Проданы в понедельник
Часть 9 из 15 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Клейтон источал такой энтузиазм, как будто Орвилл Райт только что продемонстрировал свой летательный аппарат, способный взмыть до Луны и вернуться обратно.
И Лили оставила мужчин наедине с их сенсацией. Только дверью хлопнула неосмотрительно сильно. Хотя кто бы это заметил? Весь отдел гудел из-за известия о смерти Микки Даффи.
«Пивного барона» Филадельфии и сборщика ставок в нелегальной лотерее, прозванного «Мистером Бигом Сухого закона», убили накануне вечером. Не удивительно, что босс явился на работу раньше времени.
Похоже, Лили выбрала неурочный час для своего разговора. Иной реакции от Тримбла в таких обстоятельствах и быть не могло. Ей следовало обратиться к нему со своим предложением в лучший день.
Эх, кого она пытается обмануть? Обратись она к нему еще раз – ответ получит такой же! А надавить – и вообще почтешь за счастье сохранить текущую работу.
В другом конце комнаты Эллис оживленно обсуждал что-то с мистером Бэйлором. Наверняка очередную статью, над которой работал. Но если успех его первого очерка воодушевил и придал Лили смелости, то сейчас ее больно кольнула зависть.
И в этот миг Эллис кинул взгляд в ее сторону. Лили призвала на помощь все свое обычное самообладание и продолжила путь. В конце концов, ее тоже ждали важные дела. Например – принести боссу еле тепловатый кофе.
Глава 9
Никто не мог предвидеть, какой резонанс получит очерк Эллиса. Подобно перелетной птице, он перекочевывал из издания в издание. Сначала в Джерси, затем в Мэриленде, Род-Айленде и Иллинойсе. А потом достиг Техаса и устремился еще дальше на запад – до самого Вайоминга. Статью Эллиса напечатали уже девять ежедневных газет. Даже десять, если считать оригинальную публикацию в самом «Экземайнере».
Статья и вправду вышла мрачно интригующей. Видеть незнакомцев, находившихся в бедственном положении, стало настолько обыденным, что большинство людей перестали их замечать – как невидимок. Но стоило уловить в объектив членов одной семьи – пару милых, прижавшихся друг к другу ребятишек и их отчаявшуюся мать, от стыда закрывшую со свое лицо рукой, – и они вмиг материализовались в реальных людей. Людей, заслуживавших сострадания.
Честно говоря, Эллис не думал публиковать фотографию Джеральдины. Он даже не ведал, что мистер Бэйлор показал ее боссу вместе с другими снимками. Пока не узнал, что тот ее одобрил. Но даже теперь, когда на дворе уже стоял октябрь, изображение бедного семейства все еще не давало Эллису покоя. И если уж начистоту, ему не давало покоя все, что было связано с этим снимком.
Прошло всего два месяца с тех пор, как он, опоздав на работу поутру в понедельник, получил от босса первое важное предложение. А теперь Эллис иногда задавался вопросом: а не продался ли он боссу, не сказав правды про снимок? Не принес ли в жертву успеху свою честность? Свои принципы?
Чувство вины теперь постоянно грызло и терзало Эллиса. Хорошо хоть его приглушали отклики читателей. Добрые письма продолжали приходить в редакцию, наряду с пожертвованиями для бедствующей семьи. Эллис уже трижды ездил в дом Диллардов. И каждый раз оставлял коробки с подарками на их крыльце поздним вечером. Он превратился в «вора наоборот», действуя тайком, старательно избегая неловкости, которую бы непременно испытал при передаче посылок из рук в руки и необходимости объяснять, как далеко за пределы их округа распространилась статья. Такая громкая известность наверняка бы взволновала и порадовала Руби. Но вот ее мать – едва ли.
В любом случае, все, что мог теперь Эллис, это – пытаться двигаться вперед. И пока все шло довольно хорошо – и в плане заработка, и в плане перспектив. В двух своих последних статьях Эллис описал сиамских близнецов, родившихся в Филадельфии и вопреки всему выживших, и одного местного актера, когда-то стяжавшего известность своими ролями в немых кинофильмах, а теперь коротавшего остаток жизни в дряхлости и забвении в одном из «гувервиллей».
Подобные истории, взывавшие к человеческому гуманизму, поражали и впечатляли читателей. Но особую гордость у самого Эллиса пробуждал его очерк, только готовившийся к публикации. Идея подсветить проблемы шахтеров в Питтстоне осенила его неделю назад. Проезжая в трамвае, он увидел чистильщика обуви – совсем еще ребенка с щеками, испачканными гуталином. И в памяти вдруг всплыли другие образы.
Эллису было примерно столько же – семь-восемь лет – когда он побывал в шахте под Хэйзелтоном. Тот редкий случай, когда отцу, диспетчеру механического цеха в угольной компании Хасса, пришлось взять сына с собой на работу. Джим Рид о чем-то совещался с оператором буровой установки, когда Эллис наткнулся на стайку подростков, поедавших свои ланчи из бадеек. Они все, от макушек до пят, были черными от угольной пыли. И на фоне этой черноты почти светились белки их глаз.
За спиной у него прозвучал низкий голос отца. Грубый, как звериный рык, он заставил Эллиса в буквальном смысле подпрыгнуть на месте. «Я же велел тебе сидеть в грузовике!» Обычно отец бывал очень сдержанным. В тот раз Эллис впервые по-настоящему прочувствовал его твердый, довлеющий нрав.
Они вместе вернулись к грузовику; отец сел за руль. Его руки сотрясал такой гнев, что выволочка ремнем дома (наказание за своеволие) показалась Эллису неотвратимой. Но чем дольше они ехали, тем сильнее успокаивался отец. В конечном итоге он сказал Эллису: «Шахта – не место для праздного шатания». И вид у него был такой, словно он собирался еще что-то сказать.
Но не сказал. А погрузился в свою обычную молчанку, в которой проходили все их поездки.
Эллис уже хорошо понимал, когда стоило придержать язык за зубами. Но его любопытная натура взяла верх. «Па, а что это были за дети?» Взгляд отца остался прикованным к дороге, а ответ прозвучал глухо и еле слышно. «Это дробильщики», – угрюмо пробормотал он, разом положив разговору конец.
Со временем Эллис узнал больше о детях, которых с шести лет использовали для сортировки угля. Они работали по десять часов в день, вручную разбивая и разбирая породу над лотками и конвейерными лентами дробилок. Зарабатывали астму и антракоз. А некоторые калечились под глыбами угля.
Теперь дети-дробильщики остались в прошлом – отчасти благодаря механизации, отчасти благодаря законам, защищающим детский труд. Законам, которые никогда бы не были написаны и тем более введены без мощной поддержки общества. А как оно узнало о рабском труде детей? Благодаря журналистам!
Откровение снизошло на Эллиса вскоре после той поездки на шахту. Он потягивал солод у аптечного прилавка, пока его мать ходила по магазинам. Какая-то женщина-покупательница разговаривала с владельцем аптеки, возмущенная статьей об очередном изувеченном мальчике-дробильщике. Женщина похвалила «храбрых газетчиков» за публикацию репортажей о таких бесчинствах – несчастных случаях, которые крупные угольные компании желали бы утаить.
Типично для единственного ребенка, Эллис рос жадным читателем. Но с того дня он начал читать не книги, а газеты, хотя в них было гораздо больше слов. Когда мать, обеспокоившись тем, что репортажи о коррупции и убийствах слишком пагубны для психики сына, попыталась вернуть его интерес к классической литературе, Эллис начал украдкой умыкать газеты и читал их под одеялом перед сном.
«Когда-нибудь я тоже стану храбрым газетчиком», – поклялся он себе. И не каким-то «ворошителем грязного белья» – одним из тех любителей сенсационных разоблачений, которых на чем свет поносил его отец, называя «стервятниками». Эллис мечтал приносить пользу! В мире Джима Рида полезный человек обязательно создавал что-то конкретное и нужное обществу, материальные предметы практического применения, подолгу служившие людям. А к таким вещам не относились скандалы и сплетни в ежедневных газетенках, этих забрызганных чернилами листкам для розжига, которые стоили копейки и выбрасывались на следующий день. Нет, Эллис жаждал большего. Ему хотелось, чтобы его истории побуждали людей садиться и слушать. Он будет передавать им свои знания. А это на самом деле совершенно другое!
Никто, правда, не верил, что он осуществит свою мечту. Никто, кроме его матери. В Аллентауне (куда его семья переехала много лет назад, после того как отец устроился на работу в сталелитейную компанию «Бетлехейм Стил») ребята получали аттестаты, потом работали на заводе, собирали легковые автомобили или грузовики либо штамповали металл для военно-морского флота. И забывали о колледжах и университетах. Эти алчные до денег учреждения предназначались для избалованных «рокфеллеров», которые и знать не знали, что такое реальная ежедневная работа.
Ну, или так говорили.
Какое-то время Эллис плыл по течению и поступал, как поступало большинство. Он даже ходил на свидания при случае, пока не осознал, что это несправедливо по отношению к девушкам, единственной целью которых было заиметь мужа и семью. Эллис не мог рисковать и не хотел оказаться в хомуте. Из страха, что никогда от него не избавится. Каждое утро на протяжении года он просто надевал свои сапоги и перчатки и отправлялся на работу на аккумуляторный завод. Но он делал это только для того, чтобы накопить денег на свой переезд в Филадельфию и купить детали двигателя для своей четырехколесной находки на свалке. Ведь в поисках достойных историй репортеру приходилось много разъезжать.
Его мать это понимала. Она поняла Эллиса, даже когда он уволился с завода и устроился подшивать газеты за более низкую плату – только для того, чтобы потом стряпать бредни для женских рубрик. Эллису никогда не пришлось ей объяснять, что каждый шаг приближал его к заветной цели.
А вот его отец, наоборот, не разделял их взглядов и без обиняков говорил им об этом.
Тем отраднее становилось на душе у Эллиса, когда он думал об ужине, предстоящем вечером. Хоть он и послал матери газетные вырезки со своими тремя очерками и удостоился ее похвалы по телефону, это был его первый визит к родителям после их публикации.
Наконец-то отец будет вынужден признать, что выбор профессии его сыном не был ни глупым, ни безрассудным.
Наконец-то он согласится, что работа его сына была важной – пусть даже только после того, как Эллис поделится с ним задумкой о статье про шахтеров.
Главное было – выбрать верный момент.
* * *
– Еще тушеного мяса, сынок? – спросила мать, сидя за обеденным столом напротив Эллиса.
– Спасибо, мама. Я уже объелся.
– Тогда, может, хлеба? – потянулась мать за рогаликами, наваленными в вазе из матового стекла; она хранилась в их доме с рождения Эллиса – прелестная в своей простоте и в то же время практичная, нужная и неменяющаяся. Как и все в двухэтажном родительском бунгало.
– И не смей говорить, что ты объелся, – предупредила миссис Рид сына, – или я опять начну талдычить, что ты чересчур худой.
В животе Эллиса действительно уже не осталось места – его недельный бюджет редко позволял ему так наедаться. Но улыбка матери была такой поощряющей, что сказать «нет» он не смог.
– Пожалуй, съем один. – Эллис взял рогалик, уже третий за ужин. Теплый хлеб всегда пах по-домашнему.
Пока он откусывал от рогалика, мать в своем цветастом домашнем платье села чуть прямее. Ее голубые глаза сияли. И напоминали Эллису о всех чертах, что он от нее унаследовал: линиях улыбки, округлом подбородке и волнистых черных волосах (у матери они были неизменно одной длины – по плечи). Она передала ему даже свое среднее телосложение и достаточно узкие бедра.
Если подумать, крепкое физическое сложение – это единственное, что Эллис хотел бы позаимствовать у отца. А так, кроме общего для них более темного цвета кожи (отражавшего их далекие португальские корни), Эллис с отцом мало чем походили друг на друга. И это несходство с годами только усугубилось. Ведь прежде каштановые волосы отца уже поредели и поседели, а глаза теперь постоянно прикрывали очки в черной оправе – результат мягких, но настойчивых уговоров жены.
– А ты как, дорогой? – спросила она отца. – Съешь еще один рогалик?
Джим Рид сидел на стуле рядом с ней. Хотя забыть о его присутствии было легко.
– Я в порядке, – отмахнулся он; руки отца уродовали мозоли, а ногти на пальцах покрывали серо-черные пятна. Такие же пятна усеивали и его фирменную клетчатую рубашку. Отказавшись от рогалика, Джим Рид вернулся к кукурузному пюре на своей тарелке.
Последовавшее затишье не продлилось и полминуты. Мать Эллиса давным-давно отточила искусство заполнять паузы так ловко, как дорожники заполняют выбоины в поврежденной дороге. Она была мастерицей сглаживать напряжение рассказами о радиопередачах, своих проектах по вязанию, новостями о здоровье дедушки и бабушки Эллиса (родители матери жили в Аризоне, родители отца уже умерли) и свежими сплетнями о соседях и друзьях, включая школьных приятелей Эллиса.
Контакты Эллиса с ними со временем почти сошли на нет, но он все равно кивал и поддакивал матери. И частенько затронутая ею тема заинтересовала отца настолько, что он включался в разговор.
И все-таки была одна тема, которую они никогда не затрагивали, несмотря на ее незримое присутствие – на пустующем стуле рядом с Эллисом.
При одной мысли об этом он начинал ощущать запахи корицы и выпекаемого теста, разносившиеся из их старого дома в Льюистоне. В своем воспоминании Эллис сидел во дворе, тыча пальцем в гипс, только-только наложенный ему на руку после падения с велосипеда. В тот самый день… Мать находилась в доме – пекла яблочный пирог. И вдруг Эллис услышал крики. Он раньше никогда не слышал таких звуков. И понял, что это кричала мать, только когда она вылетела из дома со спеленатым младенцем на руках. Отец бежал следом за ней. Мать выглядела обезумевшей от страха, ее лицо дрожало, дергалось и кривилось в отчаянии, пока они с отцом залезали в грузовик. Эллису тогда, наверное, было пять. Он был достаточно взрослым, чтобы остаться дома один. И достаточно разумный, чтобы вытащить пирог и печки и съесть его половину прямо с противня, когда его животик скрутили голодные спазмы.
В ту ночь мать присела на краешек его кровати; ее голос прозвучал грубовато, как наждачная бумага. «Иногда младенцы просто прекращают дышать, без всякой причины…» Эллис запомнил слезы на щеках матери и свою попытку понять, как его братик отправился на небо жить с ангелами. Позднее он проснулся от тяжелой поступи отца, расхаживавшего взад-вперед по скрипучим половицам. Эту привычку ночного бодрствования отец сохранил на многие годы. Из ночи в ночь он бродил неприкаянным по дому, словно что-то потерял и никак не мог отыскать. Смеялся ли хоть раз отец с того дня? Промолвил ли хоть слово об уходе Генри? Этого Эллис точно сказать не мог. Впрочем, и вероятности того, что мать когда-нибудь решится испечь снова яблочный пирог, тоже не было.
– Сынок? – окликнула она, вернув его из прошлого. – Хочешь персиковый пирог?
– Конечно, – улыбнулся ей Эллис.
Мать уже собралась встать и оставить Эллиса наедине с отцом.
– Ма, подожди. Посиди и отдохни. Я сам могу его достать.
Мать, естественно, запротестовала, но они пошли на компромисс. Пока Эллис перенес грязные тарелки в мойку, мать приготовила кофе и десерт, и они снова уселись за стол.
– Надеюсь, я не переборщила с мускатом, – заволновалась миссис Рид, пока Эллис и отец надкусывали свои куски. – Я попробовала новый рецепт из «Гуд хаускипинг».
– Пирог изумительный, – промычал Эллис набитым ртом.
Отец согласился:
– Очень вкусно, Мима. На самом деле вкусно.
Мать улыбнулась – скорее, из чувства гордости, чем облегчения. А затем продолжила болтовню, призванную заполнять все их неловкие паузы до самого конца трапезы. Эллис осознал: его шанс улетучивается. А ведь когда они только сели за стол, мать спросила, как у него дела в газете.
Общий вопрос – общий ответ. «Все отлично», – пробормотал Эллис, уверенный, что мать еще вернется к этой теме и начнет выведывать подробности. Но пока что этого не произошло; мать стала расспрашивать мужа о новом станке на сталелитейном заводе, который он обслуживал как контролер. Лицо отца даже просветлело, когда он описывал эффективность и безопасность нового агрегата, который пробивал целый год.
Эллис нашел эту тему удачной и для подъема отцовского настроения, и для плавного, естественного перехода к следующей теме. Ведь она как нельзя лучше соотносилась с фотографией, лежавшей в кармане его рубашки. Эллис уже решил вытащить ее сам, когда отец произнес:
– Хочешь, я проверю твой радиатор перед тем, как ты тронешься в обратный путь?
Это была одна из тех фраз, что прозрачно намекали любому гостю: пора и честь знать, не век же гостить.
– Гм, да… Я буду очень признателен.
Одним глотком отец допил свой кофе. Но, словно прочитав мысли Эллиса, вдруг встряла мать:
– На улице еще очень светло. Спешить некуда. – Она стала поглаживать предплечье мужа, явно пытаясь расположить его к дальнейшему разговору. – Расскажи нам, Эллис, над какой статьей ты теперь работаешь?
Он мог бы обнять ее прямо сейчас! Устроить в ее честь парад!
И Лили оставила мужчин наедине с их сенсацией. Только дверью хлопнула неосмотрительно сильно. Хотя кто бы это заметил? Весь отдел гудел из-за известия о смерти Микки Даффи.
«Пивного барона» Филадельфии и сборщика ставок в нелегальной лотерее, прозванного «Мистером Бигом Сухого закона», убили накануне вечером. Не удивительно, что босс явился на работу раньше времени.
Похоже, Лили выбрала неурочный час для своего разговора. Иной реакции от Тримбла в таких обстоятельствах и быть не могло. Ей следовало обратиться к нему со своим предложением в лучший день.
Эх, кого она пытается обмануть? Обратись она к нему еще раз – ответ получит такой же! А надавить – и вообще почтешь за счастье сохранить текущую работу.
В другом конце комнаты Эллис оживленно обсуждал что-то с мистером Бэйлором. Наверняка очередную статью, над которой работал. Но если успех его первого очерка воодушевил и придал Лили смелости, то сейчас ее больно кольнула зависть.
И в этот миг Эллис кинул взгляд в ее сторону. Лили призвала на помощь все свое обычное самообладание и продолжила путь. В конце концов, ее тоже ждали важные дела. Например – принести боссу еле тепловатый кофе.
Глава 9
Никто не мог предвидеть, какой резонанс получит очерк Эллиса. Подобно перелетной птице, он перекочевывал из издания в издание. Сначала в Джерси, затем в Мэриленде, Род-Айленде и Иллинойсе. А потом достиг Техаса и устремился еще дальше на запад – до самого Вайоминга. Статью Эллиса напечатали уже девять ежедневных газет. Даже десять, если считать оригинальную публикацию в самом «Экземайнере».
Статья и вправду вышла мрачно интригующей. Видеть незнакомцев, находившихся в бедственном положении, стало настолько обыденным, что большинство людей перестали их замечать – как невидимок. Но стоило уловить в объектив членов одной семьи – пару милых, прижавшихся друг к другу ребятишек и их отчаявшуюся мать, от стыда закрывшую со свое лицо рукой, – и они вмиг материализовались в реальных людей. Людей, заслуживавших сострадания.
Честно говоря, Эллис не думал публиковать фотографию Джеральдины. Он даже не ведал, что мистер Бэйлор показал ее боссу вместе с другими снимками. Пока не узнал, что тот ее одобрил. Но даже теперь, когда на дворе уже стоял октябрь, изображение бедного семейства все еще не давало Эллису покоя. И если уж начистоту, ему не давало покоя все, что было связано с этим снимком.
Прошло всего два месяца с тех пор, как он, опоздав на работу поутру в понедельник, получил от босса первое важное предложение. А теперь Эллис иногда задавался вопросом: а не продался ли он боссу, не сказав правды про снимок? Не принес ли в жертву успеху свою честность? Свои принципы?
Чувство вины теперь постоянно грызло и терзало Эллиса. Хорошо хоть его приглушали отклики читателей. Добрые письма продолжали приходить в редакцию, наряду с пожертвованиями для бедствующей семьи. Эллис уже трижды ездил в дом Диллардов. И каждый раз оставлял коробки с подарками на их крыльце поздним вечером. Он превратился в «вора наоборот», действуя тайком, старательно избегая неловкости, которую бы непременно испытал при передаче посылок из рук в руки и необходимости объяснять, как далеко за пределы их округа распространилась статья. Такая громкая известность наверняка бы взволновала и порадовала Руби. Но вот ее мать – едва ли.
В любом случае, все, что мог теперь Эллис, это – пытаться двигаться вперед. И пока все шло довольно хорошо – и в плане заработка, и в плане перспектив. В двух своих последних статьях Эллис описал сиамских близнецов, родившихся в Филадельфии и вопреки всему выживших, и одного местного актера, когда-то стяжавшего известность своими ролями в немых кинофильмах, а теперь коротавшего остаток жизни в дряхлости и забвении в одном из «гувервиллей».
Подобные истории, взывавшие к человеческому гуманизму, поражали и впечатляли читателей. Но особую гордость у самого Эллиса пробуждал его очерк, только готовившийся к публикации. Идея подсветить проблемы шахтеров в Питтстоне осенила его неделю назад. Проезжая в трамвае, он увидел чистильщика обуви – совсем еще ребенка с щеками, испачканными гуталином. И в памяти вдруг всплыли другие образы.
Эллису было примерно столько же – семь-восемь лет – когда он побывал в шахте под Хэйзелтоном. Тот редкий случай, когда отцу, диспетчеру механического цеха в угольной компании Хасса, пришлось взять сына с собой на работу. Джим Рид о чем-то совещался с оператором буровой установки, когда Эллис наткнулся на стайку подростков, поедавших свои ланчи из бадеек. Они все, от макушек до пят, были черными от угольной пыли. И на фоне этой черноты почти светились белки их глаз.
За спиной у него прозвучал низкий голос отца. Грубый, как звериный рык, он заставил Эллиса в буквальном смысле подпрыгнуть на месте. «Я же велел тебе сидеть в грузовике!» Обычно отец бывал очень сдержанным. В тот раз Эллис впервые по-настоящему прочувствовал его твердый, довлеющий нрав.
Они вместе вернулись к грузовику; отец сел за руль. Его руки сотрясал такой гнев, что выволочка ремнем дома (наказание за своеволие) показалась Эллису неотвратимой. Но чем дольше они ехали, тем сильнее успокаивался отец. В конечном итоге он сказал Эллису: «Шахта – не место для праздного шатания». И вид у него был такой, словно он собирался еще что-то сказать.
Но не сказал. А погрузился в свою обычную молчанку, в которой проходили все их поездки.
Эллис уже хорошо понимал, когда стоило придержать язык за зубами. Но его любопытная натура взяла верх. «Па, а что это были за дети?» Взгляд отца остался прикованным к дороге, а ответ прозвучал глухо и еле слышно. «Это дробильщики», – угрюмо пробормотал он, разом положив разговору конец.
Со временем Эллис узнал больше о детях, которых с шести лет использовали для сортировки угля. Они работали по десять часов в день, вручную разбивая и разбирая породу над лотками и конвейерными лентами дробилок. Зарабатывали астму и антракоз. А некоторые калечились под глыбами угля.
Теперь дети-дробильщики остались в прошлом – отчасти благодаря механизации, отчасти благодаря законам, защищающим детский труд. Законам, которые никогда бы не были написаны и тем более введены без мощной поддержки общества. А как оно узнало о рабском труде детей? Благодаря журналистам!
Откровение снизошло на Эллиса вскоре после той поездки на шахту. Он потягивал солод у аптечного прилавка, пока его мать ходила по магазинам. Какая-то женщина-покупательница разговаривала с владельцем аптеки, возмущенная статьей об очередном изувеченном мальчике-дробильщике. Женщина похвалила «храбрых газетчиков» за публикацию репортажей о таких бесчинствах – несчастных случаях, которые крупные угольные компании желали бы утаить.
Типично для единственного ребенка, Эллис рос жадным читателем. Но с того дня он начал читать не книги, а газеты, хотя в них было гораздо больше слов. Когда мать, обеспокоившись тем, что репортажи о коррупции и убийствах слишком пагубны для психики сына, попыталась вернуть его интерес к классической литературе, Эллис начал украдкой умыкать газеты и читал их под одеялом перед сном.
«Когда-нибудь я тоже стану храбрым газетчиком», – поклялся он себе. И не каким-то «ворошителем грязного белья» – одним из тех любителей сенсационных разоблачений, которых на чем свет поносил его отец, называя «стервятниками». Эллис мечтал приносить пользу! В мире Джима Рида полезный человек обязательно создавал что-то конкретное и нужное обществу, материальные предметы практического применения, подолгу служившие людям. А к таким вещам не относились скандалы и сплетни в ежедневных газетенках, этих забрызганных чернилами листкам для розжига, которые стоили копейки и выбрасывались на следующий день. Нет, Эллис жаждал большего. Ему хотелось, чтобы его истории побуждали людей садиться и слушать. Он будет передавать им свои знания. А это на самом деле совершенно другое!
Никто, правда, не верил, что он осуществит свою мечту. Никто, кроме его матери. В Аллентауне (куда его семья переехала много лет назад, после того как отец устроился на работу в сталелитейную компанию «Бетлехейм Стил») ребята получали аттестаты, потом работали на заводе, собирали легковые автомобили или грузовики либо штамповали металл для военно-морского флота. И забывали о колледжах и университетах. Эти алчные до денег учреждения предназначались для избалованных «рокфеллеров», которые и знать не знали, что такое реальная ежедневная работа.
Ну, или так говорили.
Какое-то время Эллис плыл по течению и поступал, как поступало большинство. Он даже ходил на свидания при случае, пока не осознал, что это несправедливо по отношению к девушкам, единственной целью которых было заиметь мужа и семью. Эллис не мог рисковать и не хотел оказаться в хомуте. Из страха, что никогда от него не избавится. Каждое утро на протяжении года он просто надевал свои сапоги и перчатки и отправлялся на работу на аккумуляторный завод. Но он делал это только для того, чтобы накопить денег на свой переезд в Филадельфию и купить детали двигателя для своей четырехколесной находки на свалке. Ведь в поисках достойных историй репортеру приходилось много разъезжать.
Его мать это понимала. Она поняла Эллиса, даже когда он уволился с завода и устроился подшивать газеты за более низкую плату – только для того, чтобы потом стряпать бредни для женских рубрик. Эллису никогда не пришлось ей объяснять, что каждый шаг приближал его к заветной цели.
А вот его отец, наоборот, не разделял их взглядов и без обиняков говорил им об этом.
Тем отраднее становилось на душе у Эллиса, когда он думал об ужине, предстоящем вечером. Хоть он и послал матери газетные вырезки со своими тремя очерками и удостоился ее похвалы по телефону, это был его первый визит к родителям после их публикации.
Наконец-то отец будет вынужден признать, что выбор профессии его сыном не был ни глупым, ни безрассудным.
Наконец-то он согласится, что работа его сына была важной – пусть даже только после того, как Эллис поделится с ним задумкой о статье про шахтеров.
Главное было – выбрать верный момент.
* * *
– Еще тушеного мяса, сынок? – спросила мать, сидя за обеденным столом напротив Эллиса.
– Спасибо, мама. Я уже объелся.
– Тогда, может, хлеба? – потянулась мать за рогаликами, наваленными в вазе из матового стекла; она хранилась в их доме с рождения Эллиса – прелестная в своей простоте и в то же время практичная, нужная и неменяющаяся. Как и все в двухэтажном родительском бунгало.
– И не смей говорить, что ты объелся, – предупредила миссис Рид сына, – или я опять начну талдычить, что ты чересчур худой.
В животе Эллиса действительно уже не осталось места – его недельный бюджет редко позволял ему так наедаться. Но улыбка матери была такой поощряющей, что сказать «нет» он не смог.
– Пожалуй, съем один. – Эллис взял рогалик, уже третий за ужин. Теплый хлеб всегда пах по-домашнему.
Пока он откусывал от рогалика, мать в своем цветастом домашнем платье села чуть прямее. Ее голубые глаза сияли. И напоминали Эллису о всех чертах, что он от нее унаследовал: линиях улыбки, округлом подбородке и волнистых черных волосах (у матери они были неизменно одной длины – по плечи). Она передала ему даже свое среднее телосложение и достаточно узкие бедра.
Если подумать, крепкое физическое сложение – это единственное, что Эллис хотел бы позаимствовать у отца. А так, кроме общего для них более темного цвета кожи (отражавшего их далекие португальские корни), Эллис с отцом мало чем походили друг на друга. И это несходство с годами только усугубилось. Ведь прежде каштановые волосы отца уже поредели и поседели, а глаза теперь постоянно прикрывали очки в черной оправе – результат мягких, но настойчивых уговоров жены.
– А ты как, дорогой? – спросила она отца. – Съешь еще один рогалик?
Джим Рид сидел на стуле рядом с ней. Хотя забыть о его присутствии было легко.
– Я в порядке, – отмахнулся он; руки отца уродовали мозоли, а ногти на пальцах покрывали серо-черные пятна. Такие же пятна усеивали и его фирменную клетчатую рубашку. Отказавшись от рогалика, Джим Рид вернулся к кукурузному пюре на своей тарелке.
Последовавшее затишье не продлилось и полминуты. Мать Эллиса давным-давно отточила искусство заполнять паузы так ловко, как дорожники заполняют выбоины в поврежденной дороге. Она была мастерицей сглаживать напряжение рассказами о радиопередачах, своих проектах по вязанию, новостями о здоровье дедушки и бабушки Эллиса (родители матери жили в Аризоне, родители отца уже умерли) и свежими сплетнями о соседях и друзьях, включая школьных приятелей Эллиса.
Контакты Эллиса с ними со временем почти сошли на нет, но он все равно кивал и поддакивал матери. И частенько затронутая ею тема заинтересовала отца настолько, что он включался в разговор.
И все-таки была одна тема, которую они никогда не затрагивали, несмотря на ее незримое присутствие – на пустующем стуле рядом с Эллисом.
При одной мысли об этом он начинал ощущать запахи корицы и выпекаемого теста, разносившиеся из их старого дома в Льюистоне. В своем воспоминании Эллис сидел во дворе, тыча пальцем в гипс, только-только наложенный ему на руку после падения с велосипеда. В тот самый день… Мать находилась в доме – пекла яблочный пирог. И вдруг Эллис услышал крики. Он раньше никогда не слышал таких звуков. И понял, что это кричала мать, только когда она вылетела из дома со спеленатым младенцем на руках. Отец бежал следом за ней. Мать выглядела обезумевшей от страха, ее лицо дрожало, дергалось и кривилось в отчаянии, пока они с отцом залезали в грузовик. Эллису тогда, наверное, было пять. Он был достаточно взрослым, чтобы остаться дома один. И достаточно разумный, чтобы вытащить пирог и печки и съесть его половину прямо с противня, когда его животик скрутили голодные спазмы.
В ту ночь мать присела на краешек его кровати; ее голос прозвучал грубовато, как наждачная бумага. «Иногда младенцы просто прекращают дышать, без всякой причины…» Эллис запомнил слезы на щеках матери и свою попытку понять, как его братик отправился на небо жить с ангелами. Позднее он проснулся от тяжелой поступи отца, расхаживавшего взад-вперед по скрипучим половицам. Эту привычку ночного бодрствования отец сохранил на многие годы. Из ночи в ночь он бродил неприкаянным по дому, словно что-то потерял и никак не мог отыскать. Смеялся ли хоть раз отец с того дня? Промолвил ли хоть слово об уходе Генри? Этого Эллис точно сказать не мог. Впрочем, и вероятности того, что мать когда-нибудь решится испечь снова яблочный пирог, тоже не было.
– Сынок? – окликнула она, вернув его из прошлого. – Хочешь персиковый пирог?
– Конечно, – улыбнулся ей Эллис.
Мать уже собралась встать и оставить Эллиса наедине с отцом.
– Ма, подожди. Посиди и отдохни. Я сам могу его достать.
Мать, естественно, запротестовала, но они пошли на компромисс. Пока Эллис перенес грязные тарелки в мойку, мать приготовила кофе и десерт, и они снова уселись за стол.
– Надеюсь, я не переборщила с мускатом, – заволновалась миссис Рид, пока Эллис и отец надкусывали свои куски. – Я попробовала новый рецепт из «Гуд хаускипинг».
– Пирог изумительный, – промычал Эллис набитым ртом.
Отец согласился:
– Очень вкусно, Мима. На самом деле вкусно.
Мать улыбнулась – скорее, из чувства гордости, чем облегчения. А затем продолжила болтовню, призванную заполнять все их неловкие паузы до самого конца трапезы. Эллис осознал: его шанс улетучивается. А ведь когда они только сели за стол, мать спросила, как у него дела в газете.
Общий вопрос – общий ответ. «Все отлично», – пробормотал Эллис, уверенный, что мать еще вернется к этой теме и начнет выведывать подробности. Но пока что этого не произошло; мать стала расспрашивать мужа о новом станке на сталелитейном заводе, который он обслуживал как контролер. Лицо отца даже просветлело, когда он описывал эффективность и безопасность нового агрегата, который пробивал целый год.
Эллис нашел эту тему удачной и для подъема отцовского настроения, и для плавного, естественного перехода к следующей теме. Ведь она как нельзя лучше соотносилась с фотографией, лежавшей в кармане его рубашки. Эллис уже решил вытащить ее сам, когда отец произнес:
– Хочешь, я проверю твой радиатор перед тем, как ты тронешься в обратный путь?
Это была одна из тех фраз, что прозрачно намекали любому гостю: пора и честь знать, не век же гостить.
– Гм, да… Я буду очень признателен.
Одним глотком отец допил свой кофе. Но, словно прочитав мысли Эллиса, вдруг встряла мать:
– На улице еще очень светло. Спешить некуда. – Она стала поглаживать предплечье мужа, явно пытаясь расположить его к дальнейшему разговору. – Расскажи нам, Эллис, над какой статьей ты теперь работаешь?
Он мог бы обнять ее прямо сейчас! Устроить в ее честь парад!