Приключения Тома Сойера

Одна из причин, по которым Том отвлекся от своих тайных горестей, состояла в том, что у него появилась еще одна, более тяжкая. Бекки Тэтчер перестала ходить в школу. Несколько дней Том пытался, призывая на помощь всю свою гордость, махнуть на девочку рукой — не получилось. И скоро он уже слонялся ночами у дома ее отца, чувствуя себя совершенно несчастным. Бекки болела. А что если она умрет? Мысль эта мутила рассудок Тома. Сражения больше не привлекали его, не привлекало даже пиратство. Обаяние жизни развеялось, оставив взамен себя безнадежность. Том забросил обруч, а с ним и погонялку, ибо никакой радости они ему уже не доставляли. Тетушка его встревожилась. И принялась испытывать на Томе самые разные панацеи. Она принадлежала к числу людей, свято веривших в патентованные лекарства и новомодные средства укрепления и поправки здоровья, и очень любила проверять оные. Всякий раз, как появлялось нечто новое по этой части, ее охватывало лихорадочное, нетерпеливое желание попробовать его — не на себе, ибо она вообще никогда не болела, но на первом, кто подвернется под руку. Она подписывалась на все «оздоровительные» журналы и сочиняемые мошенниками френологические брошюрки, — важное невежество, их наполнявшее, было как дыхание духа жизни в ноздрях ее. Все их бредни касательно проветривания помещения, того, как следует ложиться спать и как вставать, что надлежит есть и что пить, сколько шагов проходить в день, в каком пребывать настроении и какую одежду носить, принимались ею, как святое писание, — она и не замечала никогда, что все наставления, даваемые ими в одном месяце, привычно опровергаются ими же в следующем. Женщиной она была на редкость простодушной, бесхитростной, отчего и обратилась в легкую добычу этих изданий. Она собирала шарлатанские журналы и снадобья, взгромождалась, во всеоружии смерти, на бледного, метафорически выражаясь, коня и ад следовал за нею. Тете Полли и в голову никогда не приходило, что ее страждущие ближние вовсе не усматривали в ней ангела-целителя и бальзам из Галаада.

Как раз в то время вошло в моду водолечение, и жалкое состояние Тома оказалось для тети Полли даром небес. Каждое утро, на рассвете, она отводила его в дровяной сарай и обрушивала на беднягу потоки ледяной воды, а затем растирала, чтобы привести мальчика в чувство, кусачим, как наждак, полотенцем, оборачивала в сырую простыню и укладывала под одеяла, дабы он пропотел от души — Том и потел, пока у него, как он выражался, «желтые пятна этой самой души через поры наружу не вылезали».

Но, несмотря на ее усилия, Том впадал во все большую меланхолию, становился все более бледным и удрученным. Тетя добавила к описанной процедуре горячие ванны, ванны сидячие, стояние под душем и полное погружение в воду. Мальчик остался мрачным, как катафалк. Тетушка призвала на помощь водным процедурам диету из жидкой овсяной каши и пластыри от нарывов. А кроме того, прикинув вместительность Тома, принялась что ни день дополна заливать его, точно кувшин, всевозможными шарлатанскими снадобьям.

В конечном итоге, Том проникся ко всем этим мучениям совершенным безразличием. И это наполнило душу старушки испугом. Безразличие надлежало сломить любой ценой. Тут-то она и прослышала о новейшем «Болеутолителе». И незамедлительно заказала большую его партию. Старушка испытала новинку на себе, и испуг сменился в ее душе восторгом. То был жидкий огонь, не больше и не меньше. Тетя Полли отказалась от водолечения и всем сердцем уверовала в «Болеутолитель». Скормив Тому чайную ложку этого зелья, она с величайшей тревогой стала ожидать результата. И все ее страхи вмиг улетучились, а душу овеял покой, ибо «безразличие» было сломлено. Более бурного и живого отношения к новому средству она не добилась бы, даже усадив Тома на костер.

Да он и сам почувствовал, что пора ему выходить из спячки: жизнь подобного рода, может, и выглядела — при сокрушенном его настроении, — вполне романтичной, однако в ней было слишком мало пищи для чувства и слишком много удручающего разнообразия. Том стал обдумывать планы спасения и вскоре придумал один: надо притвориться, что он всей душой полюбил «Болеутолитель». Он принялся выпрашивать его у тетушки так часто, что просьбы эти обратились для нее в истинную докуку и, в конце концов, она сказала Тому, чтобы он принимал это снадобье сам, а ее оставил в покое. Окажись на его месте Сид, она лишь обрадовалась бы и ничего дурного не заподозрила, но, поскольку дело касалось Тома, старушка стала тайком приглядывать за бутылочкой с лекарством. Вскоре она обнаружила, что его становится все меньше — ей, конечно, и в голову не пришло, что мальчик испытывает целительные свойства «Болеутолителя» на щели в полу гостиной.

Как-то раз Том совсем уж было собрался попотчевать эту щель очередной дозой лекарства, но тут в гостиную вступил тетушкин желтый кот. Он устремил на чайную ложку с лекарством алчный взгляд и замурлыкал, умоляя угостить и его. Том сказал:

— Ты бы не просил, Питер, если тебе и вправду не хочется.

Питер дал ему понять, что хочется, да еще как.

— Ты уверен?

Питер подтвердил: уверен.

— Ну, раз ты так просишь, я тебя угощу, конечно, — я добрый, однако, если угощение тебе не понравится, пеняй на себя.

Питер согласился и на это, и Том, раскрыв ему пасть, вылил в нее ложку «Болеутолителя». Питер взвился на пару ярдов в воздух, издал боевой клич и понесся кругами по комнате, налетая на мебель, свергая с нее цветочные горшки и приводя гостиную в состояние общей разрухи. Затем он встал на задние лапы и в неистовой радости заплясал, склонив голову на плечо и подвывая от невыносимого счастья. А после помчал по дому, сея на своем пути хаос и разрушение. Тетя Полли вошла в гостиную как раз вовремя для того, чтобы увидеть, как кот, произведя несколько двойных сальто, в последний раз грянул могучее «ура» и вылетел в открытое окно, увлекая за собою остатки цветочных горшков. Старушка ошеломленно замерла, глядя поверх очков; Том лежал на полу, изнемогая от хохота.

— Что это нашло на кота, Том?

— Не знаю, тетя, — выдохнул мальчик.

— Никогда его таким не видела. В чем тут причина?

— Я и вправду не знаю, тетя Полли; коты всегда ведут себя так, если их что-то радует.

— Ах вот оно что?

Нечто в ее тоне заставило Тома насторожиться.

— Да, мэм. То есть, я так думаю.

— Ты думаешь?

Старушка наклонилась поближе к полу, Том наблюдал за ней с интересом и тревогой. Смысл этого движения тетушки он понял слишком поздно. Из-под подзора кровати предательски торчала ручка чайной ложки. Тетя Полли взяла ее, поднесла к глазам. Том дрогнул и потупился. Тетя Полли подняла его с полу за привычный прихват — за ухо — и звучно стукнула наперстком по маковке.

— Ну-с, сэр, почему вы так обошлись с бедной, бессловесной тварью?

— Из жалости к ней — у нее же нет тети.

— Ах у нее тети нет! — вздорный ты мальчишка. При чем тут тетя, хотела бы я знать?

— Да при всем. Если бы у кота была тетя, так она сама бы ему все нутро пропекла. Зажарила бы его кишки, не посмотрела бы, что он кот, а не человек!

И тетю Полли вдруг уязвило раскаяние. Она увидела происшедшее в новом свете — то, что было жестоким по отношению к коту, могло быть жестоким и по отношению к мальчику. Сердце ее смягчилось, в него прокралось сожаление. Глаза старушки увлажнились, она положила на голову Тома ладонь и мягко произнесла:

— Я ведь хотела тебе только добра, Том. И, Том, тебе же это пошло на пользу.

Том взглянул ей в лицо глазами, в которых теплилась за серьезностью едва приметная искорка веселья.

— Я знаю, что вы хотели мне добра, тетенька, — как и я Питеру. И ему это тоже пошло на пользу. Я и не видел, чтобы он так скакал, с тех пор, как…

— Ох, ну хватит, Том, не то ты меня снова рассердишь. Попробуй для разнообразия побыть сегодня хорошим мальчиком, а лекарство можешь больше не принимать.

В школу Том пришел задолго до начала уроков. Многими уже было отмечено, что в последнее время за ним водится эта странность. И, что также стало обычным в последние дни, застрял — вместо того, чтобы играть во дворе с товарищами, — у ворот. Он сказал им, что болен, да больным и выглядел. Том делал вид, будто поглядывает и туда, и сюда, но поглядывал все больше на дорогу. Вот на ней показался Джефф Тэтчер и лицо Тома озарилось надеждой — недолгой, впрочем, скоро он опять поскучнел. Когда Джефф вошел во двор, Том заговорил с ним, осторожно подбрасывая ему те или иные возможности рассказать что-нибудь о Бекки, однако пустоголовый Джефф ни на одну его приманку не клюнул. Том ждал, ждал, надежда вспыхивала в нем всякий раз, что вдали появлялось колеблемое ветерком платьице, однако стоило платьицу приблизиться, и на смену надежде приходила ненависть к его обладательнице, в который раз не той. В конце концов, платьица появляться перестали, и на Тома напала хандра. Он вошел в пустое еще здание школы и сел, приготовившись к полному страданий дню. Но тут в воротах мелькнуло еще одно платье, и сердце Тома словно подпрыгнуло. В следующий миг он уже носился по двору, беснуясь, точно индеец: вопил, хохотал, гонялся за мальчиками, перепрыгивал, рискуя конечностями и жизнью, через забор, ходил колесом и стоял на голове — в общем, совершал все героические деяния, какие только мог придумать, и то и дело поглядывал украдкой на Бекки Тэтчер, дабы понять, замечает ли она их. Но девочка, похоже, их не замечала, и даже ни разу не посмотрела в его сторону. Возможно ли, чтобы она не сознавала его присутствия во дворе? Том перенес арену своих подвигов поближе к ней; он кружил вокруг Бекки испуская боевые клики, сорвал с одного мальчика шляпу и забросил ее на крышу, проскочил сквозь стайку мальчишек, разбросав их в разные стороны, и наконец, упал, перед Бекки на землю, распластавшись и едва не сбив ее с ног, — и она отвернулась, и вздернула носик повыше, и внятно произнесла:

— Пф! Некоторые воображают о себе, что они очень умные — вот и выставляются всем на показ!

Щеки Тома вспыхнули. Он встал и поплелся прочь от Бекки — раздавленный и уничтоженный.





Глава XIII

Пиратская ватага поднимает паруса





Том решился, раз и навсегда. Мрак и отчаяние поселились в душе его. Все отвернулись от него, он одинок, никто его не любит; вот когда все узнают, на что они его толкнули, им, может, и станет стыдно; он так старался быть хорошим, старался им всем угодить, да только они ему не позволили, ну и ладно, раз они спят и видят, как бы убрать его с глаз долой, пусть так и будет; и пусть они свалят вину за все последствия на него — чего же еще от них и ждать? Да, они, наконец, довели его до последнего края и теперь он встанет на путь преступлений. Иного выбора ему не оставили.

К этому времени Том уже добрался почти до конца Луговой улицы, и удары школьного колокола, сзывавшего учеников на урок, отдались в его ушах лишь легким треньканьем. Том заплакал, подумав, что никогда, никогда больше не услышит этих ударов, — как грустно, как тяжело, но ведь его же насильно вытолкали в холодный, пустой мир, и ему остается лишь подчиниться — и простить их всех. От этой мысли рыдания Тома и участились, и усилились.

Тут-то и ему и повстречался душевный друг Джо Харпер — глаза у друга были на мокром месте, а сердцем явно владела одна только цель, великая и мрачная. Ясно, что это была встреча «двух душ, охваченных мыслью единой». Том вытер рукавом глаза и залепетал слова о том, что он решил бежать от тягот домашней жизни, в которой не встречает никакого сочувствия, уйти в огромный мир, и даже в другие страны и больше сюда не возвращаться, — закончил же он выражением надежды на то, что Джо никогда его не забудет.

И сразу же выяснилось, что Джо как раз собирался попросить о том же Тома, что для того-то он друга и искал. Мать высекла его за якобы выпитые им сливки, которых он не только не трогал, но даже и в глаза не видел; дело ясное, он надоел ей, мать хочет избавиться от него, ладно, пускай, он исполнит ее желание, и надеется только, что она будет счастлива и никогда не пожалеет о том, что изгнала несчастного мальчика в бесчувственный мир, на страдания и верную смерть.

Некоторое время друзья шли бок о бок, делясь своими печалями, а затем остановились и заключили новый договор: всегда стоять друг за друга, быть братьями и не расставаться, пока смерть не избавит их от скорбей этой жизни. После чего каждый изложил свой план. Джо склонялся к мысли податься в отшельники — поселиться в какой-нибудь укромной пещере, питаться сухими корками и со временем помереть от холода, лишений и горя; однако, выслушав Тома, признал, что жизнь преступника обладает очевидными преимуществами, и согласился уйти вместе с ним в пираты.

Тремя милями ниже Санкт-Петербурга, там, где Миссисипи приобретает ширину чуть большую мили, находился длинный, узкий, лесистый остров с отмелью на верхнем его конце — то есть, самым подходящим местом для стоянки пиратского судна. Остров был необитаемым, лежал ближе к противоположному берегу реки, поросшему частым лесом, в который почти никто не заглядывал. Вот на него, на остров Джексона, и пал выбор будущих пиратов. Кого, собственно, они будут там грабить — этот вопрос в головы их как-то не пришел. Они отыскали Гекльберри Финна, и тот без промедления согласился составить им компанию, ибо ему было все едино, какой стезею идти по жизни. Мальчики разошлись, условившись встретиться в уединенном месте, — на берегу реки, в двух милях выше городка — и в излюбленный их час, то есть в полночь. Там стоял у берега маленький плот, который пираты решили захватить. Каждому надлежало принести с собой крючки, лесу и тот провиант, какой ему удастся похитить самым что ни на есть необъяснимым, таинственным образом. Еще и вечер не наступил, а они уже с упоением распространили по городку весть о том, что вскоре ему предстоит «кое-что узнать». И каждый, кто выслушивал их туманные иносказания, получал также предостережение касательно того, что ему надлежит «помалкивать и ждать».

Около полуночи Том, нагруженный вареным окороком и еще кой-какими мелочами, приблизился к густому подросту, тянувшемуся вдоль невысокого берегового обрыва, под которым находилось место встречи. Ночь стояла тихая, звездная. Могучая река лежала перед Томом, подобная спящему океану. Том прислушался — ни единый звук не нарушал тишину. Он свистнул, негромко, но отчетливо. Из-под обрыва донесся ответный свист. Том свистнул еще два раза — и на эти сигналы им тоже был получен должный ответ. А следом настороженный голос осведомился:

— Кто идет?

— Том Сойер, Черный Мститель Испанских Морей. Назовитесь и вы.

— Гек Финн, Кровавая Рука, и Джо Харпер, Ужас Морских Просторов.

Клички эти Том позаимствовал из любимых книжек.

— Хорошо. Говорите пароль.

И в задумчивой ночи два хриплых голоса произнесли страшное слово:

— Кровь!

Том спустил с обрыва окорок и сполз следом, по пути ободравшись и порвав одежду. Вообще говоря, к воде вела с обрыва удобная, простая тропа, однако она не обещала ни трудностей, ни опасностей, без которых пирату и жизнь не в жизнь.

Ужас Морских Просторов принес здоровенный кусок свиной грудинки и едва не надорвался, пока волок его к месту условленной встречи. Финн, Кровавая Рука, спер где-то большую сковороду и пачку недосушенного табачного листа, плюс несколько кукурузных початков для изготовления трубок, даром, что из всех пиратов курил и жевал табак только он один. Черный Мститель Испанских Морей сказал, что, не раздобыв огня, выступать в поход не стоит. Мысль была более чем разумная, поскольку о спичках в те дни почти никто еще и слыхом не слыхивал. В сотне ярдов вверх по течению стоял у берега огромный плот, и на нем горел костер. Мальчики прокрались к нему и стянули порядочную головню. Они обратили это предприятие в волнующее приключение, то и дело повторяя «Тсс!», замирая с прижатым к губам пальцем, хватаясь за рукояти воображаемых кинжалов и страшным шепотом отдавая друг другу приказы, суть которых сводилась к тому, что если «враг» шелохнется, должно будет «вонзить в него нож по самую рукоять», ибо «мертвые молчат». Мальчики, разумеется, знали, что плотовщики давно ушли в городок и слоняются сейчас по лавкам либо пьянствуют, однако не простили бы себя, совершив этот подвиг не на пиратский манер.

И наконец, их плотик отплыл от берега, — Том обратился в капитана, Гек правил кормовым веслом, Джо носовым. Том, стоявший в самой середке судна, насупив чело и скрестив на груди руки, негромким суровым шепотом отдавал приказы:

— Круче к ветру, по ветру держааать!

— Есть, сэр!

— Так держааать!

— Есть так держать, сэр!

— На румб впраааво!

— Есть на румб вправо, сэр!

Плот понемногу продвигался к середине реки, и мальчики, разумеется, понимали, что приказы эти отдаются только для шику, и ничего определенного не означают.

— На каких парусах идееем?

— На брифоках, топселях и бом-кливерах, сэр!

— Подняяять бом-брамселя! Эй, там, на реях, полдюжине матросов лиселя ставить! Да поживей!

— Есть, сэр!

— Грот-брамселя развернуть! Шкоты и брасы! Шевелись, молодцы!

— Есть, сэр!

— Клади под ветер — лево руля! К абордажу товьсь! Лево, лево! Ну, братцы! Дружнее! Так держааать!

— Есть, так держать, сэр!

Плот прошел середину реки, мальчики повернули его направо и налегли на весла. Вода в реке была невысокая, течение слабое — две-три мили в час. И в следующие три четверти часа на плоту едва ли прозвучало хоть одно слово. Вскоре на дальнем берегу показался городок. Лишь пара-тройка мерцающих огоньков указывала, где он раскинулся, мирно спящий за огромным, смутным, усыпанным звездами простором воды, ничего не ведающий о свершающемся на реке великом событии. Черный Мститель недвижно стоял, скрестив на груди руки, «вперяя прощальный взгляд» в места своих первых радостей и последних страданий и жалея, что «она» не может видеть сейчас, как он возвышается на палубе корабля посреди бушующих волн и бесстрашно смотрит в лицо опасностям и смерти, устремляясь с угрюмой улыбкой на устах в своему роковому концу. Для того, чтобы убрать остров Джексона подальше от городка — так, чтобы его и видно-то не было, — требовалось лишь малое усилие воображения, и Том, совершив его, «вперял прощальный взгляд» с сердцем разбитым и удовлетворенным сразу. Двое других пиратов тоже «вперяли», да так долго, что едва не позволили течению пронести их мимо острова. Впрочем, они вовремя заметили эту опасность и приняли меры, позволившие ее избежать. Около двух часов ночи плотик сел на мель в двух сотнях ярдов выше верхней оконечности острова, и пираты в несколько заходов перенесли свой груз на сушу. Среди прочего, на плоту имелся старый парус, — мальчики натянули его над проходом в кустах, так что получился навес для хранения провианта, сами же они намеревались, как то и пристало изгнанникам, спать, если позволит погода, под открытым небом.

Углубившись на двадцать не то тридцать шагов в суровую глубь леса, они отыскали большое бревно, разожгли близ него костер и, решив поужинать, поджарили на сковороде грудинку, добавив к ней половину своего запаса кукурузных лепешек. Прекрасное получилось пиршество — на свободе, в глуши девственного леса, покрывавшего не исследованный, необитаемый остров, вдали от людских жилищ, — мальчики заверили друг друга, что к цивилизации они теперь нипочем не вернутся. Пламя костра освещало их лица, отбрасывало красноватые отсветы на колонны подпиравших своды лесного храма стволов, на глянец листвы и на плети дикого винограда.

Когда с последним хрустким ломтиком грудинки и последним куском кукурузной лепешки было покончено, мальчики, исполненные довольства, растянулись на траве. Можно, конечно, было подыскать местечко и попрохладнее, но кто же станет отказывать себе в такой романтической радости, как жар бивачного костра?

— Здорово, а? — спросил Джо.

— Еще бы! — ответил Том. — Что сказали бы наши мальчишки, если бы увидели нас сейчас?