Призрачный сыщик

Надежда оставила меня, поэтому я вернулся на место и стал просто сидеть. Не знаю, сколько прошло дней, – по ощущениям, я успел бы постареть, если бы такая возможность была мне доступна. Но судьба надо мной все же сжалилась.

Было позднее утро, в доме стояла светлая, теплая тишина. Бен принимал пациентов, Молли и ее мамаша, наверное, работали в полях, чем занимался Киран – неизвестно, а я, как обычно, смотрел прямо перед собой. Потом что-то зашуршало, и под закрытую дверь, ведущую из моего закутка на улицу, просунулась записка. Я не сразу смог встать – так давно не двигался, что тело стало совсем неповоротливым, – но уж очень интересно было, кому в доме предназначено сообщение. Может, у Молли завелся грамотный ухажер? Я добрел до двери, бочком, как краб, поднял записку – и замер.

Судя по всему, сообщение – неграмотное, с кляксами – было адресовано мне.





Я открыл дверь, но в пронизанном солнцем заднем дворе никого не было. Мне стало так любопытно, что я обошел дом и заковылял к дороге, – в отсутствие забора к дому мог подойти кто угодно, но вряд ли он успел бы уйти далеко. Я посмотрел направо. Налево. Пыльная солнечная дорога была совершенно пуста. Кто бы ни принес записку, он наверняка спрятался в каких-то придорожных кустах – не хотел, чтоб его увидели, а я не чувствовал в себе силы отойти от дома далеко.

Тут я сообразил, что это мой первый торжественный выход на улицу с тех пор, как Киран выволок меня из дома. Деревья успели покрыться нежной зеленью, а земля, по которой деловито бродили куры, – зарасти травой. Интересно, сегодня тепло? Я прищурился от наслаждения, подставил лицо ветру, которого не чувствовал, но видел, как он шевелит верхушки деревьев и кусты, слышал его шум. Как же красиво! Я попытался вдохнуть поглубже (безуспешно) и задумчиво побрел обратно в дом.

Записку я разглядывал до самого вечера, но в тайну ее так и не проник. Кто принес ее? Откуда он знал, кого я ищу? Почему просто не зашел поговорить? Печатные буквы, ползущие вниз строчки. Что-то с этим письмом было не так, но я никак не мог сообразить, что именно.

Все мечтали сплавить меня на фабрику: и Бен, и Киран, и этот таинственный третий. Нельзя мне туда, там полно восставших, а если я встречусь с кем-нибудь из них взглядом… Но бывает, что страх остаться там, где ты есть, становится сильнее, чем страх любого нового места, где можешь оказаться.

Показать записку Бену? Нет уж, с ним я не разговариваю. Покажу Молли. Я собрал волю в кулак, с кряхтением поднялся с бабушкиного стула и отправился на поиски.

Как же мне надоел мой костюм! Бутылочно-зеленый сюртук, темные брюки, уже не очень свежая рубашка и бежевый шейный платок – я в этом еще из Лондона выехал. При выходе из дома у меня и цилиндр был, но теперь уж и не вспомнить, когда я его лишился. Просить сменную одежду я боялся, ничего приличного у них все равно нет. Оденут меня, как Бена, в крестьянскую рубашку. Нет уж, спасибо.

Я шел по дому и прислушивался. Вряд ли Молли дома, но, с другой стороны, кто ее знает? О, и правда: из-за одной двери раздался ее голос. Я посмотрел в щелку прикрытой двери, как голодные сиротки на рождественских открытках заглядывают в праздничный зал. Так вот где Бен принимает пациентов! Чисто, аккуратно, много скляночек. На скамье с широко открытым ртом сидит мальчик, рядом – его встревоженная мать. Видимо, пациенты.

Правда, самого Бена в данный момент тут не было. Вместо него Молли в холщовом халате и с забранными под косынку волосами смазывала чем-то ярким горло мальчику.

Меня обожгла обида. Вот насколько, значит, спелись Бен и Молли. Она помогала ему, а вовсе не трудилась в полях, – он ее даже оставлял работать вместо себя! Я отступил от двери. Меня никто не заметил: что мне давалось теперь легко, так это тихая ходьба, даже половица под ногой не скрипнет. Должно же быть хоть какое-то преимущество и у меня.

Самым храбрым себя чувствуешь, когда терять нечего. Я сжал в кармане записку и пошел к входной двери. Всю жизнь рассчитывал только на себя, разок решил доверить дело другим – и вот куда это меня привело. Ну ничего, все возвращается на круги своя. Джон Гленгалл против всех, раунд первый. Я слышал, так говорят в боксе, которого мне ни разу не довелось увидеть.

Подогреваемый яростью и обидой, я вышел на улицу. Проходя мимо дома соседей, я почувствовал, что на меня пристально смотрят. Неужели мертвая старушка опять выбралась в сад? Очевидно, на фабрику ее так и не сдали, даже ради десяти шиллингов. Вот насколько некоторые любят своих родственников, в отличие от тебя, Бен!

Встречаться с ней взглядом не хотелось, и я так и не обернулся.





Глава 4

Раунд первый





Как часто бывает в жизни, легче что-то придумать, чем исполнить. Я был полон решимости отправиться на мертвую фабрику и найти того, кто знает про деревню праведников, чего бы мне это ни стоило, вот только понятия не имел, где эту фабрику искать. Так что я просто зашагал по пыльной дороге со звучным названием Плама-Бохар, нелепо переставляя ноги, как тумбы, и поминутно оглядываясь на уютно освещенный дом Молли. В глубине души я надеялся, что мое отсутствие немедленно обнаружат и бросятся следом с криком: «Стой, куда ты, нам будет тебя не хватать!» Но суровая правда состояла в том, что: а) никто не заметил и б) если бы заметили, вздохнули бы с облегчением.

И все же оглядываться я перестал, только когда дом окончательно скрылся за поворотом. Город сиял вдалеке тусклым скоплением огней, так что с направлением определиться было легко. Я шел и шел, впечатленный собственной мощью, но город едва приближался. А когда доберусь, куда мне там идти?

В конце концов я обессиленно остановился у хижины, перед которой горел костер.

– Добрый вечер, любезная леди, – сказал я женщине, энергично подбрасывавшей в огонь какой-то мусор. – Не подскажете, как найти мертвую фабрику Каллахана? Хочу сдать своего родича.

С самого начала моей речи она глядела на меня очень пристально. Я надеялся, что за пределами озаряемого огнем круга все теряется во тьме, но, похоже, моя красота видна была даже при столь скромном освещении. Женщина присмотрелась, охнула и, бросив кочергу, с визгом убежала в дом.

Я поковылял дальше, стараясь не думать о том, что однообразная ходьба утомительна, но приятна, другие восставшие не зря ее практикуют, – и тут мне повезло. Неблагозвучно горланя песни, навстречу брела парочка гуляк. Видно, хорошо повеселились в городе и теперь шли по домам. Вот он, простой способ добраться до места, не тратя лишних усилий! Я враскачку побрел им навстречу. Вообще-то я постоянно так ходил, но тут усугубил это силой актерской игры, и эффект не заставил себя ждать.

– Мертвяк! – заорал один из них, и оба кинулись прочь.

Эх, даже перестарался. Я определенно мог бы стать актером, хоть это и не занятие для джентльмена. Пришлось нарочно замедлить шаг в надежде, что они вернутся. Такие ночные пьянчужки – люди самого низкого сорта, на их бирках было бы огромными буквами написано: «Люди без совести, заложат родную бабушку ради гроша на выпивку».

К счастью, я оказался прав: далеко они не убежали и уже через пару минут вернулись назад. Я остановился, тупо глядя перед собой.

– Э-эй… – Один из них, здоровяк, помахал рукой у меня перед носом. – Приятель, слышишь меня?

«Конечно нет! Что за дурацкий вопрос, веди меня быстрей на фабрику!» – чуть не сказал я.

А вдруг они вообще не в курсе, какой из меня выгодный товар? Одно было хорошо: все, кого я встретил в Ирландии, включая этих ребят, говорили по-английски, а не на своем тарабарском наречии, так что я их хотя бы понимал.

– На фабрике за таких десять шиллингов дают, – протянул второй, тощий, развеяв мою тревогу.

Мне неудобно было следить за их лицами, не отводя взгляда от горизонта, и все же я заметил: здоровяк нахмурился.

– Нехорошо это. Человек все-таки, а мертвых уважать надо. Эй, ты! – гаркнул он мне в ухо. – Ты чей? С какого двора?


«Да восставшие не понимают ничего, нашел с кем разговаривать!» – мысленно возмутился я, но из образа не вышел.

– Ладно, – вздохнул здоровяк. Уверен, он обдавал меня запахом виски, просто я не чувствовал запахи. – Надо походить поспрашивать. Одет так интересно, наверное, из города. Идем обратно. Доставим его домой, там обрадуются, все-таки родня!

– Да Питер, десять шиллингов! – простонал тощий, но здоровяк сурово зыркнул на него, и тот умолк.

Моя идея грозила пойти прахом, так что я потерял терпение, развернулся к этому внезапному образчику благородства, вытаращил глаза и надтреснуто проскрипел:

– Веди меня на фабрику! Не хочу домой!

Эффект получился что надо: когда я открыл рот, тощий взвизгнул, здоровый ахнул, они схватились друг за друга и побледнели в свете луны.

– Последние времена настали, – с чувством сказал тощий. – Ладно, давай-ка отведем его, раз такова его посмертная воля. А то еще проклянет нас.

Вот-вот. Мы наконец двинулись в нужном направлении. Гуляки притихли со страху и, к счастью, заговорить со мной не пытались. Через полчаса, утомившись окончательно, я просто завалился на дорогу и там лег в надежде, что ради десяти шиллингов они потрудятся меня поднять. И в самом деле: меня подхватили под руки и потащили дальше. Я блаженно обвис, волоча ноги по земле. Это было, конечно, унизительно, зато как удобно!

Я не понимал, как они ухитряются находить направление в такой темнотище, но мои провожатые, кажется, протрезвели от встречи со мной и уверенно сворачивали то налево, то направо. Наконец они замедлили шаг, и я понял: пришли.

Это необъятное кирпичное строение без окон мне сразу не понравилось. О красоте архитектуры строители точно не думали, даже ограда не радовала глаз: унылый частокол из острых железных прутьев. По ту сторону запертых ворот находилась тесная, уродливая беседка, укрыться в которой от дождя можно было бы, разве что нелепо замерев на одном месте. Именно в такой позе (вот только дождя не было) там стоял джентльмен в сером костюме-тройке. Его вид меня немного успокоил: если ворота сторожат прилично одетые люди, значит внутри ничего страшного быть не может.

Здоровяк подпихнул меня к воротам.

– Вот. Мертвяк. Не наш, мы его просто нашли, – зачем-то уточнил он.

Джентльмен спокойно оглядел меня, потом отработанным движением вытащил из кармана монету и протянул гостям через прутья решетки.

– Нет, не надо, – забормотал здоровяк. – Как-то это…

Он потащил своего оробевшего товарища прочь, но тут же передумал, вернулся, схватил деньги, которые джентльмен безмолвно продолжал протягивать, и скрылся, не взглянув на меня. Когда они ушли, джентльмен невозмутимо отпер ворота – от того, как лязгнул замок, мне стало не по себе, – взял меня за локоть и повел. Я запоздало понял, чем мне не понравилась ограда: нужного человека я сейчас найду, но как мне потом выбраться обратно?

В здании было темно и тихо. Джентльмен в костюме-тройке отвел меня в тесную комнатку, зажег свечу – и внезапно начал обыскивать мои карманы. Я вздрогнул от неожиданности, но больше ничем старался себя не выдать. На столе уже лежала груда мелких предметов: монеты, часы, медали, подвески, письма, – видимо, я был не первым, кого обыскивал этот мародер. Да он вовсе не джентльмен, хоть и одет прилично! Я мысленно лишил его этого титула и смиренно замер. В карманах, к моему злорадному удовольствию, ничего не обнаружилось – драгоценную записку я еще дома спрятал в потайном кармашке бельевых панталон. Охранник разочарованно крякнул, взял свечу и повел меня дальше.

Мы зашли в просторное помещение. В темноте я не мог оценить его реальных масштабов, но кожей чувствовал: оно огромное. Его заполняли ровные ряды каких-то машин, похожих на печатный пресс, каким его изображают в учебниках: ручки, педали, шестеренки, стальные листы, – и перед каждым таким механизмом неподвижно стоял человек. Мне захотелось немедленно повернуть обратно. Свеча выхватывала из тьмы лишь несколько ближайших фигур, и все же я знал, как знаешь, глядя в гладкую озерную воду, что дно далеко: их гораздо больше. Мне стало страшно, хоть я и не мог ощутить страх так, как живые. Что может быть хуже, чем ирландцы? Мертвые ирландцы. А еще хуже? Ожившие, да не совсем. Я хрипло втянул воздух, и охранник покосился на меня.

– Чего сипишь? – Он весело гоготнул. – Твои собратья, люби и жалуй.

Говорил он как человек из самых низших слоев общества, и от этого разонравился мне окончательно. Он подвел меня к одной из машин, крепко взял за плечи и поставил перед ней.

– Никуда не уходи, – сказал он, будто это весьма остроумная шутка, и ушел.

Где-то хлопнула дверь, и все стихло. Конечно, на месте я стоять не стал – замирая от страха, пошел вдоль рядов, изо всех сил стараясь не глядеть никому в глаза. Это оказалось не так уж трудно, когда никто не ловит твой взгляд. Главной задачей стало не напороться на толстые пучки каких-то веревок, разложенных на полу.

Все машины были одинаковыми, а люди – разными. Стояли, дремотно глядя в темноту едва приоткрытыми глазами. Кого тут только не было: женщины, мужчины, старики, дети, моряки, солдаты, ремесленники, купцы, молодые и старые, бедные и богатые, в костюмах самых разных сословий. Был даже один, судя по мундиру, генерал ирландской армии – правда, без медалей, и я даже не сомневался, кто эти медали прикарманил. Объединяло всех здесь лишь одно. Я почувствовал, как цепенею от страха в самом буквальном смысле. До этого я не видел столько восставших в одном месте, и только сейчас оценил масштабы того, что произошло при моем участии.

– Танамор, – на пробу произнес я.

Собственный голос показался мне оглушительным в этой мертвой – ха, и правда мертвой… нет, нет, это совсем не смешно, – тишине. Громче говорить я боялся – вдруг охранник ушел не так далеко? Главное – не дать страху парализовать меня окончательно, иначе не смогу двигаться.

– Танамор, – дрожащим голосом повторял я, двигаясь вдоль рядов. – Господа, вы не знаете, где деревня, в которой праведники его хранили? Мне очень нужно выяснить. Господа, дамы. Кто знает что-то про трилистник Мерлина? Эй!

Никто даже ухом не повел – похоже, они действительно ничего не слышали, – но я все равно продолжал идти. Чутье меня не обмануло, помещение было бескрайним. Я и не знал, что такие бывают! Раньше мне казалось, что самая просторная комната на свете – это либо конюшня, либо гимнастический зал. В конце концов я заплутал и отчаялся: ни машины, ни восставшие не заканчивались, а ответа не было.

Дойдя до какой-то стены (ура, наконец-то стена) я прислонился к ней и закрыл глаза. Мораль сказки про танамор в том, что жизнь – ничто без разума и души, но именно такую жизнь и вели восставшие, словно предостережение, оставленное Мерлином людям, воплотилось в жизнь столько веков спустя.

Уснуть я по-прежнему не мог, но как-то выпал из реальности. В этом вялом, ни капли не освежающем забытьи мне виделись праведники, которых я должен отыскать: все как один бородатые, седые и похожие на хитрого мудрого Мерлина. Они сидели за круглым столом и осуждающе смотрели на меня, ждали, когда я верну то, что им принадлежит, и тогда они уйдут, уведут за собой мертвецов, а я…

Я резко открыл глаза. Напугало меня не то, где я оказался, это я сразу вспомнил, а то, что вокруг очень светло. А вдруг я опять отключился на несколько дней? Я завертел головой и понял, что стою в том же помещении, – в утреннем свете краше оно не стало, – а свет падает откуда-то сверху.

Ого! Я задрал голову. Окна тут отсутствовали, зато потолок был стеклянный, как в оранжерее. Я невольно залюбовался ярко-синим небом. Похоже, все кажется прекраснее, когда смотришь из заточения.

Главный же сюрприз был в том, что я стоял там же, куда меня вечером поставил охранник. Как я сюда дошел в темноте? Может, меня кто-то переставил? При мысли об этом меня передернуло от отвращения.

Лязгнула дверь, и я замер неподвижно, как чучело. О, знакомый охранник! Значит, есть надежда, что сейчас утро того же дня, а не какого-то еще. Он пошел вдоль рядов, и рядом с каждой машиной проделывал одно и то же: раскручивал большую ручку, торчащую из механизма, потом брезгливо брал руку восставшего за манжет и брякал его ладонь на эту ручку. Восставший слабо сжимал пальцы, а охранник переходил к следующему. Я был невольно впечатлен: похоже, Бен прав. Начав какое-то движение, восставшие не могли его прекратить, продолжали бесконечно, как ходьбу. Я криво усмехнулся, пытаясь подавить страх.

Подойдя ко мне, охранник внезапно потянулся к моей шее и начал развязывать платок.

– Богатенький ты, новичок. Ну, был, – одобрил он. – Платок вроде шелковый.

Я сжал зубы. Уж конечно шелковый! Мысленно ответил: «Подавись, тебе этот цвет все равно не пойдет», но внешне и бровью не повел. Охранник раскрутил ручку моей машины и шлепнул на нее мою вялую ладонь, держа за манжет. Я послушно продолжил движение, чтобы не вызвать подозрений, но, не удержавшись, слегка покосился на охранника. Тот отшатнулся.

– Брр. Чего только не померещится, – пробормотал он и зашаркал дальше.

Одного я не предусмотрел: крутить ручку оказалось приятно, вот прямо как идти по дороге вчера вечером, – похоже, мозг в нашем частично оживленном состоянии и правда любил повторяющиеся движения. Очнулся я с трудом. Охранника в зале уже не было, повсюду стоял оглушительный треск машин. Все мирно работали, и если восставшим хоть что-то могло нравиться, то это им определенно нравилось: волшебную силу кручения ручки я испытал на себе. Я замотал головой, сбрасывая наваждение.