При свете луны

– Хорошо. Согласна. И что из этого?

– Тогда логично предположить, что мы, пусть и не можем создавать материю из ничего и изменять ее силой мысли, тем не менее способны воздействовать на грядущие события нашей волей, конечно же не такой могучей, как воля бога.

– Воздействовать на грядущие события нашей волей?

– Совершенно верно.

– На события, которые грядут.

– Именно так, – подтвердил Дилан, радостно кивнул и оторвал взгляд от автострады, чтобы улыбнуться ей.

– На события, которые грядут, – повторила она и тут же осознала, что в своем раздражении и недоумении начала говорить прямо-таки как Шеперд. – Какие события?

– Которые могут произойти с нами в будущем, – объяснил он. – Если мы созданы по образу бога, тогда, возможно, мы в малой степени обладаем крошечной, но полезной толикой божественной силы, сотворившей этот мир. Мы не можем создавать материю, но в нашем случае способны определять свое будущее. Возможно, только силой воли нам удастся самим определить нашу судьбу если не вообще, то на определенный период времени.

– Тогда… мне достаточно представить себе, что я миллионерша, и я ею стану?

– Тебе все равно придется принимать правильные решения и упорно трудиться… но да, я верю, что каждый из нас может очерчивать свое будущее, в должной степени прилагая силу воли.

Все еще сдерживая раздражение, она игриво спросила:

– Тогда почему ты не знаменитый художник-миллионер?

– Я не хочу быть знаменитым или богатым.

– Все хотят быть знаменитыми и богатыми.

– Только не я. Жизнь и без того сложная штука.

– Деньги многое упрощают.

– Деньги многое усложняют, – не согласился он, – так же как и слава. Я же хочу только хорошо рисовать и с каждым днем рисовать лучше.

– И поэтому, – тут уж крышка с котла сарказма слетела, и он полился рекой, – ты пытаешься очертить себе будущее, в котором ты – будущий Винсент Ван Гог, и только стремлением стать звездой ты добьешься того, что придет день, когда твои работы будут висеть в музеях.

– Я, безусловно, намерен к этому стремиться. Мне хочется стать следующим Винсентом Ван Гогом… только я представляю себе будущее, в котором у меня будут оба уха.

Добродушие Дилана подействовало на Джилли, как красная тряпка на быка.

– Знаешь, чтобы заставить тебя более реально взглянуть на нашу ситуацию, я представляю себе будущее, в котором крепким пинком вгоняю твои cojones в твой же пищевод.

– Ты очень злая.

– Я очень испуганная.

– Испуганная теперь, но злая всегда.

– Не всегда. Мы с Фредом отлично проводили вечер, когда все началось.

– Должно быть, с детства у тебя остались очень серьезные неразрешенные конфликты.

– Вау, ты все больше меня удивляешь. У тебя есть лицензия психоаналитика? Этим ты занимаешься, когда откладываешь кисть?

– Если и дальше будешь стараться повысить давление крови, – предупредил Дилан, – у тебя лопнет сонная артерия.

Джилли раздраженно дернула головой.

– Я хочу донести до тебя лишь одно, – как и прежде, ровно и спокойно (от этого тона Джилли хотелось рвать и метать) продолжил Дилан. – Если мы будем думать позитивно, худшее останется позади. И будь уверена, негативным мышлением ничего не добьешься.

Она с трудом удержалась, чтобы не разбить ногой приборный щиток, застучать каблуками по полу, но вовремя вспомнила про беззащитного Фреда, который стоял на коврике у сиденья. Поэтому набрала полную грудь воздуха и выдала:

– Если все это так легко, почему Шеп все эти годы ведет столь жалкое существование? Почему ты не представил себе, что он избавляется от аутизма и начинает жить как нормальный человек?

– Я себе это представлял, – мягко ответил Дилан, и в голосе его звучала безмерная печаль. – Представлял это так ярко, так живо, всем моим сердцем, насколько себя помню.

Бесконечное небо. Бескрайняя пустыня. Пустошь, возникшая в кабине внедорожника, своими размерами ничуть не уступала вакууму и темноте, царящим за пределами окон и дверей «экспедишн». И пустошь эту создала она. Уступив страху и раздражению, не думая, переступила черту, отделявшую нормальный спор от сознательной жестокости, уколола Дилана О’Коннера в самое болезненное место. И дистанция между ними, пусть они и сидели на расстоянии вытянутой руки, стала огромной.

В свете фар автомобилей, движущихся навстречу, и более мягком свечении приборного щитка глаза Дилана поблескивали, словно он так долго подавлял слезы, много слез, что в эти мгновения видел мир сквозь их океан. Теперь Джилли смотрела на него с куда большим сочувствием, чем прежде, даже этого сумрачного света хватало, чтобы понять, что он не просто печалится, а страдает от острой душевной боли. Он горевал, и горевал давно, очень горевал, словно его брат не просто был аутистом, но умер и ушел навсегда.

Она чувствовала себя горой туалетного сокровища.

Бесконечное небо. Бескрайняя пустыня. Шуршание шин по асфальту и мерное урчание двигателя создавали белый шум, который она быстро отключила, и у нее возникло ощущение, будто сидит она в мертвой тишине, какую можно найти лишь на лишенной атмосферы Луне. Она не слышала даже своего легкого дыхания, даже ударов сердца, даже пения своего церковного хора, который иногда приходил к ней в воспоминаниях, когда она мучилась одиночеством. Ей не хватало голоса, чтобы исполнять сольные партии, но она обладала слухом и чувством гармонии и, стоя среди хористов и хористок, одетых одинаково, ощущала себя частью единого целого, чего не случалось с ней ни до, ни после. Иногда Джилли чувствовала, что решить необычайно сложную задачу – наладить контакт с аудиторией, сплошь состоящей из незнакомцев, заставить людей смеяться, иной раз против их воли, над глупостью и злобой – куда проще, чем свести на нет дистанцию между двумя людьми, чтобы хоть какое-то время они держались вместе. Бесконечное небо, бескрайняя пустыня и изоляция каждого забранного броней сердца – вот они, критерии непробиваемой отстраненности одного человека от другого.

На обочине дороги то тут, то там на темном гравии вдруг стали вспыхивать языки пламени, и на мгновение Джилли испугалась возвращения свечей в красных стаканчиках и перемещенных церковных скамеек, испугалась возвращения птиц-призраков и крови, которые могла видеть только она, но быстро поняла, что эти вспышки – отражение света фар «экспедишн» от осколков разбитых бутылок, валяющихся на обочине.


Молчание разорвала не она, не Дилан, а тихий голос Шепа, который вдруг принялся повторять слоган из рекламного ролика: «Fries not flies, fries not flies, fries not flies…»

Джилли поначалу не поняла, чего это Шеп повторяет слоган рекламной кампании сети ресторанов, где она купила обед двумя часами раньше, но потом сообразила, что он, должно быть, прочитал эти слова на значке-пуговице, который пожилая продавщица прицепила на ее блузку.

– «Fries not flies, fries not flies…»

– Меня оглушили, когда я возвращался из этого ресторана с двумя пакетами, в которых лежал наш обед. Мы так и не поели. Полагаю, он голоден.

Дилан убрал одну руку с баранки и коснулся нагрудного кармана гавайской рубашки, и Джилли заметила, что у него такой же значок-пуговица. На фоне яркой расцветки разглядеть улыбающуюся жабу удалось не сразу.

– «Fries not flies, fries not flies…»

Когда Дилан отцепил значок, случилось неожиданное, в событиях этой и без того необычной ночи произошел еще один непредсказуемый поворот. Держа значок большим и указательным пальцем, потянувшись к консоли, что разделяла два передних сиденья, словно хотел положить значок в одно из отделений, Дилан внезапно завибрировал, не так чтобы сильно, не то что его передернуло, нет, сложилось впечатление, будто через него пропустили переменный электрический ток. Язык его застучал о нёбо, издавая необычный звук, отдаленно похожий на звуки, которые слышатся, когда заводишь автомобильный двигатель: «Ханнн-на-на-на-на-на-на-на-на…»

Ему удалось удержать руль левой рукой, но его нога в тот момент не ослабила нажим на педаль газа и не соскользнула с нее. Однако чуть позже скорость «экспедишн» начала падать с очень опасных девяноста пяти миль в час до просто опасных восьмидесяти пяти, а потом снизилась до рискованных семидесяти пяти.

– Ханнн-на-на-на-на-на-на-на-на, – бормотал он, но с последним «на» отшвырнул от себя значок-пуговицу. И перестал вибрировать так же резко, как начал.

Маленький диск отскочил от окна дверцы со стороны пассажирского сиденья, пролетел в паре дюймов от лица Джилли, ударился о приборный щиток и исчез из виду среди лабиринта веток и мясистых листьев Фреда.

И хотя скорость внедорожника снижалась, Джилли это чувствовала, потому что ремень безопасности уже не так крепко прижимал ее к спинке сиденья, у нее создалось ощущение, что ее жизни угрожает серьезная опасность, а увеличить натяжение ремня времени нет. Поэтому она развернулась лицом к лобовому стеклу, левой рукой ухватилась за сиденье с такой силой, что едва не разорвала кожаную обшивку, а правой – за поручень над дверцей со стороны пассажирского сиденья. А когда Дилан подтвердил, что на интуицию ей грех жаловаться, со всей силой вдавив в пол педаль тормоза, уперлась ногами в приборный щиток. Колени согнулись, приготовились амортизировать любой удар, она обратилась с молитвой к Деве Марии. Просила не уберечь от толстого зада, но спасти ее задницу независимо от того, какие размеры она может принять в последующие годы.

Возможно, за две секунды скорость «экспедишн» упала до шестидесяти миль в час, возможно – до пятидесяти, но они все равно ехали слишком быстро, чтобы здравомыслящий человек решился разворачиваться на такой скорости. Вероятно, Дилан О’Коннер и впрямь обезумел. Он отпустил педаль тормоза, крутанул руль влево, вновь нажал на нее, съехал с проезжей части.

Подняв облако пыли, «экспедишн» развернулся на широкой обочине автострады. Гравий забарабанил по днищу. Звуки эти, понк-плинк-крэк, нервировали, словно автоматная стрельба. Оказавшись лицом к надвигающимся фарам, Джилли набрала полную грудь воздуха с жадностью приговоренной к смерти женщины, которая услышала свист опускающегося ножа гильотины. Она закричала, когда они развернулись на сто восемьдесят градусов, и ей не удалось использовать приличный синоним для feces, когда они продолжали поворачиваться, пока не остановились, нацелившись передним бампером на северо-восток.

Здесь восточную и западную половины автострады разделяла полоса шириной в шестьдесят футов, без оградительного рельса, и только низина мешала потерявшим контроль автомобилям выскочить на полосы встречного движения. В тот самый момент, когда внедорожник полностью остановился, а Джилли вновь набрала полную грудь воздуха, которого вполне хватило бы, чтобы переплыть под водой Английский канал, Дилан перенес ногу с педали тормоза на педаль газа и поехал вниз по склону, по диагонали пересекая разделительную полосу.

– Что ты делаешь? – спросила она.

Он же полностью сконцентрировался на спуске в низину, такой концентрации она не заметила в нем ни когда он смотрел на ее горящий «девилль», ни когда говорил с поднявшим на себя руку Шепом в исповедальне заднего сиденья. Большущий, как медведь, он полностью занимал свою половину передней части кабины внедорожника. Даже при нормальных обстоятельствах (тех, что могли считаться нормальными за короткий период их знакомства) он нависал над рулем, а теперь вот нависал более агрессивно, наклонив голову к лобовому стеклу, сердито хмурясь, не отрывая глаз от участков низины, которую выхватывали из темноты фары внедорожника.

Он не ответил на ее вопрос. Рот Дилана оставался открытым, словно он удивлялся, не мог поверить, что сумел так ловко развернуть «экспедишн», а теперь вот пересекает разделительную полосу, держа путь к половине автострады, ведущей на запад.

Хорошо хоть он еще не набрал приличную скорость, но продолжал разгоняться, спускаясь в низину. Если б они пересекли ее и начали подниматься по противоположному склону не под тем углом и на слишком большой скорости, то внедорожник мог перевернуться, что часто с ними случалось, если за рулем сидел водитель-неумеха, а склон из песка и сланца мог поползти под колесами тяжелого автомобиля.

Она крикнула: «Не надо!» – но куда там, он направил «экспедишн» вверх по склону. Джилли еще сильнее уперлась ногами в приборный щиток, гадая, где находится подушка безопасности. Если б ее разместили в приборном щитке, то, раздувшись, она вогнала бы колени Джилли ей в лицо, не говоря о том, что ступни могли прорвать подушку и горячий газ обжег бы все тело. Вот эти образы и мелькали перед ее мысленным взором (вместо самых ярких моментов прожитой жизни), но она не могла их заблокировать, так что оставалось крепко держаться за все, что можно, руками и ногами да кричать «не надо!». Правда, Дилан не прислушивался к ее рекомендациям.

Поливая ночь за бампером позади машины двойной струей песка и кусков сланца, летящих из-под колес, Дилан заставлял «экспедишн», который болтало из стороны в сторону, подниматься по склону, словно проверял предельные возможности внедорожника. Судя по тому, что гравитация неумолимо тянула Джилли к водителю, «экспедишн» балансировал на грани: еще чуть-чуть – и он завалился бы на борт и покатился вниз по склону.

По ходу этого безумного подъема создавалось ощущение, что при наличии привода на все четыре колеса на самом деле в зацеплении с землей оставались только два, а остальные просто прокручивались. Внедорожник качало, как небольшую яхту в шторм, трясло, но каким-то чудом «экспедишн» выполз из низины на обочину автострады, которая вела на запад.

Дилан посмотрел в зеркало заднего обзора, в боковое зеркало и нырнул в просвет в транспортном потоке, направив внедорожник в ту сторону, откуда они только что приехали. К городу. К мотелю, где до сих пор дымился «кадиллак-девилль». К тем неприятностям, от которых они пытались убежать.

У Джилли вдруг мелькнула мысль: опасное приключение на разделительной полосе обусловлено напоминанием Шепа («Fries not flies»), что он в этот день не обедал. Старший брат, несомненно, окружал младшего заботой, но в сложившихся обстоятельствах возвращение в ресторан быстрого обслуживания, где в этот вечер уже побывали и Дилан, и Джилли, скорее указывало не на заботу, а на чудовищную безответственность.

– Что ты делаешь? – вновь спросила она.

На этот раз он ответил, но его реплика не очень прояснила ситуацию:

– Я не знаю.

И тут она почувствовала в его голосе то самое отчаяние, которое испытывала каждый раз, когда видела мираж. Ее встревожило, что за рулем мчащегося на огромной скорости автомобиля сидит человек, которого могут отвлечь галлюцинации или что-то похуже.

– Ради бога, сбрось скорость. Куда ты несешься?

Он еще сильнее надавил на педаль газа:

– На запад. Куда-то на запад. В место. Какое-то место.

– Почему?

– Я чувствую зов.

– Зов чего?

– Запада. Я не знаю. Не знаю кого или чего.

Он повернулся к ней, глаза его широко раскрылись. А по словам чувствовалось, что он себе не хозяин.

– Просто… чувствую, что так надо.

– Что надо?