Проект «Аве Мария»
Часть 61 из 98 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Компьютер, кофе!
Через минуту механические руки протягивают мне стаканчик дымящегося напитка.
– А как получается, что мы с тобой слышим одни и те же звуки? – интересуюсь я, отпивая кофе.
Рокки что-то налаживает внутри контейнера.
– Полезный навык. Мы оба эволюционировали. Ничего удивительного.
– Да, но почему у нас совпадает слуховой диапазон? Почему ты не слышишь крайне высокочастотные или крайне низкочастотные звуки, которые находятся за пределами моего восприятия?
– Я прекрасно слышу и крайне высокие частоты, и крайне низкие частоты.
Я этого не знал. Впрочем, должен был догадаться. Слух для эридианцев является первичным сенсорным входом. Естественно, у Рокки диапазон слуха шире. Однако здесь остается еще один незакрытый вопрос.
– Хорошо, но почему наши слуховые диапазоны имеют область пересечения? Мы с тобой могли бы воспринимать совершенно разные частоты.
Рокки откладывает в сторону инструмент, который держал в одной из рук, а двумя другими продолжает орудовать внутри контейнера. Освободившейся рукой он со скрежетом проводит по верстаку.
– Ты слышишь этот звук, вопрос?
– Да.
– Звук крадущегося хищника. Звук убегающей жертвы. Звук прикосновения одного объекта к другому очень важен. Мы научились их слышать в ходе эволюции.
– Конечно!
Теперь, когда Рокки объяснил, ответ на мой вопрос становится очевидным. Голоса, инструменты, чириканье птиц – все эти звуки могут дико различаться. Но звуки сталкивающихся предметов почти одинаковы на любой планете. Ударив камнем о камень на Земле, я произведу тот же грохот, что и на Эрид. Следовательно, в ходе эволюции выживали только те особи, которые могли слышать этот звук.
– А вот вопрос поинтереснее, – подает голос Рокки. – Почему мы думаем с одинаковой скоростью, вопрос?
Я укладываюсь поудобнее.
– Мы думаем не с одинаковой скоростью. Ты считаешь гораздо быстрее меня. И у тебя отличная память. Люди так не могут. Эридианцы гораздо умнее.
Рокки берет в свободную руку инструмент и снова углубляется в работу.
– Математика – не мышление. Математика – алгоритм. Память – тоже не мышление. Память – это хранилище. А мышление – это мышление. Есть задача, мы ее решаем. Мы с тобой думаем с одинаковой скоростью. Почему, вопрос?
– Хмм…
Некоторое время я раздумываю над его словами. А ведь действительно хороший вопрос. Почему Рокки не в тысячу раз умнее меня? Или не в столько же раз глупее?
– Пожалуй… у меня есть теория, почему у нас с тобой примерно одинаковое умственное развитие.
– Поясни.
– Развитый интеллект дает нам преимущество перед другими биологическими видами на нашей планете. Но эволюция ленива. Как только задача решена, навык прекращает развиваться. Выходит, и ты, и я лишь чуть сообразительнее других существ, живущих на планете.
– Мы гораздо-гораздо сообразительнее животных.
– Ума у нас ровно столько, сколько отмерила нам эволюция. Наш уровень интеллекта минимально достаточен, чтобы мы уверенно доминировали на планете. Не более того.
Рокки обдумывает мою мысль.
– Соглашусь. Но все же неясно, почему земляне достигли того же уровня умственного развития, что и эридианцы.
– Уровень нашего интеллекта зависит от уровня интеллекта животных. А от чего зависит интеллект животных? Сколько им нужно ума?
– Столько, чтобы распознать угрозу или добычу и вовремя среагировать.
– Верно! – восклицаю я. – Но как долго длится это «вовремя»? Как быстро животное должно среагировать? Сколько времени понадобится жертве или угрозе, чтобы спастись бегством или атаковать? Думаю, все зависит от гравитации.
– От гравитации, вопрос? – Рокки откладывает в сторону контейнер и весь обращается в слух.
– Да! Только вдумайся! Гравитация определяет скорость бега зверя. Сильнее гравитация, дольше контакт с землей. Быстрее движения. На мой взгляд, интеллект животных, в конечном счете, сводится к тому, чтобы быть быстрее гравитации.
– Любопытная теория, – говорит Рокки. – Только на Эрид гравитация в два раза сильнее, чем на Земле. А интеллект у нас с тобой одинаковый.
Я резко сажусь в кровати.
– Готов поспорить, эридианская и земная гравитации, в астрономических масштабах, не сильно отличаются, а потому необходимый уровень умственного развития примерно одинаков. Но если бы мы встретили существо с планеты, где гравитация составляет одну сотую от земной, оно наверняка показалось бы нам довольно тупым.
– Возможно, – признает Рокки и возвращается к работе. – Еще одно сходство: ты и я готовы умереть за свой народ. Почему, вопрос? Эволюция борется за жизнь.
– Смерть необходима для развития биологических видов, – возражаю я. – Самопожертвование отдельных особей позволяет всему виду продолжить существование.
– Не каждый эридианец готов пожертвовать собой ради других.
– И земляне тоже, – смеюсь я.
– Мы с тобой хорошие! – говорит Рокки.
– Наверное, – улыбаюсь я.
* * *
Девять дней до старта.
Я мерил шагами свою комнатушку. Обставлена она была скудно, но меня это не волновало. Я жил в автотрейлере, оборудованном крохотной кухней. И мне еще повезло. Русские в поте лица строили десятки временных помещений в нескольких милях от космодрома Байконур. Правда, вскоре работы прибавилось у всех нас.
В любом случае, с тех пор, как мы прибыли сюда, я еще ни разу не прилег. То и дело возникала очередная проблема или вопрос. Ничего критичного. Просто… повседневная текучка.
Сборку «Аве Марии» завершили. Более 2 миллионов килограмм, учитывая массу самой конструкции и топлива, вывели на хорошую устойчивую орбиту – корабль в четыре раза тяжелее МКС, но собрать его удалось в двадцать раз быстрее. Журналисты подсчитывали затраты на проект, однако по достижении суммы в 10 триллионов долларов бросили эту затею. Деньги не имели значения. Никто не беспокоился об эффективном использовании ресурсов. В битве Земли с астрофагами не жалели никаких средств.
Космонавты ESA провели на корабле несколько недель, занимаясь финальной отладкой всех систем. Экипаж испытателей выявил около пяти сотен ошибок, исправлением которых мы и занимались последние недели. К счастью, ни одна из них не ставила на миссии крест.
Дело двигалось. «Аве Мария» стартовала через девять дней. Я сидел за столиком и разбирал документы. На каких-то поставил подпись, другие отложил, намереваясь показать завтра Стратт. И когда я успел превратиться в администратора? Всем нам приходилось мириться с изменениями в жизни. И раз уж мне выпала эта роль, значит, так тому и быть.
Я оторвался от бумаг и взглянул в окно. Вокруг расстилалась безликая казахская степь. Обычно стартовые комплексы не строят рядом с важными объектами. По понятным причинам. Я скучал по своим ребятам. За школьный год через мой класс проходили десятки, даже сотни учеников. Они не орали на меня и не будили посреди ночи. Их мелкие ссоры решались за пару минут: либо я обязывал противников пожать друг другу руки, либо оставлял после уроков. И, знаю, звучит тщеславно, но все же ко мне прислушивались. Я скучал по тем временам, когда был для кого-то непререкаемым авторитетом.
Я вздохнул. Даже если миссия пройдет успешно, моим ребятам придется несладко. Полет «Аве Марии» до Тау Кита продлится тринадцать лет (предположим, экипажу удастся найти решение проблемы), и столько же потратят на обратную дорогу зонды-жуки. Минует более четверти века прежде, чем мы хотя бы узнаем, как бороться с напастью. Когда все закончится, мои ребята станут взрослыми.
«Работать», – пробормотал я, пододвигая к себе очередной отчет о неисправности. Зачем тратить бумагу, когда можно просто выслать документ на электронную почту? Русские придерживаются в работе определенного протокола, и проще принять его, чем жаловаться на неудобство.
В отчете от экипажа ESA говорилось о сбое в работе четырнадцатого насоса жидкого питания в системе медицинской помощи. Четырнадцатый насос являлся лишь частью медицинской системы и функционировал на 95 процентов. Но это не повод оставлять все, как есть. До предельной стартовой массы у нас еще оставался запас в 83 кило, и я сделал пометку, чтобы на борт добавили запасной насос – он весил каких-то 250 грамм. Испытатели как раз успеют его установить.
Отложив листок в сторону, я заметил, как за окном мелькнул свет. Наверное, по грунтовке, ведущей к временному жилью, пробирался внедорожник. Иногда свет передних фар попадал в мое окно. Я не придал этому значения и взял из стопки следующий документ, посвященный центровочному грузу. Центр масс[165] «Аве Марии» сохранялся вдоль продольной оси корпуса с помощью закачки нужного количества астрофагов. И все же мы хотели добиться максимально возможного равновесия. Экипаж ESA перераспределил несколько мешков с припасами в складском отсеке, дабы еще улучшить баланс…
Мой трейлер задрожал от оглушительного взрыва, окно разлетелось вдребезги. Острые осколки впились в лицо, а ударная волна вышибла со стула. Дальше тишина… А затем вдалеке завыли сирены.
Я медленно поднялся на колени, потом на ноги. Несколько раз открыл и закрыл рот, чтобы избавиться от заложенности в ушах. Доковылял к двери и распахнул ее. Первым делом я увидел, что маленькая трехступенчатая лесенка, которая некогда вела к двери трейлера, оказалась в нескольких футах отсюда. И только заметив свежие рытвины в земле между лесенкой и дверью, я понял, что произошло.
Лесенку удерживают бруски. Они глубоко вкопаны – как столбы изгороди. А сам трейлер ничем не зафиксирован. Он переместился, а лесенка осталась на месте.
– Грейс! Вы целы? – послышался взволнованный голос Стратт. Ее трейлер располагался рядом с моим.
– Да! – крикнул я. – Что, черт возьми, это было?!
– Не знаю, – ответила она. – Погодите.
Спустя мгновение я увидел скачущий луч фонарика. Стратт шла ко мне в банном халате и ботинках и что-то говорила в рацию.
– Это Стратт. Что случилось? – произнесла она по-русски в рацию.
– Взрыв в исследовательском центре, – сказала она мне, выслушав ответ.
На Байконуре располагался не только стартовый комплекс, но и несколько научно-исследовательских корпусов. Там были не лаборатории – помещения больше напоминали учебные классы. Космонавты обычно проходили на Байконуре двухнедельную предстартовую подготовку и старались пополнять свои знания вплоть до дня запуска.
– О, господи! – вырвалось у меня. – Кто там был? Кто там был?!
Стратт вытащила из кармана халата пачку бумаг.
– Секунду, секунду… – Она перебирала документы, бросая ненужные прямо на землю.
Я сразу понял, что это за бумаги. Видел их ежедневно в течение года. Графики выполнения работ. На них регулярно отражалось, кто что делает и на каком этапе находится та или иная задача. Дойдя на нужной страницы, Стратт охнула.
– Дюбуа и Шапиро, – бесцветным голосом произнесла она. – Судя по графику, они проводили там опыты с астрофагами.
Я накрыл голову руками.
– Нет! Только не это! Научный корпус в пяти километрах отсюда. Если взрыв наделал столько разрушений здесь…
– Знаю, знаю! – Стратт снова нажала кнопку рации. – Основной экипаж, сообщите ваше местоположение. Найдите мне их!
Через минуту механические руки протягивают мне стаканчик дымящегося напитка.
– А как получается, что мы с тобой слышим одни и те же звуки? – интересуюсь я, отпивая кофе.
Рокки что-то налаживает внутри контейнера.
– Полезный навык. Мы оба эволюционировали. Ничего удивительного.
– Да, но почему у нас совпадает слуховой диапазон? Почему ты не слышишь крайне высокочастотные или крайне низкочастотные звуки, которые находятся за пределами моего восприятия?
– Я прекрасно слышу и крайне высокие частоты, и крайне низкие частоты.
Я этого не знал. Впрочем, должен был догадаться. Слух для эридианцев является первичным сенсорным входом. Естественно, у Рокки диапазон слуха шире. Однако здесь остается еще один незакрытый вопрос.
– Хорошо, но почему наши слуховые диапазоны имеют область пересечения? Мы с тобой могли бы воспринимать совершенно разные частоты.
Рокки откладывает в сторону инструмент, который держал в одной из рук, а двумя другими продолжает орудовать внутри контейнера. Освободившейся рукой он со скрежетом проводит по верстаку.
– Ты слышишь этот звук, вопрос?
– Да.
– Звук крадущегося хищника. Звук убегающей жертвы. Звук прикосновения одного объекта к другому очень важен. Мы научились их слышать в ходе эволюции.
– Конечно!
Теперь, когда Рокки объяснил, ответ на мой вопрос становится очевидным. Голоса, инструменты, чириканье птиц – все эти звуки могут дико различаться. Но звуки сталкивающихся предметов почти одинаковы на любой планете. Ударив камнем о камень на Земле, я произведу тот же грохот, что и на Эрид. Следовательно, в ходе эволюции выживали только те особи, которые могли слышать этот звук.
– А вот вопрос поинтереснее, – подает голос Рокки. – Почему мы думаем с одинаковой скоростью, вопрос?
Я укладываюсь поудобнее.
– Мы думаем не с одинаковой скоростью. Ты считаешь гораздо быстрее меня. И у тебя отличная память. Люди так не могут. Эридианцы гораздо умнее.
Рокки берет в свободную руку инструмент и снова углубляется в работу.
– Математика – не мышление. Математика – алгоритм. Память – тоже не мышление. Память – это хранилище. А мышление – это мышление. Есть задача, мы ее решаем. Мы с тобой думаем с одинаковой скоростью. Почему, вопрос?
– Хмм…
Некоторое время я раздумываю над его словами. А ведь действительно хороший вопрос. Почему Рокки не в тысячу раз умнее меня? Или не в столько же раз глупее?
– Пожалуй… у меня есть теория, почему у нас с тобой примерно одинаковое умственное развитие.
– Поясни.
– Развитый интеллект дает нам преимущество перед другими биологическими видами на нашей планете. Но эволюция ленива. Как только задача решена, навык прекращает развиваться. Выходит, и ты, и я лишь чуть сообразительнее других существ, живущих на планете.
– Мы гораздо-гораздо сообразительнее животных.
– Ума у нас ровно столько, сколько отмерила нам эволюция. Наш уровень интеллекта минимально достаточен, чтобы мы уверенно доминировали на планете. Не более того.
Рокки обдумывает мою мысль.
– Соглашусь. Но все же неясно, почему земляне достигли того же уровня умственного развития, что и эридианцы.
– Уровень нашего интеллекта зависит от уровня интеллекта животных. А от чего зависит интеллект животных? Сколько им нужно ума?
– Столько, чтобы распознать угрозу или добычу и вовремя среагировать.
– Верно! – восклицаю я. – Но как долго длится это «вовремя»? Как быстро животное должно среагировать? Сколько времени понадобится жертве или угрозе, чтобы спастись бегством или атаковать? Думаю, все зависит от гравитации.
– От гравитации, вопрос? – Рокки откладывает в сторону контейнер и весь обращается в слух.
– Да! Только вдумайся! Гравитация определяет скорость бега зверя. Сильнее гравитация, дольше контакт с землей. Быстрее движения. На мой взгляд, интеллект животных, в конечном счете, сводится к тому, чтобы быть быстрее гравитации.
– Любопытная теория, – говорит Рокки. – Только на Эрид гравитация в два раза сильнее, чем на Земле. А интеллект у нас с тобой одинаковый.
Я резко сажусь в кровати.
– Готов поспорить, эридианская и земная гравитации, в астрономических масштабах, не сильно отличаются, а потому необходимый уровень умственного развития примерно одинаков. Но если бы мы встретили существо с планеты, где гравитация составляет одну сотую от земной, оно наверняка показалось бы нам довольно тупым.
– Возможно, – признает Рокки и возвращается к работе. – Еще одно сходство: ты и я готовы умереть за свой народ. Почему, вопрос? Эволюция борется за жизнь.
– Смерть необходима для развития биологических видов, – возражаю я. – Самопожертвование отдельных особей позволяет всему виду продолжить существование.
– Не каждый эридианец готов пожертвовать собой ради других.
– И земляне тоже, – смеюсь я.
– Мы с тобой хорошие! – говорит Рокки.
– Наверное, – улыбаюсь я.
* * *
Девять дней до старта.
Я мерил шагами свою комнатушку. Обставлена она была скудно, но меня это не волновало. Я жил в автотрейлере, оборудованном крохотной кухней. И мне еще повезло. Русские в поте лица строили десятки временных помещений в нескольких милях от космодрома Байконур. Правда, вскоре работы прибавилось у всех нас.
В любом случае, с тех пор, как мы прибыли сюда, я еще ни разу не прилег. То и дело возникала очередная проблема или вопрос. Ничего критичного. Просто… повседневная текучка.
Сборку «Аве Марии» завершили. Более 2 миллионов килограмм, учитывая массу самой конструкции и топлива, вывели на хорошую устойчивую орбиту – корабль в четыре раза тяжелее МКС, но собрать его удалось в двадцать раз быстрее. Журналисты подсчитывали затраты на проект, однако по достижении суммы в 10 триллионов долларов бросили эту затею. Деньги не имели значения. Никто не беспокоился об эффективном использовании ресурсов. В битве Земли с астрофагами не жалели никаких средств.
Космонавты ESA провели на корабле несколько недель, занимаясь финальной отладкой всех систем. Экипаж испытателей выявил около пяти сотен ошибок, исправлением которых мы и занимались последние недели. К счастью, ни одна из них не ставила на миссии крест.
Дело двигалось. «Аве Мария» стартовала через девять дней. Я сидел за столиком и разбирал документы. На каких-то поставил подпись, другие отложил, намереваясь показать завтра Стратт. И когда я успел превратиться в администратора? Всем нам приходилось мириться с изменениями в жизни. И раз уж мне выпала эта роль, значит, так тому и быть.
Я оторвался от бумаг и взглянул в окно. Вокруг расстилалась безликая казахская степь. Обычно стартовые комплексы не строят рядом с важными объектами. По понятным причинам. Я скучал по своим ребятам. За школьный год через мой класс проходили десятки, даже сотни учеников. Они не орали на меня и не будили посреди ночи. Их мелкие ссоры решались за пару минут: либо я обязывал противников пожать друг другу руки, либо оставлял после уроков. И, знаю, звучит тщеславно, но все же ко мне прислушивались. Я скучал по тем временам, когда был для кого-то непререкаемым авторитетом.
Я вздохнул. Даже если миссия пройдет успешно, моим ребятам придется несладко. Полет «Аве Марии» до Тау Кита продлится тринадцать лет (предположим, экипажу удастся найти решение проблемы), и столько же потратят на обратную дорогу зонды-жуки. Минует более четверти века прежде, чем мы хотя бы узнаем, как бороться с напастью. Когда все закончится, мои ребята станут взрослыми.
«Работать», – пробормотал я, пододвигая к себе очередной отчет о неисправности. Зачем тратить бумагу, когда можно просто выслать документ на электронную почту? Русские придерживаются в работе определенного протокола, и проще принять его, чем жаловаться на неудобство.
В отчете от экипажа ESA говорилось о сбое в работе четырнадцатого насоса жидкого питания в системе медицинской помощи. Четырнадцатый насос являлся лишь частью медицинской системы и функционировал на 95 процентов. Но это не повод оставлять все, как есть. До предельной стартовой массы у нас еще оставался запас в 83 кило, и я сделал пометку, чтобы на борт добавили запасной насос – он весил каких-то 250 грамм. Испытатели как раз успеют его установить.
Отложив листок в сторону, я заметил, как за окном мелькнул свет. Наверное, по грунтовке, ведущей к временному жилью, пробирался внедорожник. Иногда свет передних фар попадал в мое окно. Я не придал этому значения и взял из стопки следующий документ, посвященный центровочному грузу. Центр масс[165] «Аве Марии» сохранялся вдоль продольной оси корпуса с помощью закачки нужного количества астрофагов. И все же мы хотели добиться максимально возможного равновесия. Экипаж ESA перераспределил несколько мешков с припасами в складском отсеке, дабы еще улучшить баланс…
Мой трейлер задрожал от оглушительного взрыва, окно разлетелось вдребезги. Острые осколки впились в лицо, а ударная волна вышибла со стула. Дальше тишина… А затем вдалеке завыли сирены.
Я медленно поднялся на колени, потом на ноги. Несколько раз открыл и закрыл рот, чтобы избавиться от заложенности в ушах. Доковылял к двери и распахнул ее. Первым делом я увидел, что маленькая трехступенчатая лесенка, которая некогда вела к двери трейлера, оказалась в нескольких футах отсюда. И только заметив свежие рытвины в земле между лесенкой и дверью, я понял, что произошло.
Лесенку удерживают бруски. Они глубоко вкопаны – как столбы изгороди. А сам трейлер ничем не зафиксирован. Он переместился, а лесенка осталась на месте.
– Грейс! Вы целы? – послышался взволнованный голос Стратт. Ее трейлер располагался рядом с моим.
– Да! – крикнул я. – Что, черт возьми, это было?!
– Не знаю, – ответила она. – Погодите.
Спустя мгновение я увидел скачущий луч фонарика. Стратт шла ко мне в банном халате и ботинках и что-то говорила в рацию.
– Это Стратт. Что случилось? – произнесла она по-русски в рацию.
– Взрыв в исследовательском центре, – сказала она мне, выслушав ответ.
На Байконуре располагался не только стартовый комплекс, но и несколько научно-исследовательских корпусов. Там были не лаборатории – помещения больше напоминали учебные классы. Космонавты обычно проходили на Байконуре двухнедельную предстартовую подготовку и старались пополнять свои знания вплоть до дня запуска.
– О, господи! – вырвалось у меня. – Кто там был? Кто там был?!
Стратт вытащила из кармана халата пачку бумаг.
– Секунду, секунду… – Она перебирала документы, бросая ненужные прямо на землю.
Я сразу понял, что это за бумаги. Видел их ежедневно в течение года. Графики выполнения работ. На них регулярно отражалось, кто что делает и на каком этапе находится та или иная задача. Дойдя на нужной страницы, Стратт охнула.
– Дюбуа и Шапиро, – бесцветным голосом произнесла она. – Судя по графику, они проводили там опыты с астрофагами.
Я накрыл голову руками.
– Нет! Только не это! Научный корпус в пяти километрах отсюда. Если взрыв наделал столько разрушений здесь…
– Знаю, знаю! – Стратт снова нажала кнопку рации. – Основной экипаж, сообщите ваше местоположение. Найдите мне их!