Приключения Тома Сойера

— А это ничего не значит. Как я могу упасть, если этого нет в книге? Там сказано: «И он, наотмашь ударив слева, поразил злосчастного Гая из Гисборна в бок». Так что поворачивайся ко мне левым боком, и я тебя поражу.

С авторитетами не поспоришь — пришлось Джо повернуться, получить удар наотмашь в бок и упасть замертво.

— Ну ладно, — сказал он, вставая, — теперь давай я тебя убью. Так будет по-честному.

— Погоди, так нельзя, этого же нет в книге.

— Паршивая, значит, книга, вот и все!

— Хорошо, Джо, послушай, ты можешь немного побыть братцем Туком или сыном мельника Мачем и отлупить меня боевым шестом, а хочешь, я побуду пока Шерифом Ноттингемским, а ты Робин Гудом — вот ты меня и убьешь.

Джо это предложение устроило и он совершил все названные подвиги. Затем Том снова стал Робин Гудом и стал помирать, оттого что сила его истекла вместе с кровью из раны, за которой дурно ухаживала вероломная монахиня. После этого Джо, изображая всю шайку рыдающих разбойников, скорбно отволок Тома в лес, вложил лук в его слабеющие руки, и Том произнес: «Где падет эта стрела, там и похороните злосчастного Робин Гуда под зеленеющим древом». А затем пустил стрелу и упал навзничь и, глядишь, умер бы насовсем, если б не угодил при паденье в крапиву, отчего и вскочил с земли с неприличной для покойника прытью.

Наконец, мальчики оделись, попрятали свое снаряжение и направились к городку, горько сетуя дорогой о том, что разбойников больше нет, и гадая, чем способна современная цивилизация искупить эту потерю. И оба сошлись на том, что лучше провести один год разбойником Шервудского леса, чем всю жизнь — президентом Соединенных Штатов.





Глава IX

Кладбищенская трагедия




В этот вечер Тома и Сида отправили спать в половине десятого, как, впрочем, отправляли и всегда. Они прочитали молитвы, и Сид немедля заснул. Том же, охваченный тревожным нетерпением, лежал без сна и ждал. Когда ему стало казаться, что того и гляди наступит рассвет, он услышал, как часы отбивают десять. Кошмар! Он мог бы, конечно, вертеться с боку на бок, хоть как-то успокаивая этим расходившиеся нервы, да боялся разбудить Сида. И потому лежал неподвижно, глядя в темноту. В доме стояла гнетущая тишина. Но постепенно в ней начинали проступать едва уловимые звуки. Первым из них оказалось тиканье часов. Затем принялись загадочно потрескивать старые балки. Их примеру последовали ступеньки лестницы. Это, надо полагать, привидения вырвались на волю. Из спальни тети Полли доносилось мерное, приглушенное похрапывание. Потом назойливо застрекотал сверчок, а в каком таком месте, этого никакое человеческое хитроумие определить не смогло бы. Скоро ему стало вторить жутковатое тиканье засевшего в стене у изголовья кровати жучка-точильщика, и Тома проняла дрожь, ибо этот звук означал, что чьи-то дни уже сочтены. А тут еще безмолвие ночи нарушил далекий собачий вой, которому ответил другой, даже более далекий. Том страдал. В конце концов, он сказал себе, что время прекратило течение свое и наступила жизнь вечная; и стал вопреки собственной воле задремывать, — часы пробили одиннадцать, но он их не услышал. Тогда-то и начался, мешаясь с еще не обретшими ясных очертаний сонными видениями Тома, печальнейший на свете кошачий концерт. Тома пробудил звук поднимаемой соседом оконной рамы. А уж после крика: «Брысь, сатана!» и звона, с которым разбилась о заднюю стену тетушкина дровяного сарая пустая бутылка, сна у него не осталось ни в одном глазу, и всего лишь минуту спустя он, уже одетый, вылез в окно и пробежался на четвереньках по крыше «флигеля». Пару раз осторожно мякнув на ходу, он соскочил на крышу сарая, а с нее на землю. На земле его поджидал Гекльберри Финн с дохлой кошкой в руке. Мальчики торопливо скрылись во мраке и спустя полчаса уже шли, рассекая высокую траву кладбища.

Старинное, устроенное на обычный для западных штатов манер кладбище располагалось на холме, возвышавшемся в полутора с чем-то милях от городка. Кладбище окружал ветхий дощатый забор, кое-где клонившийся внутрь, в прочих местах — наружу, но нигде не стоявший прямо. Все оно сплошь заросло травой и бурьяном. Старые могилы все до единой просели, ни одного надгробного камня отыскать здесь было нельзя: над могильными холмиками торчали из земли округло опиленные сверху, изъеденные червями доски, кособочившиеся в поисках хоть какой-то опоры, однако оной не находившие. Когда-то на каждой из них значилось: «Священной памяти» Такого-то, ныне же большую часть этих надписей никто не смог бы прочесть и при свете дня.

В ветвях деревьев постанывал ветерок, и Том испуганно гадал, не души ли это покойников жалуются, что им не дают покоя. Разговаривали мальчики мало, да и то шепотом, ибо и время, и место с его торжественным безмолвием стесняли их сердца. Они отыскали нужный им еще высокий, свежий могильный холмик и залегли под росшими в нескольких футах от него тремя большими вязами.

Время, проведенное ими в молчаливом ожидании, показалось обоим долгим. Мертвую тишь нарушало только далекое уханье совы. Мысли Тома обретали все большую мрачность. Молчать и дальше ему стало невмогогту, и потому он шепотом спросил:

— Как считаешь, Гекки, нравится покойникам, что мы с тобой здесь торчим?

Гекльберри шепотом же ответил:

— Хотел бы я это знать. А жутковато тут, верно?

— Да уж.

Последовала долгая пауза — каждый из мальчиков молча обдумывал вопрос Тома. Затем Том прошептал:

— А скажи, Гекки, как по-твоему, слышит нас сейчас «Коняга» Уильямс?

— Понятное дело, слышит. По крайности, его душа.

Том, помолчав:

— Зря я не сказал «мистер Уильямс». Но я же не хотел его обидеть. Его все «Конягой» звали.

— О покойниках, Том, вообще чем меньше говоришь, тем оно и лучше.

Это справедливое замечание отбило у Тома охоту к продолжению беседы. Прошло еще какое-то время и вдруг Том схватил своего товарища за руку:

— Чшш!

— Что там, Том?

Сердца мальчиков заколотились, они приникли друг к другу.

— Чшш! Вот оно, опять! Слышал?

— Я…

— Вот! Теперь слышишь?

— Господи, Том, это они. И прямо сюда идут. Что делать-то будем?

— Не знаю. Думаешь, они нас заметят?

— Ох, Том, да они ж все в темноте видят, как кошки. И принесло же меня сюда!


— Да ладно, не бойся. Не тронут они нас. Мы ж ничего плохого не делаем. Будем лежать неподвижно, может, они нас и не заметят.

— Неподвижно, это я, конечно, попробую, Том, да только меня всего дрожь колотит.

— Слушай!

Мальчики, едва дыша, припали к земле. С дальнего конца кладбища доносились приглушенные голоса.

— Смотри! Видишь? — прошептал Том. — Что это?

— Адский огонь. Господи, жуть-то какая!

Во мраке обрисовались смутные фигуры, помахивавшие старинными жестяными фонарями, которые отбрасывали на землю несчетные блестки света. Трясущийся Гекльберри прошептал:

— Ну точно, Том, черти. Целых три. Пропали мы с тобой, Том. Ты молиться умеешь?

— Сейчас попробую. Да не бойся ты так, не станут они нас трогать. «Ныне, отходя ко сну, Бога я…».

— Чшш!

— Что, Гек?

— Это люди. По крайности, один из них. У него голос старого Мэффа Поттера.

— Нет… не может быть. Правда?

— Уж этого я везде узнаю. Ты, главное, не шевелись. Он нас не заметит, с его-то зрением. Да и нализался, небось, как обычно, старый никчемник.

— Ладно, не буду. Смотри-ка, призадумались. Могилу найти не могут. Нет, опять пошли. Ну, ну, тепло уже. А теперь холодно. Теплее. Совсем горячо! На этот раз в точку попали. Слушай, Гек, я и второго по голосу узнал. Это Индеец Джо.

— Верно, зверюга-метис! Лучше б уж черти пришли. Чего им тут нужно?

Шептаться и дальше было опасно, потому что трое мужчин уже подошли к могиле и теперь стояли в нескольких футах от места, где притаились мальчики.

— Вот она, — произнес третий голос. Обладатель его поднял фонарь и тот осветил лицо молодого доктора Робинсона.

Поттер и Индеец Джо тащили носилки с мотком веревки и двумя лопатами. Взяв лопаты, эта парочка принялась разрывать могилу. Доктор поставил фонарь в ее изголовье, отошел и сел, прислонясь спиной к стволу одного из вязов. Он сидел в такой близи от мальчиков, что им ничего не стоило юы коснуться его.

— Поторопитесь! — негромко произнес он. — Луна может выглянуть в любую минуту.

Ответом ему послужило невнятное ворчание, раскопки продолжились. Некоторое время тишину нарушал лишь заунывный шорох, с которым лопаты освобождались от груза земли и гравия. Наконец, одна из них ударила в гроб, и через минуту-другую двое мужчин подняли его на край могилы. Они сбили лопатами крышку гроба, вытащили труп и бесцеремонно бросили его на землю. Выплывшая из-за облака луна осветила мертвенно-бледное лицо покойника. Затем труп переложили на стоявшие наготове носилки, накрыли одеялом и привязали к носилкам веревкой. Поттер вытащил из кармана большой пружинный нож, обрезал оставшийся свободным конец веревки и сказал:

— Ну что, костоправ, получи свой дьявольский товар. И отвали нам еще пятерку, не то мы его здесь бросим.

— Верно говорит! — сказал Индеец Джо.

— Что это значит? — удивился доктор. — Вы потребовали деньги вперед, я заплатил.

— Да, но это не все, что ты сделал, — сказал, подходя к поднявшемуся на ноги доктору, Индеец Джо. — Пять лет назад я как-то вечером зашел на кухню твоего отца, еды попросить, а ты меня выгнал, да еще заявил, что я, дескать, не с добром к вам пришел; а когда я поклялся, что поквитаюсь с тобой, даже если мне сто лет случая ждать придется, твой отец упрятал меня в тюрьму за бродяжничество. Думаешь, я забыл? Индейская кровь у меня в жилах не просто так течет. Теперь ты в моих руках, так что можно и счеты свести, понял!

И он с угрозой понес к носу доктора кулак. Доктор внезапным ударом сбил негодяя с ног. Поттер, уронив нож, закричал:

— Эй, ты зачем моего друга бьешь? — и в следующий миг он и доктор уже сцепились, молотя друг друга кулаками по спинам, топча траву и взрывая каблуками землю. Индеец Джо вскочил на ноги, в глазах его горела злоба, он подхватил с земли нож Поттера и, пригибаясь, выбирая подходящее мгновение, закружил, точно кошка, вокруг боровшихся мужчин. Доктор, сумев, наконец, высвободиться из лап Поттера, вырвал из земли воткнутую в изголовье могилы Уильямса тяжелую доску и, ударив ею противника по голове, поверг его наземь. Этого мига полукровка и ждал, — он подскочил к молодому человеку и по рукоять вогнал нож ему в грудь. Доктор покачнулся, упал на Поттера, залив его своей кровью, и в тот же миг облако укрыло луну, освещавшую это страшное зрелище, а двое перепуганных мальчиков стремглав унеслись в темноту.

Когда луна снова вышла из-за облаков, Индеец Джо стоял над двумя телами, вглядываясь в них и о чем-то размышляя. Доктор пролепетал нечто неразличимое, два раза вздохнул и замер. Метис пробормотал:

— Ну ладно, с тобой, будь ты проклят, я поквитался.

Он обшарил карманы убитого, а затем вложил роковой нож в открытую ладонь Поттера, и присел на разоренный гроб. Прошли три минуты, четыре, пять, Поттер зашевелился, застонал. Пальцы его сомкнулись на рукоятке ножа, Поттер поднял руку, посмотрел на нее и, задрожав, уронил нож на землю. Потом приподнялся, сбросил с себя труп, вгляделся в него и начал одурело озираться вокруг. Наконец, взгляд его встретился с взглядом Индейца Джо.

— Господи, как же это, Джо? — спросил Поттер.

— Грязное вышло дельце, — не моргнув глазом, ответил Джо. — За что это ты его?

— Я? Я ничего не сделал!

— Ты на себя посмотри. Словами кровь не смоешь.

Поттер побелел и затрясся.

— А я ведь думал, что протрезвел. Не надо мне было пить на ночь. Хмель-то так в башку и бьет — даже хуже, чем когда мы пришли сюда. Полная каша в голове, ничего не могу припомнить. Джо, старый товарищ, скажи — только честно, — неужто это я натворил? Я ж не хотел, Джо, душой и честью клянусь, не хотел. Как же все вышло-то, а, Джо? Господи, какой ужас, — такой молодой, способный.

— Ну, вы подрались, он трахнул тебя вон той доской, ты упал, а потом вдруг вскочил, шатаясь, сцапал нож и воткнул ему в грудь, — как раз перед тем, как он тебя еще раз огрел, и ты опять повалился и до самой этой минуты лежал, как колода.

— Господи, я же не ведал, что творю. Вот помереть мне на этом месте, не ведал. А все виски, да и злость во мне, видать, разыгралась. Я ж отродясь ножа в руки не брал, Джо. Драться дрался, но чтобы ножом… Тебе это любой скажет. Ты не говори никому, Джо! Пообещай, что не скажешь… Ты же мой добрый товарищ. Я тебя всегда любил, Джо, заступался за тебя. Помнишь? Не говори, а, Джо?