могу подумать? – выдавил я.
– Да, – отозвалась Стратт. – Но недолго. Если откажетесь, придется срочно посылать за Касерес. Жду вашего ответа сегодня, к пяти вечера.
Пошатываясь, я вышел из трейлера. И, кажется, даже не попрощался. Какое жуткое, гнетущее чувство, когда все ближайшие коллеги собираются и выносят тебе смертный приговор. Я сверился с наручными часами: 12:38. У меня оставалось четыре с половиной часа на размышления.
* * *
С учетом нынешней массы «Аве Марии», у ее двигательной установки невероятный избыток мощности. Когда мы покидали околоземную орбиту, масса корабля составляла 2,1 миллиона килограмм – в основном за счет топлива. Теперь корабль весит лишь 120 000 кило. Почти в двадцать раз меньше.
Благодаря относительно малой массе «Аве Марии» три маленьких жука в силах обеспечить мне тягу в 1,5 g. Правда, конструкция корабля не рассчитана на то, что тягу будут выдавать устройства, прикрепленные под углом в 45 градусов к случайно выбранным поручням для ВКД. Если я врублю двигатели жуков на полную тягу, они попросту вырвут поручни и умчатся в таузакат.
Рокки продумал этот момент, когда останавливал вращение. И теперь, когда проблема решена, я могу спокойно выйти за борт в условиях невесомости, как и предназначалось Господом Богом.
Я напечатал на 3D-принтере макет внутреннего устройства «Аве Марии» и отдал его Рокки для изучения. Через час он не только придумал решение, но и смастерил ксенонитовые стойки. Я выхожу за борт и прикрепляю к жукам опоры.
В кои-то веки все идет по плану. Рокки уверяет, что теперь двигатели жуков можно смело включать на полную тягу – корпус выдержит – и я ни секунды в этом не сомневаюсь. Парень сечет в инженерном деле.
Я делаю сложные вычисления в огромном файле в Excel, и где-то наверняка закрадывается ошибка. Я корплю над работой целых шесть часов. И, наконец, объявляю правильный, на мой взгляд, ответ. По крайней мере, так мы приблизимся к «Объекту А» на расстояние видимости. А потом скорректируем вектор тяги.
– Готов? – сидя в пилотском кресле, спрашиваю я Рокки.
– Готов! – доносится из пузыря его голос. Эридианец держит три пульта от жуков наготове.
– Так… «Джона» и «Пола» выводи на 4,5 процента.
– «Джон» и «Пол», 4,5 процента. Принято, – отзывается Рокки.
Конечно, он мог бы смастерить пульты для меня, но так даже лучше. Ведь я вынужден неотрывно всматриваться в экран и следить за векторами тяги. Поэтому тут не обойтись без напарника, который занимался бы исключительно жуками. А кроме того, Рокки бортинженер. Кто лучше него справится с нашими самодельными двигателями?
– «Джон» и «Пол» на ноль. «Ринго» на 1,1 процента, – командую я.
– «Джон» и «Пол» ноль, «Ринго» 1,1, — вторит Рокки.
Мы несколько раз корректируем векторы тяги, чтобы повернуть корабль в выбранном мной направлении. И, наконец, встаем на верный, с моей точки зрения, курс.
– Ну, будь что будет! Полный вперед! – восклицаю я.
– «Джон», «Пол», «Ринго» 100 процентов! – откликается Рокки.
Корабль резко дергается вперед, и меня вдавливает в кресло. Пока мы разгоняемся по прямой (наверное) в сторону «Объекта А» (надеюсь), появляется гравитация в 1,5 g.
– Поддерживай тягу в течение трех часов, – объявляю я.
– Три часа. Я слежу за двигателями. А ты отдыхай.
– Спасибо, но отдыхать пока рановато. Мне надо спешить, пока есть гравитация.
– Я останусь тут. Потом расскажи, как пройдет эксперимент.
– Обязательно.
Нас ждет одиннадцатидневный полет. Мы израсходуем около четверти всего имеющегося топлива (если считать «Джорджа», который с полным баком астрофагов стоит на лабораторном столе). Оставшийся объем топлива позволит нам исправить даже самые идиотские ошибки, которые я мог допустить при расчете траектории полета.
Через три часа мы выйдем на крейсерскую скорость, а затем почти все одиннадцать дней полетим с выключенным двигателем. Не хочу возиться с раскручиванием и торможением центрифуги. Это, конечно, выполнимо – недавно Рокки успешно остановил вращение. Однако процесс был крайне деликатный, иногда приходилось полагаться на интуицию, а порой вращение грозило стать неуправляемым. Или еще хуже – могли бы запутаться кабели.
Итак, в ближайшие три часа придется работать при 1,5 g. А потом на некоторое время настанет невесомость. Пора в лабораторию!
Спускаюсь по лестнице. Рука болит, но уже меньше. Бинты я менял каждый день. Точнее, это делал медицинский чудо-автомат доктора Ламай. На месте ожога наверняка образовались жуткие рубцы. Теперь до конца жизни ходить мне с изуродованным плечом и рукой. К счастью, более глубокие слои кожи не пострадали, иначе я бы умер от гангрены. Или автомат доктора Ламай отрезал бы мне руку, пока я отвлекся.
Давненько я не имел дела с 1,5 g. Ноги начинают побаливать, но я уже не обращаю внимания на такие мелочи. Подхожу к центральному столу, где продолжается эксперимент с таумебами. Все предметы надежно прикреплены к столешнице. На случай непредвиденных кульбитов во время набора скорости. Вы только не подумайте, будто у меня мало таумеб. Теперь их вагон и маленькая тележка в топливных баках!
Сначала проверяю эксперимент с имитацией условий Венеры. Охлаждающий механизм тихонько урчит, поддерживая в вакуумной камере температуру верхних слоев венерианской атмосферы. Изначально я планировал размножать таумеб в течение часа, но потом вырубился свет, и стало не до того. В результате прошло четыре дня. По идее у ребят было полно времени, чтобы заняться делом.
Я судорожно сглатываю. Вот он, момент истины. На стеклышке в камере был слой астрофагов в одну клетку толщиной. Если таумебы живы и закусывают астрофагами, то стекло должно пропускать свет. Чем больше я увижу света, тем меньше осталось живых астрофагов. Делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться, и смотрю на стеклышко. Угольно-черное.
У меня сбивается дыхание. Я выуживаю из кармана фонарик и подсвечиваю стекло с обратной стороны. Луч не проходит вообще. Сердце екает.
Перехожу к эксперименту, где таумебы помещены в условия Терции. Смотрю на предметное стекло. Результат тот же самый: оно черное. Таумебы не выживают в окружающей среде Венеры и Терции. Или, как минимум, перестают есть.
У меня начинает неприятно жечь в желудке. У нас почти получилось! Почти! Ответ прямо перед нами! Таумеба! Естественный хищник, способный разобраться с тварью, которая убивает наши миры!!! Причем таумебы не неженки: выжили и даже размножились в моих топливных баках. Зато атмосферные условия Венеры и Терции им, видишь ли, не подходят. Какого черта?!
– Что видишь, вопрос? – интересуется Рокки.
– Провал, – упавшим голосом отвечаю я. – Оба эксперимента. Все таумебы погибли.
Я слышу, как Рокки ударяет в стену.
– Злость! – кричит он.
– Столько работы! И все впустую. Впустую! – Я грохаю кулаком по лабораторному столу. – Я столько отдал ради этого! Стольким пожертвовал!
Рокки в своем пузыре обессиленно опускается на пол. Верный знак глубокого уныния. Некоторое время мы оба молчим: Рокки лежит в пузыре, а я стою, закрыв лицо руками.
– О, боже… – Глаза защипало от подступивших слез. – Тепловой энергии выделилось в буквальном смысле в миллион раз больше, чем они рассчитывали. Само здание и все, кто там был, испарились. Боже…
– Печальная истина в том, – вступила Стратт, зашелестев документами, – что у нас нет ни протоколов, ни опыта безопасного хранения астрофагов. Если бы вы попросили у кого-нибудь петарду, а вместо этого получили бы грузовик со взрывчаткой, сомнений бы не возникло: тут что-то не так. Но разве может человек невооруженным глазом обнаружить разницу между нанограммом и миллиграммом? Увы, нет.
В переговорной повисла тишина. Стратт была права. Мы играли с энергией, разрушительная сила которой равна бомбе, уничтожившей Хиросиму, словно это был сущий пустяк. В любом другом случае мы бы ни за что не допустили такого безумия. Однако у человечества не оставалось выбора.
– Выходит, придется отложить старт? – спросил я.
– Нет, мы уже все обсудили и пришли к единому мнению: отправление «Аве Марии» откладывать нельзя. Корабль собран, проверен, заправлен топливом и готов к полету.
– Дело в орбите, – подключился Дмитрий. – Корабль на низкой орбите с наклонением[178] в 51,6 градуса, таким образом, с Мыса Канаверал или с Байконура можно легко туда добраться. Но орбита нестабильна, она понижается. И если «Аве Мария» не полетит в ближайшие три недели, придется посылать туда отдельный экипаж исключительно для выведения корабля на более высокую орбиту.
– «Аве Мария» полетит по расписанию, – твердо произнесла Стратт. – Через пять дней. Два дня экипажу отведено на предполетную проверку на борту корабля, а потому «Союз» стартует через три дня.
– Прекрасно, – сказал я. – А что с научным экспертом? Уверен, по всему миру можно найти сотни добровольцев. С выбранным кандидатом можно провести интенсивный курс по требуемым знаниям…
– Решение уже принято, – перебила меня Стратт. – Честно говоря, оно лежало на поверхности. У нас нет времени обучать нового специалиста всем премудростям. Слишком много информации и навыков исследовательской работы, которыми нужно овладеть. Даже самые одаренные ученые не осилят такой объем за три дня. И не забывайте, лишь у одного из семи тысяч человек есть комбинация генов, обеспечивающих кома-резистентность.
И тут у меня внутри все оборвалось.
– Кажется, я догадываюсь, куда вы клоните, – выдавил я.
– Вы, конечно, уже в курсе, что у вас положительный генный тест? Вы тот самый один из семи тысяч.
– Добро пожаловать в экипаж! – радостно заорала Илюхина.
– Погодите-погодите! Нет! – замотал головой я. – Это какое-то безумие. Не спорю, я кое-что понимаю в астрофагах, но у меня нет ни малейшего опыта в качестве космонавта!
– Мы вас обучим по ходу дела, – раздался спокойный голос Яо. – Технически трудные задания мы берем на себя, вы будете заниматься только научной частью.
– Но поймите… да ладно! Неужели нет никого другого? – Я посмотрел на Стратт. – А как насчет дублера Яо? Или Илюхиной?
– Они не биологи, – отрезала Стратт. – Это невероятно опытные специалисты, которые знают «Аве Марию» от носа до хвоста, разбираются в бортовом оборудовании и могут устранить любые неполадки. Но мы не впихнем в них полный курс цитологии за оставшееся время. Это все равно, что заставить самого лучшего в мире инженера-конструктора оперировать головной мозг. Каждый должен заниматься своим делом.
– А как же другие кандидаты из списка? Те, кто не прошел финальный отсев?
– Ни один из них недотягивает до вашего уровня. Честно говоря, нам повезло. Фантастически повезло, что вы оказались кома-резистентным. Думаете, я оставила вас на проекте потому, что мне понадобился школьный учитель?
– Ах, вон как…
– Вам знакомо устройство корабля, – продолжала Стратт. – Вы занимались исследованиями астрофагов. Вы умеете пользоваться скафандром и спецоборудованием. Вы присутствовали на всех важнейших научных и оперативных совещаниях, касающихся корабля и самой миссии – уж я позаботилась. У вас есть нужные гены, и я приложила чертовски много усилий, дабы вы освоили необходимые навыки в полном объеме. Бог свидетель, я не думала, что до такого дойдет, но это случилось. Вы с самого начала были третьим кандидатом на позицию научного эксперта.
– Н-нет, тут какая-то ошибка, – заикаясь, начал я. – Должны же быть другие. Гораздо более талантливые ученые. Те, кто… действительно готов лететь. Вы наверняка составили список. Кто там следующий после меня?
Взглянув на лежащий перед ней листок бумаги, Стратт ответила:
– Андреа Касерес, сотрудница нефтеперерабатывающего завода в Парагвае. Кома-резистентна, имеет степень бакалавра по химии с дополнительной специализацией по цитологии. Добровольно записалась кандидатом еще в первую волну набора космонавтов.
– Звучит отлично, – оживился я. – Давайте с ней свяжемся!
– Но у вас за плечами годы целенаправленных тренировок. Устройство корабля и задачи миссии знакомы вам от и до. К тому же вы ведущий в мире эксперт по астрофагам. Разве хватит пары дней, чтобы обучить Касерес? Вам известно, как я работаю, доктор Грейс. Более, чем другим. Для «Аве Марии» я отбираю только самое лучшее. И в данном случае это вы.
– Но я… – Я смотрел вниз, на стол. – Я не хочу умирать…
– Никто не хочет.
– Решать вам, – заговорил Яо. – Против воли я никого в экипаж не тащу. Только если вы сами захотите. Если откажетесь, обратимся к мисс Касерес и сделаем все возможное, чтобы ее подготовить. Но я советую вам соглашаться. На кону миллиарды жизней. Что значат наши жизни по сравнению с трагедией такого масштаба!
Я закрыл лицо руками. Из глаз потекли слезы. Почему свет сошелся клином именно на мне?
– Я могу подумать? – выдавил я.
– Да, – отозвалась Стратт. – Но недолго. Если откажетесь, придется срочно посылать за Касерес. Жду вашего ответа сегодня, к пяти вечера.
Пошатываясь, я вышел из трейлера. И, кажется, даже не попрощался. Какое жуткое, гнетущее чувство, когда все ближайшие коллеги собираются и выносят тебе смертный приговор. Я сверился с наручными часами: 12:38. У меня оставалось четыре с половиной часа на размышления.
* * *
С учетом нынешней массы «Аве Марии», у ее двигательной установки невероятный избыток мощности. Когда мы покидали околоземную орбиту, масса корабля составляла 2,1 миллиона килограмм – в основном за счет топлива. Теперь корабль весит лишь 120 000 кило. Почти в двадцать раз меньше.
Благодаря относительно малой массе «Аве Марии» три маленьких жука в силах обеспечить мне тягу в 1,5 g. Правда, конструкция корабля не рассчитана на то, что тягу будут выдавать устройства, прикрепленные под углом в 45 градусов к случайно выбранным поручням для ВКД. Если я врублю двигатели жуков на полную тягу, они попросту вырвут поручни и умчатся в таузакат.
Рокки продумал этот момент, когда останавливал вращение. И теперь, когда проблема решена, я могу спокойно выйти за борт в условиях невесомости, как и предназначалось Господом Богом.
Я напечатал на 3D-принтере макет внутреннего устройства «Аве Марии» и отдал его Рокки для изучения. Через час он не только придумал решение, но и смастерил ксенонитовые стойки. Я выхожу за борт и прикрепляю к жукам опоры.
В кои-то веки все идет по плану. Рокки уверяет, что теперь двигатели жуков можно смело включать на полную тягу – корпус выдержит – и я ни секунды в этом не сомневаюсь. Парень сечет в инженерном деле.
Я делаю сложные вычисления в огромном файле в Excel, и где-то наверняка закрадывается ошибка. Я корплю над работой целых шесть часов. И, наконец, объявляю правильный, на мой взгляд, ответ. По крайней мере, так мы приблизимся к «Объекту А» на расстояние видимости. А потом скорректируем вектор тяги.
– Готов? – сидя в пилотском кресле, спрашиваю я Рокки.
– Готов! – доносится из пузыря его голос. Эридианец держит три пульта от жуков наготове.
– Так… «Джона» и «Пола» выводи на 4,5 процента.
– «Джон» и «Пол», 4,5 процента. Принято, – отзывается Рокки.
Конечно, он мог бы смастерить пульты для меня, но так даже лучше. Ведь я вынужден неотрывно всматриваться в экран и следить за векторами тяги. Поэтому тут не обойтись без напарника, который занимался бы исключительно жуками. А кроме того, Рокки бортинженер. Кто лучше него справится с нашими самодельными двигателями?
– «Джон» и «Пол» на ноль. «Ринго» на 1,1 процента, – командую я.
– «Джон» и «Пол» ноль, «Ринго» 1,1, — вторит Рокки.
Мы несколько раз корректируем векторы тяги, чтобы повернуть корабль в выбранном мной направлении. И, наконец, встаем на верный, с моей точки зрения, курс.
– Ну, будь что будет! Полный вперед! – восклицаю я.
– «Джон», «Пол», «Ринго» 100 процентов! – откликается Рокки.
Корабль резко дергается вперед, и меня вдавливает в кресло. Пока мы разгоняемся по прямой (наверное) в сторону «Объекта А» (надеюсь), появляется гравитация в 1,5 g.
– Поддерживай тягу в течение трех часов, – объявляю я.
– Три часа. Я слежу за двигателями. А ты отдыхай.
– Спасибо, но отдыхать пока рановато. Мне надо спешить, пока есть гравитация.
– Я останусь тут. Потом расскажи, как пройдет эксперимент.
– Обязательно.
Нас ждет одиннадцатидневный полет. Мы израсходуем около четверти всего имеющегося топлива (если считать «Джорджа», который с полным баком астрофагов стоит на лабораторном столе). Оставшийся объем топлива позволит нам исправить даже самые идиотские ошибки, которые я мог допустить при расчете траектории полета.
Через три часа мы выйдем на крейсерскую скорость, а затем почти все одиннадцать дней полетим с выключенным двигателем. Не хочу возиться с раскручиванием и торможением центрифуги. Это, конечно, выполнимо – недавно Рокки успешно остановил вращение. Однако процесс был крайне деликатный, иногда приходилось полагаться на интуицию, а порой вращение грозило стать неуправляемым. Или еще хуже – могли бы запутаться кабели.
Итак, в ближайшие три часа придется работать при 1,5 g. А потом на некоторое время настанет невесомость. Пора в лабораторию!
Спускаюсь по лестнице. Рука болит, но уже меньше. Бинты я менял каждый день. Точнее, это делал медицинский чудо-автомат доктора Ламай. На месте ожога наверняка образовались жуткие рубцы. Теперь до конца жизни ходить мне с изуродованным плечом и рукой. К счастью, более глубокие слои кожи не пострадали, иначе я бы умер от гангрены. Или автомат доктора Ламай отрезал бы мне руку, пока я отвлекся.
Давненько я не имел дела с 1,5 g. Ноги начинают побаливать, но я уже не обращаю внимания на такие мелочи. Подхожу к центральному столу, где продолжается эксперимент с таумебами. Все предметы надежно прикреплены к столешнице. На случай непредвиденных кульбитов во время набора скорости. Вы только не подумайте, будто у меня мало таумеб. Теперь их вагон и маленькая тележка в топливных баках!
Сначала проверяю эксперимент с имитацией условий Венеры. Охлаждающий механизм тихонько урчит, поддерживая в вакуумной камере температуру верхних слоев венерианской атмосферы. Изначально я планировал размножать таумеб в течение часа, но потом вырубился свет, и стало не до того. В результате прошло четыре дня. По идее у ребят было полно времени, чтобы заняться делом.
Я судорожно сглатываю. Вот он, момент истины. На стеклышке в камере был слой астрофагов в одну клетку толщиной. Если таумебы живы и закусывают астрофагами, то стекло должно пропускать свет. Чем больше я увижу света, тем меньше осталось живых астрофагов. Делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться, и смотрю на стеклышко. Угольно-черное.
У меня сбивается дыхание. Я выуживаю из кармана фонарик и подсвечиваю стекло с обратной стороны. Луч не проходит вообще. Сердце екает.
Перехожу к эксперименту, где таумебы помещены в условия Терции. Смотрю на предметное стекло. Результат тот же самый: оно черное. Таумебы не выживают в окружающей среде Венеры и Терции. Или, как минимум, перестают есть.
У меня начинает неприятно жечь в желудке. У нас почти получилось! Почти! Ответ прямо перед нами! Таумеба! Естественный хищник, способный разобраться с тварью, которая убивает наши миры!!! Причем таумебы не неженки: выжили и даже размножились в моих топливных баках. Зато атмосферные условия Венеры и Терции им, видишь ли, не подходят. Какого черта?!
– Что видишь, вопрос? – интересуется Рокки.
– Провал, – упавшим голосом отвечаю я. – Оба эксперимента. Все таумебы погибли.
Я слышу, как Рокки ударяет в стену.
– Злость! – кричит он.
– Столько работы! И все впустую. Впустую! – Я грохаю кулаком по лабораторному столу. – Я столько отдал ради этого! Стольким пожертвовал!
Рокки в своем пузыре обессиленно опускается на пол. Верный знак глубокого уныния. Некоторое время мы оба молчим: Рокки лежит в пузыре, а я стою, закрыв лицо руками.