Прежде чем ты уйдешь
Часть 35 из 47 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я не знаю, что делать. Может, действительно бросить попытки что-либо изменить, а просто взять и уехать к родителям. Кому, как не мне, знать, что мы с Эдом помиримся? Или все-таки постараться переломить ситуацию и исправить положение?
Сев за стол, я достаю из кармана халата телефон. Никаких пропущенных звонков. И я принимаю решение позвонить Эду.
Набираю знакомый номер и, в ожидании соединения, машинально обвожу пальцем царапины на деревянном столе. В трубке слышатся длинные гудки, и у меня резко учащается пульс. Не знаю, что скажу Эду, если он ответит, но я не могу сидеть сложа руки. Длинные гудки продолжаются, а затем слышится механический, безжизненный голос Эда: «Извините, в данный момент я не могу ответить. Пожалуйста, оставьте ваше сообщение после короткого сигнала».
– Эд, это я, Зои. Я… я люблю тебя. Ладно, я перезвоню позже, хорошо?
В моем голосе звучат отчаянные, умоляющие нотки, но мне наплевать. Действительно наплевать. Не желаю бездарно тратить подаренный мне судьбой день. Я хочу видеть Эда.
Выключив телефон, я встаю из-за стола. Записка Эда по-прежнему валяется на полу. Я наклоняюсь, чтобы поднять ее. Открываю и перечитываю, снова и снова. От слов Эда веет таким холодом, таким равнодушием, что меня начинают мучить сомнения. Да, я действительно хочу с ним встретиться, но что, если я перестараюсь и больше никогда его не увижу? Сейчас я по крайней мере знаю, что мы в тот раз помирились, а значит, есть хотя бы малая вероятность того, что в другой день я проснусь рядом с ним.
Нет, тут уж ничего не поделать, придется уехать.
Я возвращаюсь в спальню, одеваюсь, торопливо запихиваю вещи в чемодан, который нашла под кроватью. Затем качу чемодан к входной двери, но возвращаюсь за сумочкой, где у меня телефон и кошелек. На пороге меня вдруг одолевают сомнения. Может, стоит написать Эду пару слов?
Я вырываю листок из того же блокнота, которым утром воспользовался Эд, и чиркаю несколько слов:
Я люблю тебя. Не забывай наши клятвы. И пожалуйста, не ставь на мне крест. Зои. Целую.
Приписав «целую», я складываю листок, пишу имя Эда и оставляю на том же месте, где нашла адресованную мне записку. Потом беру чемодан, решительно закрываю за собой дверь и иду к станции метро навстречу самому ужасному – если судить по прошлому разу – дню в моей жизни.
Всю дорогу я была точно в тумане и не успела опомниться, как поезд уже прибыл в Донкастер – пункт моего назначения. Какой-то мужчина, стоявший сзади, помогает спустить чемодан, а мне хочется плакать даже от такого банального проявления человеческой доброты. Слава богу, что из-за завесы волос не видно моих слез!
Я иду по платформе, спускаюсь по лестнице, затем поднимаюсь и неожиданно вижу маму: она с встревоженным видом спешит мне навстречу.
Мама останавливается напротив меня, я бросаю чемодан, и мы обнимаемся прямо посреди станции.
– Ох, мама! – Я с трудом могу говорить, буквально захлебываясь слезами.
– Тсс… – Мама нежно гладит меня по спине, совсем как в детстве. Затем отстраняется, заглядывает мне в лицо. Нежно заправляет за уши упавшие мне на глаза волосы, пальцем вытирает с моей щеки слезы. – Ладно, а теперь поехали домой.
Я послушно киваю, поднимаю чемодан и иду за ней к машине. Мы едем по скоростному шоссе, дождь стучит в ветровое стекло, дворники ритмично шаркают, словно гипнотизируя меня. Мама ни о чем не спрашивает, и я благодарна ей за молчание.
Мы подъезжаем к знакомому дому, и впервые за сегодняшний день мои губы трогает улыбка. В конце подъездной дорожки нас встречает папа, готовый предложить свою помощь.
Я выхожу из машины.
– Привет, пап.
– Здравствуй, милая. Можно взять твои вещи?
Пока папа вытаскивает из багажника чемодан, я вхожу в дом, и у меня перехватывает дыхание. Наши с Беки фотографии на стенах; маленький столик с телефоном и каким-то зеленым, словно резиновым, растением; полка с висящими ключами, украшенная фарфоровыми кошечками, птичками и кроликом. Как хорошо вернуться домой! Дома и стены помогают.
Здесь я чувствую себя спокойно.
Я вхожу на кухню, где мама целеустремленно что-то ищет в буфете.
– У меня есть чай в пакетиках, который тебе нравится. – Она встает на цыпочки, тщетно пытаясь дотянуться до верхней полки. – Но похоже, твой папа слишком высоко их положил. – Признавая свое поражение, она бессильно опускает руки.
– Ладно, оставь. Я достану.
Я подхожу к буфету, шарю рукой по верхней полке. Нахожу коробку чая без кофеина. Когда-то он мне действительно нравился, но у меня не хватает духу сказать маме, что теперь я его больше не пью.
– Зои… – начинает она и останавливается.
Я знаю, ей отчаянно хочется спросить, что случилось.
– Мам, давай посидим, попьем чайку, и я тебе все расскажу.
– Хорошо, милая.
Приготовив чай, она ставит его на стол, бережно подложив под кружки салфетки. На мой взгляд, абсолютно бессмысленное занятие, если учесть украшающие допотопную столешницу бесчисленные царапины и разводы. Но я молчу и с благодарностью пью поданный мне чай.
Мама садится напротив, осторожно подносит кружку к губам и ждет моего рассказа. Я рассеянно смотрю на потемневшее небо за окном, толком не зная, с чего начать. Честно признаться, последнее время я разговаривала с мамой и папой гораздо реже, чем следовало бы. Впрочем, так же как с Джейн и Беки – одним словом, со всеми теми, кто был мне дорог. Ведь когда у меня настали тяжелые времена, я сознательно отгородилась от них, чтобы они не видели моих страданий.
Но сейчас у меня идеальный шанс все изменить. Я вспоминаю свой прошлый приезд сюда после этой самой ссоры с Эдом. Тогда я категорически отказалась говорить с родителями, да и вообще толком не объяснила им, в чем, собственно, дело. Мама отчаянно хотела помочь, но мне было стыдно признаться, что я провалилась по всем статьям.
Но на сей раз я поступлю по-другому. Все честно расскажу и не стану отказываться от помощи. Тем более что помощь мне ох как нужна.
Я оглядываюсь на звук шагов за спиной. Это папа, взяв кружку, собирается сесть за стол. Но мама незаметно качает головой. Папин взгляд мечется между мной и мамой, а затем снова останавливается на мне:
– Ну ладно, я просто пришел за своим чаем.
В доказательство своих слов папа поднимает кружку, чай выплескивается на линолеумный пол. Мама выразительно поднимает брови, но, прежде чем она успевает схватиться за тряпку, папа вытирает лужу подошвой тапка.
– Боже мой, Джон!
Папа невозмутимо пожимает плечами:
– Ладно, тогда я пошел смотреть по телику игру в бильярд.
И с чувством явного облегчения он выкатывается из кухни, плотно закрыв за собой дверь.
Я поворачиваюсь к маме, которая сидит с недовольным видом.
– Наш папа вообще не меняется, да?
– Милая, он становится только хуже!
В разговоре возникает долгая пауза, но я понимаю, что больше не могу держать маму в неведении. Я набираюсь мужества и говорю:
– Знаешь, я никак не могу родить ребенка, и Эд ненавидит меня за это.
Вот уж не ожидала, что скажу такое! Я сама себе удивляюсь. Неужели я и вправду думаю, будто Эд винит меня в том, что у нас нет детей?
Однако мама все понимает как надо.
– Ох, милая моя, ну что за глупости! Разве он может тебя ненавидеть?! Как только такое могло взбрести тебе в голову?!
И тогда я выкладываю все как на духу: все то, в чем не смогла признаться в прошлый раз; все то, что держала в себе до тех пор, пока не поняла, что терпеть больше нет сил.
Я рассказываю маме, что поначалу не хотела детей, а Эд, наоборот, мечтал об идеальной семье; рассказываю о навязчивой идее родить, когда поняла, что у меня ничего не выходит; об ЭКО, о физической боли и мучительном ожидании результата, от которого зависело наше будущее. О том, как непереносимо было видеть счастливые семьи с детьми, о комплексе неполноценности, о зависти к тем, кто имел то, чего мне так страстно хотелось иметь; о крахе последних надежд, отчаянии и разочаровании, об упреках, обвинениях, угрюмом молчании и, конечно, о последней, самой серьезной ссоре.
Когда я все это выложила, то словно сняла груз с души. Мама смотрит на меня через стол. Мамина кружка пуста, в моей остывает недопитый чай. В мутной коричневой жидкости отражается свет кухонной лампы.
– Поверить не могу, что тебе пришлось в одиночку пройти через весь этот ужас, – тихо, почти шепотом говорит мама, и я невольно поднимаю голову. – Но, ради всего святого, почему ты держала это в себе?
– Не знаю.
Тогда мама встает, садится передо мной на корточки, обхватывает обеими руками, крепко прижимает к себе. И у меня внутри будто прорывается нарыв: я сотрясаюсь от рыданий, выпуская наружу всю боль утрат до и после сегодняшнего дня; я плачу и плачу, а слезы, похоже, никак не кончаются.
Но мало-помалу мне удается успокоиться, и только редкие всхлипы периодически сотрясают грудь. А когда я перестаю рыдать, мама по-прежнему рядом со мной, она стоит на коленях и ждет, когда я приду в себя. И я чувствую безмерную благодарность.
– Мама, спасибо тебе.
– Ох, солнышко! Именно для того я и здесь.
Мама садится на стул возле меня, склоняется надо мной, берет мои ладони в свои, точно желая взять на себя мои страдания.
Потом несколько минут мы сидим молча, слушаем, как тикают часы, и ждем, когда висящие в воздухе слова улягутся, заняв свое законное место.
– Ты не можешь себя винить. – Мама наконец нарушает тишину и, поймав мой удивленный взгляд, неуверенно улыбается. – Это несправедливо. С чего вдруг тебе взбрело в голову, что ты виновата?
– Просто у меня такое чувство, будто мы не справились. Я не справилась. Мы с Эдом… ну, ты сама понимаешь. Наш брак разваливается прямо на глазах, в чем наверняка есть моя вина. А чья же еще?
Мама на секунду задумывается.
– Зои, когда в семье случаются подобные вещи, они скорее разъединяют людей, нежели соединяют, и это естественно. В вашем случае именно так и произошло, что отнюдь не означает, будто вы не справились. – Мама делает паузу, явно сомневаясь, стоит ли продолжать, но пересиливает себя. – Видишь ли, Зои, в жизни не все так просто, как кажется, и постоянно возникают сложные ситуации. Но их можно преодолеть. Нам с твоим папой тоже не удавалось с первого раза, скажем так, тебя зачать. В наше время не имелось каких-то специальных способов лечения подобных вещей, и я не стану утверждать, что все это никак не отразилось на нашем браке. Мы постоянно ссорились, грызлись, короче говоря, все было плохо. Положа руку на сердце, я не уверена, чем бы все закончилось, если бы так продолжалось и дальше. Но потом я, слава богу, забеременела, родилась ты, и мы с твоим папой снова начали жить дружно. Ведь никто из нас не идеален, более того, никто не ждет, что после таких испытаний ты будешь счастливой и довольной, да и вообще, лучшей женой на свете. Поэтому ты должна перестать себя грызть. Ваша ситуация вполне типичная, и вы непременно с ней справитесь. Знаю, что справитесь. Вы любите друг друга, а это главное.
– Но почему ты не рассказала мне раньше?
Мама качает головой:
– Я не придавала этому особого значения, по крайней мере… до настоящего времени. Но хочу, чтобы ты поняла одно. Вы с Эдом просто обязаны помириться и бороться за ваш брак. Девочка моя, даже если у вас не получится завести ребенка – а я уверена, что это не так, – вы должны быть сильнее, чем в свое время были мы с твоим папой, вы должны помешать превратностям судьбы разрушить все, что с таким трудом создавалось. Это слишком важно для вас.
Да, мама совершенно права. Что вовсе не означает, будто у меня есть хоть малейшее представление, как жить дальше. И как, спрашивается, мне выбираться из этой ситуации? Последние несколько месяцев мы с Эдом практически не разговаривали, а если и разговаривали, то в основном спорили и грызлись между собой.
Больше всего на свете мне хочется вернуть те времена, когда мы любили друг друга безоговорочно и безоглядно. Но только я одна могу придумать, как это сделать. Значит, придется совершить невозможное.
Оставшуюся часть вечера я ощущаю себя самой настоящей обманщицей. Мама проявила бесконечную доброту, папа – несвойственную ему деликатность. А я впервые за все время была с ними по-настоящему откровенной, и мне ужасно неприятно, что приходится скрывать от них самое важное: что я во второй раз проживаю этот день нашего прошлого и сейчас – в настоящем – они, возможно, сидят у моей постели в больнице, ожидая, когда я выйду из комы. Если, конечно, в данный момент я нахожусь именно там.
Но представив, как невероятно будет звучать моя история, я понимаю, что не смогу никому ее рассказать.
Сев за стол, я достаю из кармана халата телефон. Никаких пропущенных звонков. И я принимаю решение позвонить Эду.
Набираю знакомый номер и, в ожидании соединения, машинально обвожу пальцем царапины на деревянном столе. В трубке слышатся длинные гудки, и у меня резко учащается пульс. Не знаю, что скажу Эду, если он ответит, но я не могу сидеть сложа руки. Длинные гудки продолжаются, а затем слышится механический, безжизненный голос Эда: «Извините, в данный момент я не могу ответить. Пожалуйста, оставьте ваше сообщение после короткого сигнала».
– Эд, это я, Зои. Я… я люблю тебя. Ладно, я перезвоню позже, хорошо?
В моем голосе звучат отчаянные, умоляющие нотки, но мне наплевать. Действительно наплевать. Не желаю бездарно тратить подаренный мне судьбой день. Я хочу видеть Эда.
Выключив телефон, я встаю из-за стола. Записка Эда по-прежнему валяется на полу. Я наклоняюсь, чтобы поднять ее. Открываю и перечитываю, снова и снова. От слов Эда веет таким холодом, таким равнодушием, что меня начинают мучить сомнения. Да, я действительно хочу с ним встретиться, но что, если я перестараюсь и больше никогда его не увижу? Сейчас я по крайней мере знаю, что мы в тот раз помирились, а значит, есть хотя бы малая вероятность того, что в другой день я проснусь рядом с ним.
Нет, тут уж ничего не поделать, придется уехать.
Я возвращаюсь в спальню, одеваюсь, торопливо запихиваю вещи в чемодан, который нашла под кроватью. Затем качу чемодан к входной двери, но возвращаюсь за сумочкой, где у меня телефон и кошелек. На пороге меня вдруг одолевают сомнения. Может, стоит написать Эду пару слов?
Я вырываю листок из того же блокнота, которым утром воспользовался Эд, и чиркаю несколько слов:
Я люблю тебя. Не забывай наши клятвы. И пожалуйста, не ставь на мне крест. Зои. Целую.
Приписав «целую», я складываю листок, пишу имя Эда и оставляю на том же месте, где нашла адресованную мне записку. Потом беру чемодан, решительно закрываю за собой дверь и иду к станции метро навстречу самому ужасному – если судить по прошлому разу – дню в моей жизни.
Всю дорогу я была точно в тумане и не успела опомниться, как поезд уже прибыл в Донкастер – пункт моего назначения. Какой-то мужчина, стоявший сзади, помогает спустить чемодан, а мне хочется плакать даже от такого банального проявления человеческой доброты. Слава богу, что из-за завесы волос не видно моих слез!
Я иду по платформе, спускаюсь по лестнице, затем поднимаюсь и неожиданно вижу маму: она с встревоженным видом спешит мне навстречу.
Мама останавливается напротив меня, я бросаю чемодан, и мы обнимаемся прямо посреди станции.
– Ох, мама! – Я с трудом могу говорить, буквально захлебываясь слезами.
– Тсс… – Мама нежно гладит меня по спине, совсем как в детстве. Затем отстраняется, заглядывает мне в лицо. Нежно заправляет за уши упавшие мне на глаза волосы, пальцем вытирает с моей щеки слезы. – Ладно, а теперь поехали домой.
Я послушно киваю, поднимаю чемодан и иду за ней к машине. Мы едем по скоростному шоссе, дождь стучит в ветровое стекло, дворники ритмично шаркают, словно гипнотизируя меня. Мама ни о чем не спрашивает, и я благодарна ей за молчание.
Мы подъезжаем к знакомому дому, и впервые за сегодняшний день мои губы трогает улыбка. В конце подъездной дорожки нас встречает папа, готовый предложить свою помощь.
Я выхожу из машины.
– Привет, пап.
– Здравствуй, милая. Можно взять твои вещи?
Пока папа вытаскивает из багажника чемодан, я вхожу в дом, и у меня перехватывает дыхание. Наши с Беки фотографии на стенах; маленький столик с телефоном и каким-то зеленым, словно резиновым, растением; полка с висящими ключами, украшенная фарфоровыми кошечками, птичками и кроликом. Как хорошо вернуться домой! Дома и стены помогают.
Здесь я чувствую себя спокойно.
Я вхожу на кухню, где мама целеустремленно что-то ищет в буфете.
– У меня есть чай в пакетиках, который тебе нравится. – Она встает на цыпочки, тщетно пытаясь дотянуться до верхней полки. – Но похоже, твой папа слишком высоко их положил. – Признавая свое поражение, она бессильно опускает руки.
– Ладно, оставь. Я достану.
Я подхожу к буфету, шарю рукой по верхней полке. Нахожу коробку чая без кофеина. Когда-то он мне действительно нравился, но у меня не хватает духу сказать маме, что теперь я его больше не пью.
– Зои… – начинает она и останавливается.
Я знаю, ей отчаянно хочется спросить, что случилось.
– Мам, давай посидим, попьем чайку, и я тебе все расскажу.
– Хорошо, милая.
Приготовив чай, она ставит его на стол, бережно подложив под кружки салфетки. На мой взгляд, абсолютно бессмысленное занятие, если учесть украшающие допотопную столешницу бесчисленные царапины и разводы. Но я молчу и с благодарностью пью поданный мне чай.
Мама садится напротив, осторожно подносит кружку к губам и ждет моего рассказа. Я рассеянно смотрю на потемневшее небо за окном, толком не зная, с чего начать. Честно признаться, последнее время я разговаривала с мамой и папой гораздо реже, чем следовало бы. Впрочем, так же как с Джейн и Беки – одним словом, со всеми теми, кто был мне дорог. Ведь когда у меня настали тяжелые времена, я сознательно отгородилась от них, чтобы они не видели моих страданий.
Но сейчас у меня идеальный шанс все изменить. Я вспоминаю свой прошлый приезд сюда после этой самой ссоры с Эдом. Тогда я категорически отказалась говорить с родителями, да и вообще толком не объяснила им, в чем, собственно, дело. Мама отчаянно хотела помочь, но мне было стыдно признаться, что я провалилась по всем статьям.
Но на сей раз я поступлю по-другому. Все честно расскажу и не стану отказываться от помощи. Тем более что помощь мне ох как нужна.
Я оглядываюсь на звук шагов за спиной. Это папа, взяв кружку, собирается сесть за стол. Но мама незаметно качает головой. Папин взгляд мечется между мной и мамой, а затем снова останавливается на мне:
– Ну ладно, я просто пришел за своим чаем.
В доказательство своих слов папа поднимает кружку, чай выплескивается на линолеумный пол. Мама выразительно поднимает брови, но, прежде чем она успевает схватиться за тряпку, папа вытирает лужу подошвой тапка.
– Боже мой, Джон!
Папа невозмутимо пожимает плечами:
– Ладно, тогда я пошел смотреть по телику игру в бильярд.
И с чувством явного облегчения он выкатывается из кухни, плотно закрыв за собой дверь.
Я поворачиваюсь к маме, которая сидит с недовольным видом.
– Наш папа вообще не меняется, да?
– Милая, он становится только хуже!
В разговоре возникает долгая пауза, но я понимаю, что больше не могу держать маму в неведении. Я набираюсь мужества и говорю:
– Знаешь, я никак не могу родить ребенка, и Эд ненавидит меня за это.
Вот уж не ожидала, что скажу такое! Я сама себе удивляюсь. Неужели я и вправду думаю, будто Эд винит меня в том, что у нас нет детей?
Однако мама все понимает как надо.
– Ох, милая моя, ну что за глупости! Разве он может тебя ненавидеть?! Как только такое могло взбрести тебе в голову?!
И тогда я выкладываю все как на духу: все то, в чем не смогла признаться в прошлый раз; все то, что держала в себе до тех пор, пока не поняла, что терпеть больше нет сил.
Я рассказываю маме, что поначалу не хотела детей, а Эд, наоборот, мечтал об идеальной семье; рассказываю о навязчивой идее родить, когда поняла, что у меня ничего не выходит; об ЭКО, о физической боли и мучительном ожидании результата, от которого зависело наше будущее. О том, как непереносимо было видеть счастливые семьи с детьми, о комплексе неполноценности, о зависти к тем, кто имел то, чего мне так страстно хотелось иметь; о крахе последних надежд, отчаянии и разочаровании, об упреках, обвинениях, угрюмом молчании и, конечно, о последней, самой серьезной ссоре.
Когда я все это выложила, то словно сняла груз с души. Мама смотрит на меня через стол. Мамина кружка пуста, в моей остывает недопитый чай. В мутной коричневой жидкости отражается свет кухонной лампы.
– Поверить не могу, что тебе пришлось в одиночку пройти через весь этот ужас, – тихо, почти шепотом говорит мама, и я невольно поднимаю голову. – Но, ради всего святого, почему ты держала это в себе?
– Не знаю.
Тогда мама встает, садится передо мной на корточки, обхватывает обеими руками, крепко прижимает к себе. И у меня внутри будто прорывается нарыв: я сотрясаюсь от рыданий, выпуская наружу всю боль утрат до и после сегодняшнего дня; я плачу и плачу, а слезы, похоже, никак не кончаются.
Но мало-помалу мне удается успокоиться, и только редкие всхлипы периодически сотрясают грудь. А когда я перестаю рыдать, мама по-прежнему рядом со мной, она стоит на коленях и ждет, когда я приду в себя. И я чувствую безмерную благодарность.
– Мама, спасибо тебе.
– Ох, солнышко! Именно для того я и здесь.
Мама садится на стул возле меня, склоняется надо мной, берет мои ладони в свои, точно желая взять на себя мои страдания.
Потом несколько минут мы сидим молча, слушаем, как тикают часы, и ждем, когда висящие в воздухе слова улягутся, заняв свое законное место.
– Ты не можешь себя винить. – Мама наконец нарушает тишину и, поймав мой удивленный взгляд, неуверенно улыбается. – Это несправедливо. С чего вдруг тебе взбрело в голову, что ты виновата?
– Просто у меня такое чувство, будто мы не справились. Я не справилась. Мы с Эдом… ну, ты сама понимаешь. Наш брак разваливается прямо на глазах, в чем наверняка есть моя вина. А чья же еще?
Мама на секунду задумывается.
– Зои, когда в семье случаются подобные вещи, они скорее разъединяют людей, нежели соединяют, и это естественно. В вашем случае именно так и произошло, что отнюдь не означает, будто вы не справились. – Мама делает паузу, явно сомневаясь, стоит ли продолжать, но пересиливает себя. – Видишь ли, Зои, в жизни не все так просто, как кажется, и постоянно возникают сложные ситуации. Но их можно преодолеть. Нам с твоим папой тоже не удавалось с первого раза, скажем так, тебя зачать. В наше время не имелось каких-то специальных способов лечения подобных вещей, и я не стану утверждать, что все это никак не отразилось на нашем браке. Мы постоянно ссорились, грызлись, короче говоря, все было плохо. Положа руку на сердце, я не уверена, чем бы все закончилось, если бы так продолжалось и дальше. Но потом я, слава богу, забеременела, родилась ты, и мы с твоим папой снова начали жить дружно. Ведь никто из нас не идеален, более того, никто не ждет, что после таких испытаний ты будешь счастливой и довольной, да и вообще, лучшей женой на свете. Поэтому ты должна перестать себя грызть. Ваша ситуация вполне типичная, и вы непременно с ней справитесь. Знаю, что справитесь. Вы любите друг друга, а это главное.
– Но почему ты не рассказала мне раньше?
Мама качает головой:
– Я не придавала этому особого значения, по крайней мере… до настоящего времени. Но хочу, чтобы ты поняла одно. Вы с Эдом просто обязаны помириться и бороться за ваш брак. Девочка моя, даже если у вас не получится завести ребенка – а я уверена, что это не так, – вы должны быть сильнее, чем в свое время были мы с твоим папой, вы должны помешать превратностям судьбы разрушить все, что с таким трудом создавалось. Это слишком важно для вас.
Да, мама совершенно права. Что вовсе не означает, будто у меня есть хоть малейшее представление, как жить дальше. И как, спрашивается, мне выбираться из этой ситуации? Последние несколько месяцев мы с Эдом практически не разговаривали, а если и разговаривали, то в основном спорили и грызлись между собой.
Больше всего на свете мне хочется вернуть те времена, когда мы любили друг друга безоговорочно и безоглядно. Но только я одна могу придумать, как это сделать. Значит, придется совершить невозможное.
Оставшуюся часть вечера я ощущаю себя самой настоящей обманщицей. Мама проявила бесконечную доброту, папа – несвойственную ему деликатность. А я впервые за все время была с ними по-настоящему откровенной, и мне ужасно неприятно, что приходится скрывать от них самое важное: что я во второй раз проживаю этот день нашего прошлого и сейчас – в настоящем – они, возможно, сидят у моей постели в больнице, ожидая, когда я выйду из комы. Если, конечно, в данный момент я нахожусь именно там.
Но представив, как невероятно будет звучать моя история, я понимаю, что не смогу никому ее рассказать.