Принцесса ада

В полдень 16 декабря доктор Боуэлл и ассистировавший ему доктор Мартин, местный врач, провели вскрытие. В официальном отчете Боуэлл написал, что «следов ожогов на теле не обнаружено». Нос Ганнесса был «сломан, очевидно, в результате сильных ударов (или в результате падения на тупой предмет, подобный краю столешницы)». Самым значительным повреждением названа «рваная рана головы длиной в дюйм, расположенная слева над наружным затылочным выступом. Удаление надкостницы показало повреждения костей черепа в точке, соответствующей внешнему порезу. В этом же месте отмечается внутричерепное кровоизлияние». По заключению Боуэлла, «смерть наступила в результате сильного удара, вызвавшего перелом костей черепа и вышеупомянутое кровоизлияние»12.

Вскрытие не прояснило таинственные обстоятельства смерти Ганнесса, как надеялся Боуэлл. Оно только усилило его недоверие к версии, изложенной Белль. Решив узнать правду, коронер объявил о созыве жюри и проведении дознания.



Оно состоялось в четверг, 18 декабря 1902 года, на ферме, в комнате, где скончался Питер. Главного свидетеля — Белль — допрашивал Боуэлл. Протокол допроса вел его помощник Луис Х. Оберрайх.

Когда ее попросили описать случившееся, Белль объяснила, что, уложив детей спать, пошла на кухню начинять кишки свиным колбасным фаршем, который Питер перемолол еще днем. Окончив работу, она вымыла мясорубку и вернулась в гостиную, где Питер читал газеты.

— Мы сидели и просматривали газеты, — вспоминала женщина. — Я сказала, что пора спать. Он согласился, взял трубку и вышел на кухню. Перед тем как идти наверх, он всегда запирал дверь. Я услышала какой-то шум. Обычно муж сушил башмаки около плиты, и я подумала, что он вернулся взять какую-то пару, но тут я услышала ужасный грохот, бросила газету, побежала, а когда вошла, он вставал с пола, прижав к голове руки. Сзади на плите у меня стоял чан с рассолом, я собиралась залить им зельц, но решила, что не смогу — чан был полный и очень горячий. Может, потому я его там до утра и оставила.

— Где? — спросил Боуэлл. — На плите или на полке?

— На плите, сзади. Я вымыла и вытерла мясорубку, а потом поставила ее сушиться на полку. Я всегда насухо вытираю металлические детали. Тут слышу: «Мамочка, я ужасно ошпарился». Я испугалась, не знала что делать. Его одежда вся намокла. Тогда я сказала: «Лучше все снять», а он ответил: «Ужасно болит голова. Я слышал, что от волдырей помогает сода с водой, намочил полотенце и приложил к шее».

— Рассол пролился? — продолжал допрос Боуэлл.

— Да, мне кажется, чан был почти пустой.

— Это был кипящий рассол?

— Ну, он кипел, но какое-то время уже просто стоял на плите и был горячим, мог ошпарить. Я намазала ожог вазелином.

На вопрос, не заметила ли Белль раны на затылке, когда помогала Питеру, женщина ответила утвердительно.

— Было ли кровотечение? — спросил коронер.

— Несильное. Мне показалось, оно уже остановилось.

Продолжая свой рассказ, Белль объяснила, что они сидели на кухне и она растирала мазью обожженную шею мужа. Он боялся, «что от ожога у него выпадут волосы». Потом они вернулись в гостиную, где пробыли «около двух часов». Затем, по ее словам, «ему стало немного легче», и она спросила:

— Может, тебе лучше лечь?

А муж ответил:

— Пожалуй.

— Наверх не поднимайся, ложись прямо здесь, в гостиной, а я прибавлю тепла, чтобы ты не замерз.

Он согласился, Белль приготовила ему место, сменила одежду на ночную рубаху, а потом сказала, что идет «спать наверх к девочкам» и чтобы он позвал ее, «если ему будет что-нибудь нужно». Она ушла и «уснула, потому что очень устала».

Исход событий Белль живописала драматическими красками.

— Вдруг я услышала его крик: «Мамочка!» Он был таким громким, что проснулись дети. Мне кажется, я сказала им, чтоб не шумели, что папа обварился и я должна пойти к нему. Наскоро оделась, потому что было холодно, а когда спустилась, увидела, что он ходит по комнате и все время повторяет: «Ой, мамочка, голова! Не знаю, что с головой». Я спросила, что случилось, но он только повторял: «Голова, голова… Очень, очень болит голова». — «Ты, наверное, содрал кожу», — отвечаю. А он: «Ой, голова!»

Я решила позвать врача, поднялась наверх, разбудила дочь, послала ее к Николсонам, а когда вернулась, он, держась за голову, простонал: «О мамочки, я, кажется, умираю». Я спросила, что же так сильно болит, принесла воды, но он не хотел, чтобы я дотрагивалась до его головы. Я как раз ее растирала, когда пришли соседи. Потом, кажется, я открыла дверь, они вошли. Николсон подумал, что Питер скончался, но, я думаю, он был еще жив тогда и просто потерял сознание.

— Как вы считаете, сколько времени прошло от того момента, когда Питер поранился, до его смерти? — продолжал допрос Боуэлл.

— Ну, он, должно быть, поранился около одиннадцати, но до вашего прихода я не знала, что он умер.

— После травмы вы провели с ним два часа. Так?

— Да. Конечно, наверху я была совсем недолго. Пожелала ему спокойной ночи, поднялась в спальню, но он очень скоро меня позвал.

— Вы сказали, что у него был сильный ожог. Это верно?

Белль утвердительно кивнула.

— Шея очень покраснела, и около уха вздулся волдырь.

— Как, по-вашему, он получил травму головы?

— Не знаю, доктор. Я подняла мясорубку с пола. Мне кажется, она как-то на него свалилась, но это только догадки, я ничего не видела.

— А муж про нее что-нибудь говорил? — спросил Боуэлл.

— Он не говорил, как поранился.

— Когда вы увидели пробитую голову, вы сказали об этом мужу?

— Я спросила, почему у него рана на затылке, но он молчал.

На остальные вопросы Боуэлла Белль отвечала, что ее муж не объяснил ей, «как на него опрокинулся» чан с горячим рассолом, а говорил только, что, «должно быть, толкнул его». Когда ее спросили, как Питер сломал нос, она изобразила неведение:


— Не знаю. Пока мне об этом не сказали, я ничего не заметила.

— А сам Питер не жаловался? — спросил Боуэлл. — Может быть, из носа текла кровь?

— Нет, кровотечения никакого не было, — ответила Белль.

Боуэлл поинтересовался, не приходила ли ей в голову мысль, что кто-то мог проникнуть в дом, убить Питера мясорубкой, а Белль этого не услышала.

Она решительно отмела такое предположение:

— Я бы обязательно услышала, если бы кто-то вошел.

Последний вопрос Боуэлла касался отношений между Белль и Питером, чья ужасная смерть всего два дня назад так потрясла миссис Ганнесс, что она оказалась на грани безумия.

— Можно ли сказать, что ваша семейная жизнь была счастливой?

— Насколько мне известно, да, — пожала плечами Белль. Глаза ее при этом слезой не увлажнились.



Второй на вопросы коронера отвечала двенадцатилетняя Дженни Ганнесс. Ее рассказ о той ночи в точности совпадал с версией Белль. По ее словам, родители «закололи поросенка, приготовили фарш и собирались делать колбасу». Когда мама закончила работу, она «все вымыла и положила на плиту… сушиться». Потом мать пошла к мужу в гостиную, где они «читали газеты, а потом он вышел за ботинками». Вскоре, услышав страшный шум, Белль побежала на кухню и увидела, что Питер «обварился. Мама подумала, что ему просто нужно отдохнуть».

Уложив его на софу, Белль пошла наверх и легла спать рядом с детьми. И вдруг он стал звать: «Мамочка, мамочка!» и сказал, что «поранил голову, и просил, чтобы мама спустилась».

На вопрос, что случилось потом, Дженни ответила, что «сразу вскочила», побежала вниз и увидела отчима на полу в гостиной. Пока мама лечила ожог, Дженни, схватив «кочергу, чтобы стучать в дверь и разбудить соседей», пошла к Николсонам. Когда Дженни привела Свана и его сына, Белль — она явно была не в себе — «попросила поскорее позвать врача».

— Она говорила тебе, что отец обварился?

— Да, сказала, что он обжегся. Она не думала, что это серьезно.

— А когда обмывала ему голову, она заметила порез? — продолжал Боуэлл.

— Не знаю. Может, она думала, что он маленький, раз его не было видно.

— А как, по-твоему, отец поранил голову?

— Я тоже не знаю, и мама не знает, но когда она спустилась, эта штука уже была на полу, — ответила девочка.

— А он ей не сказал?

— Не знаю.

— Как ты думаешь, он знал про рану на голове?

— Ну да, наверное, но я не знаю.

Заподозрив, что девочка просто повторяет, что велела мать, коронер спросил, «не обсуждали ли они с матерью, как отец поранился». Дженни, отрицательно качая головой, настаивала на том, что «они об этом вообще не разговаривали». В то же время девочка утверждала, что, когда все произошло, она спала. Учитывая, что ее ответы полностью совпадали с версией матери, было очевидно, что Дженни к допросу тщательно готовили.

Боуэлл заметил, что в истории, рассказанной Белль и пересказанной ее приемной дочерью, были определенные странности. Даже учитывая вес мясорубки, вряд ли она могла, упав с полки, так раскроить череп мужчине. Как Белль и Питер просидели после этого два часа в гостиной и не обсуждали происшедшее? Почему он не сказал про рану на голове? Как она не заметила кровоточащий сломанный нос? Почему вскрытие не обнаружило следов ожога?

Несколько вопросов, заданных Дженни, заставили Боуэлла не только усомниться в версии Белль. Он заподозрил, что она, возможно, относится к тому типу убийц, которых будущие криминалисты назовут «Черной Вдовой», то есть психопаткой, убивающей своих сожителей из-за денег. Была ли застрахована жизнь отчима Дженни? Оставил ли он завещание? Были ли у Питера деньги, когда он переехал в Ла-Порт? На все эти вопросы девочка дала один ответ: «Я не знаю».

Когда Боуэлл вдруг спросил, была ли она «дома», когда умер первый муж матери, Мэдс Соренсон, у Дженни нашлось что сообщить.

Она тут же рассказала о случившемся.

— По ночам он работал в «Мандел бразерс», — сказала девочка, — и домой приходил утром, около восьми. Днем папа отдыхал, по утрам же мы ждали его на крыльце, чтобы поиграть. В то утро я тоже вышла на крыльцо, со мной были подружки. Он сказал, что пойдет спать, и ушел. С нами рядом еще жили люди. Мама пошла в прачечную — она стирала для других, а миссис С. крикнула, что папа зовет ее. Мама побежала и спросила, что ему надо. Он сказал, чтобы она заперла дверь. Потом она принесла ему воды, но он ее не пил. Вдруг мы услышали его крик, но я не знаю, где тогда была мама, но потом говорили, что он стал надевать ночную рубаху, закричал и умер.

Подозрения Боуэлла относительно вдовы, потерявшей двоих мужей при столь необычных обстоятельствах, только усилились.

— Его жизнь была застрахована? — спросил он.

— Не знаю.

— Что, совсем не оставил денег?

— Я не знаю. Думаю, оставил, но ничего об этом не знаю.

— А где мать взяла средства, чтобы купить этот дом?

— Откуда мне знать? — ответила девочка.

Последним допрашивали Свана Николсона. Он утверждал, что на теле Питера «ожогов не видел», как и крови на тахте, где предположительно лежал тяжело раненный Ганнесс. На вопрос, могла ли «мясорубка, упав с полки, ударить Питера по голове и проломить ему череп», Сван отвечал уклончиво, сказав, «что такое, наверное, возможно, но, так как Белль рассказала, как все было, я больше про это не думал».