Прежде чем ты уйдешь

– Зои? Что там за шум у входной двери?

Кровь бросается мне в лицо, но я, собравшись с духом, спокойно качаю головой:

– Да нет, все спокойно. Я ничего такого не слышала.

– Ну ладно, – пожимает плечами Эд.

Он подходит ко мне с зубной щеткой в руках. Червячок зубной пасты, сползая по его подбородку, падает на деревянный пол.

Мы смотрим на полоску белой пасты на полу. И я сразу вспоминаю, как сильно это разозлило меня в прошлый раз, хотя сейчас решительно не понимаю почему; правда, с тех пор я стала совершенно другим человеком.

– Упс! – Эд ухмыляется, разбрызгивая во все стороны зубную пасту.

Несколько капель оказывается у меня на лице, я спокойно их вытираю:

– Ну ты даешь!

– Извини. – Эд проходит на кухню, берет бумажное полотенце, начинает вытирать пятно, и у него изо рта падает очередная капелька пасты прямо на шорты.

– Иди прополощи рот, пока ты не загадил всю квартиру, свинтус несчастный! – Я со смехом заталкиваю Эда в ванную.

Эд с пристыженным видом удаляется.

А я между тем усиленно тяну время. Неторопливо собираю сумку, причесываюсь, накладываю косметику. Моя задача – удостовериться, что Эд не поедет на велосипеде.

– Ладно, я пошел. – Эд небрежно клюет меня в щеку.

От него приятно пахнет мятой, в уголке рта засохшая зубная паста. Я осторожно вытираю ее пальцем.

– Хорошо, дорогой. До вечера.

Эд надевает шлем, закидывает на спину рюкзак и с шумом захлопывает за собой входную дверь. Я стою и, затаив дыхание, жду. Несколько секунд спустя я слышу, как в замке поворачивается ключ, и передо мной появляется Эд – страшно недовольный, он что-то бурчит себе под нос.

– Какой-то гаденыш проткнул мне шины.

– Ох нет! Это ужасно! И что теперь делать?

– Не знаю. Наверное, поеду на метро. Но это жуткий геморрой добираться на метро до Южного Норвуда. Маленькие засранцы!

Эд жутко зол, но я не обращаю внимания. Впрочем, у меня нет другого выхода.

– Если хочешь, могу тебя подбросить.

– Подбросить? А разве тебе не нужно на работу?

– Угу, но… Ну, пожалуй, так будет проще, разве нет?

– Да, но не для тебя.

– Нет. Но… Ой, да ладно! Разреши мне тебя подвезти. Я с удовольствием сяду за руль. Я уже сто лет не водила машину.

Эд с сомнением смотрит на меня. И наконец кивает:

– О’кей, если ты действительно хочешь. Было бы здорово. Спасибо.

– Погоди, я только возьму ключи.

Мы садимся в мой видавший виды «фольксваген-жук», который я приобрела много месяцев назад, но толком еще не водила. От волнения у меня колотится сердце. Я сделала это! Помешала Эду сесть на велосипед! Мне с трудом верится, что у меня получилось.

Я опускаю стекла и включаю вентиляторы, что, впрочем, не спасает от удушающей жары. Некоторое время мы едем молча. Я нахожусь в состоянии крайнего возбуждения. Я сумела удержать Эда от рокового путешествия, в свое время закончившегося для него столь трагически, и мне сейчас не до разговоров.

Мы ползем в потоке транспорта по северной части Лондона, жара в машине стократно усиливается во время любой остановки на красный свет светофора или стояния в пробках из-за дорожных работ. Но мне глубоко наплевать. Я здесь, с Эдом, и он жив. Мне кажется, будто я парю на крыльях любви.

– Чего это ты сияешь, как блин масленый?

– Да так, ничего. Просто… Ну, сегодня чудесный день. Разве нет?

– Да уж. Чудесный. – Эд награждает меня насмешливым взглядом и снова отворачивается к окну.

Дорога – каких-то пятнадцать миль – занимает у нас больше часа, тем более что штурман из Эда никудышный, но вот мы и на месте.

– Нам направо. – Эд показывает на белый грузовик, припаркованный чуть ли не на тротуаре.


Я протискиваюсь в дыру рядом с ним и выключаю двигатель.

– Спасибо, что подвезла. Надеюсь, ты не опоздаешь из-за меня на работу.

– Но ты вернешься сегодня пораньше, а? – Мой голос дрожит, мне страшно оставлять Эда здесь одного.

– Да, постараюсь освободиться. Обратно, пожалуй, поеду на поезде, договорились?

Я киваю. У меня на глаза наворачиваются слезы, но я не хочу, чтобы Эд их заметил.

– Договорились.

– Тогда увидимся позже. – Эд вылезает из машины и идет по садовой дорожке.

И все. Он уходит.

По моим щекам градом катятся слезы, но мне пора убираться отсюда, и я сворачиваю на проезжую часть. Пронзительный гудок, скрип тормозов – мимо проезжает автомобиль, водитель что-то кричит в открытое окно.

– Простите, – едва слышно говорю я, поднимая руку.

Я еду домой, практически не обращая внимания на другие машины, прохожих и дикую жару. Оставив автомобиль возле дома, я беру лежащую на пассажирском сиденье сумку и направляюсь к станции метро.

Потом я стою в вагоне, покачиваясь в такт движения поезда, что везет меня этим душным июньским утром на работу, и пустыми глазами смотрю на рекламу над головами пассажиров.

Мне остается только надеяться, что я сделала достаточно, чтобы предотвратить смерть Эда.

Когда я подхожу к своему рабочему столу – два часа спустя, – меня уже поджидает Олив, моя начальница. Она демонстративно стучит пальцем по циферблату часов и показывает на комнату для переговоров в другом конце нашего просторного офиса:

– Зои, ты нам срочно нужна.

– Извини, – вымученно улыбаюсь я.

Взяв блокнот с ручкой, я чуть ли не бегом пересекаю помещение.



И вот встреча завершена. Я не слышала ни слова, все мои мысли были заняты тем, что случилось в прошлый раз после окончания переговоров. Полицейские, оглушительная тишина, больница…

Я рысью бегу на кухню, включаю чайник и, пока он закипает, смотрю из окна на улицу внизу. Мимо, спасаясь от жары, спешат люди, а я думаю об Эде, который сейчас на другом конце города работает в поте лица на самом солнцепеке, планируя уйти пораньше ради встречи со мной.

Мне остается только надеяться.

Чайник закипает, я кладу в чашку растворимый кофе, наливаю кипяток, небрежно размешиваю. С чашкой в руках возвращаюсь в офис. У моего стола с серьезным лицом стоит Олив, и у меня тотчас же обрывается сердце.

Боже мой, все повторяется!

– Не-е-ет! – Из моей груди вырывается стон, ноги подкашиваются, горячий кофе льется на потертый ковер.

Я ничего не слышу. Ничего не вижу. В голове ни одной мысли. Да, я знала, что этот день непременно настанет, но где-то в глубине души до последней минуты теплился огонек надежды.

И сейчас этот огонек погас.

Сквозь белый шум, стоящий в ушах, до меня, словно издалека, доносится голос Олив:

– Зои, Зои, в чем дело?

Она с силой трясет меня за плечо, и я поднимаю на нее глаза. Олив хмурится, на ее лице написано беспокойство, но я не в состоянии говорить. Я не хочу слышать то, что она сейчас произнесет.

– Не надо, – шепчу я, зажимая руками уши.

– Зои, – уже более настойчиво повторяет она, – ты, случайно, не заболела? Что с тобой такое?

Я молчу, скорчившись на полу. Но мало-помалу слова Олив проникают в мое сознание, и я снова поднимаю на нее глаза. Она спрашивает, не заболела ли я, причем снова и снова. Но если — я не смею об этом подумать, – но если, вопреки моим опасениям, у нее нет для меня плохих вестей, то со стороны мое поведение выглядит так, будто я действительно заболела.

Я перестаю всхлипывать, убираю от ушей руки и впервые за все это время прислушиваюсь к тому, что она говорит.

– Зои, пойдем со мной. – Олив помогает мне встать на ноги, ведет за собой в переговорную, которую я недавно покинула, плотно закрывает за собой дверь.

– Садись. – Олив садится и показывает на соседний стул. – Пожалуйста.

Я выдвигаю стул и нервно устраиваюсь на самом краешке. У меня внезапно начинают трястись руки, и я кладу их на колени, чтобы унять дрожь.

– Зои, – строгим голосом начинает Олив. Я задерживаю дыхание и жду продолжения. Но она говорит вовсе не то, что я боялась услышать, – я беспокоюсь за тебя. Что, ради всего святого, на тебя нашло? У тебя был такой вид, точно ты увидела привидение, а потом ты вообще рухнула как подкошенная.

Я сижу, уставившись на свои руки. Что я могу ей сказать? Что мне показалось, будто она сейчас сообщит о смерти Эда, совсем как в прошлый раз, а я не могу больше слышать эти слова? Ну конечно же нет. Поэтому я лишь пожимаю плечами.