Прежде чем иволга пропоет
Часть 9 из 18 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Мы не заблуждаемся! Мы здесь все знаем!
Он с улыбкой кивнул, но я видела, что его мысли чем-то заняты.
Пару дней спустя я почти освоилась.
Семья Стеши и Егора приехала в Озерный первого июня. Про родителей они пробурчали что-то невнятное и явно не стремились знакомить меня с ними. У меня сложилось впечатление, что те работали переводчиками или кем-то вроде этого. Странный образ жизни они вели, говоря по правде! Никогда не гуляли вместе с детьми. Не купались. Не ходили в лес. Сеть в Озерном работала с перебоями. Дети сообщили, что чуть не каждый день они вынуждены по вечерам уезжать, чтобы… Тут оба прикусили языки и переглянулись с видом людей, выболтавших лишнее. Я не стала заострять на этом внимание. У меня хватало своих собственных тайн, чтобы допытываться о чужих. Да и что такого они могли скрывать?
Иногда, забыв обо мне, дети обсуждали королевства Арден и Элмор, торговлю с гномами, доспехи и талисманы. Временами переходили на сленг, из которого я не понимала почти ни слова. Они требовали от меня ответа, кем бы я хотела стать: темным эльфом или орком, а на мое возражение, что я предпочла бы остаться человеком, набрасывались на меня, ожесточенно доказывая, что это никуда не годится.
Родители предоставили им поразительную свободу. Их, кажется, вообще ни в чем не ограничивали — идите куда хотите, делайте что пожелаете. Удивительное дело!
Эти малявки были очень дружны — не такая уж частая история для брата с сестрой.
Их коттедж стоял на нижнем берегу — широкий, в пять окон, обращенных к озеру. Иногда родители выползали на веранду, но и в креслах-качалках сидели с ноутбуками на коленях, словно приросли к своим лэптопам. Я совсем ничего не понимала в этих людях, будто не замечавших красоты окрестных мест. Они казались мне пришельцами с другой планеты.
Еще один дом занимала девушка — та самая Настя. Я подошла к ней на берегу, но получила в ответ холодный взгляд и приветствие сквозь зубы. Кирилла она и вовсе игнорировала, даже не смотрела в его сторону, однако к детям относилась тепло, и за это я прощала ей высокомерие и некоторое самодовольство. Есть такие люди, которые в любое помещение входят с уверенностью, что преображают его собой к лучшему. Недолюбливаю таких. Наверное, за то, что у них есть основания так считать.
Стеша с Егором прожужжали все уши мне и Кириллу о том, какая потрясающая машина у их подруги. Их поразил немудреный фокус с дистанционным управлением: «Хонда» сама заводилась, проезжала несколько метров и останавливалась там, где требовалось.
Если начистоту, я тоже впечатлилась. Но Кирилл разъяснил, что это не так сложно исполнить, как кажется. «Напичкала ее электроникой, — сказал он, пожав плечами. — Нет в этом особого смысла. Чисто развлечься».
Лицо у Насти было правильное, но скучное, как у куклы. А вот тело изумительное: спортивное, но не перекачанное, с длинными ногами и тонкой талией. И красивые плечи. Прямо-таки отличные плечи, особенно для пловчихи! Мне ужасно хотелось ее нарисовать, но просить Настю поработать натурщицей не стоило и пытаться.
Да и какой из меня художник. Так, любитель-мазила.
Однако уже на второй день я взялась за мольберт. У меня руки чесались написать самый что ни на есть слащавый пейзаж: озеро, лес, облака над лесом.
И тут неожиданно выяснилось, что у Кирилла аллергия на акриловые краски.
— У меня и на клей для обоев была такая реакция, — сказал он, почесывая розовое пятно на щеке. Оно стремительно краснело, по шее расползались два таких же.
Выход нашелся быстро. В ста метрах за коттеджем стоял сарайчик, довольно крепкий и даже закрывающийся на ключ. Там хранились лыжи и самокаты, велосипеды, принадлежности для рыбалки и разнообразный туристический хлам. Я обнаружила внутри коврики для йоги, шесть штук, аккуратно свернутых в рулоны, раскатала их и сложила в импровизированный топчан. Туда-то мы и перетащили принадлежности для рисования. К концу «переезда» Кирилл выглядел так, что я прогнала его и сама разобрала свои вещи.
Третий дом принадлежал нелюдимой тетке лет пятидесяти. Эту я даже толком не разглядела. Она исчезала рано, бродила по лесным тропам днями напролет, и только вечером в ее окнах ненадолго загорался свет. Пару раз мы замечали друг друга издалека; она сворачивала в сторону и исчезала, приветственно махнув рукой напоследок, чтобы ее поведение не выглядело грубостью.
Два коттеджа стояли пустыми. Еще в одном жили муж и жена, которых я увидела мельком, когда они паковали вещи.
А на следующий день после их отъезда в дом вселилась странная парочка. Двое мужчин, один — огромный, как бык, бритый тип, заросший жирком. Этот явно решил сбросить лишний вес и занимался как подорванный: с утра бегал вокруг озера, потом отжимался на полянке, приседал, подпрыгивал, махал ручищами и подтягивался на турнике, который опасно провисал под его тяжестью. Второго рассмотреть не успела.
Во взрослой жизни я освоила одно простое правило. При первой возможности надо подглядывать, шпионить, запоминать и быть готовым использовать то, что узнал. Информация — единственная ценность, которая была мне доступна. Ее нужно собирать при каждом удобном случае, а лучше — создавать случай самой.
В «Прибое» я забыла об этом. Расслабилась. Существовала сама по себе, не интересовалась ни Оксаной, ни ее мужем. И к чему это привело? Не появись там Кирилл, ревнивая баба придушила бы меня ночью подушкой и скормила фермерским свиньям.
Люблю подсматривать за людьми, когда они об этом не догадываются. Мало кто держит лицо, оставшись в одиночестве. У женщин сползают вниз уголки рта, щеки текут как у подтаявших снежных королев. Но и глаза смягчаются. Мужчин мне, по понятным обстоятельствам, за последнее время почти не довелось видеть. Но я знаю, что они могут меняться до неузнаваемости. Смотришь на какого-нибудь спящего шерстяного волчару, а из него лезет печальный ежик и фыркает.
Пока Кирилл спал, я выскользнула из дома и пробралась к коттеджу мужиков. Возле расчищенной площадки росла старая черемуха. Я огляделась, вскарабкалась по стволу, цепляясь за сучки, и уселась на ветке, поближе к стволу. От посторонних взглядов меня закрывали листья. Да и люди редко поднимают глаза вверх.
Ждать пришлось недолго. Как я и думала, первым вышел бирюк. Размялся, попрыгал, зачем-то растер затылок…
А затем стянул футболку.
Тут меня ждало два открытия. Во-первых, оказалось, что на нем ни грамма жира, сплошные мускулы. Бирюк подвесил на моем дереве мешок и давай пританцовывать перед ним и лупить его что было сил. Прямо машина для убийства! Бедная черемуха тряслась подо мной, точно колосок. Я обхватила ствол крепче, чтобы не упасть, представила, как от ударов облетят все листья и я откроюсь во всей красе — будто русалка на ветвях. Еще кота не хватает, но будь здесь кот, бедняга давно орал бы, вцепившись когтями в кору.
Во-вторых, на мужике не было татуировок. Я-то хотела поглазеть, что за партаки он набил себе за годы бурной молодости, но меня ждало разочарование. Шрамов у него хватало. А вот наколок не было.
Я про себя назвала его Бурым. Бурый — подходящее слово для этого типа. В нем и земля, и неподвижный валун, и хищный зверь.
Хлопнула дверь, из дома вышел, потягиваясь, его сожитель со стаканом то ли молока, то ли кефира.
Наблюдая за ними сверху, я решила, что эти двое все-таки не пара, а приятели. Этот, второй, рядом с Бурым казался натуральным дрищом, но вообще парень как парень. Чем-то на Кирилла похож, только поразвинченнее, что ли. Расслабленнее. В Кирилле все-таки чувствовалась внутренняя напряженность, и я уверена, что причина была не во мне.
— Ну-с, как успехи? — поинтересовался парень, обходя кругом приятеля, с которого лил пот. — Уже проработал дельтовидную?
— Макар, а Макар, — прохрипел Бурый. — Шел бы! Ты! Тренироваться!
Я поморщилась. Что за имя такое! Зато сразу ясно, что парню меньше тридцати, даже не надо в лицо заглядывать. Только с девяностых пошла мода называть детей разными диковинными именами, до этого, насколько я знаю, за партами сидели дружными рядами Лены, Светы, Иры, Наташи, да изредка — Аллочки. У мальчиков выбор был побогаче, однако и в списке мужских имен Макаров не было, могу поклясться.
Я родилась в девяносто седьмом. Мама хотела назвать меня Кристиной, но тогда еще была жива бабушка. Она сходила в ЗАГС и записала меня Диной.
Мать взбеленилась, но было поздно. «В честь осеевской «Динки», — с упрямым спокойствием твердила бабуля. Зная мать, голову дам на отсечение, что бесилась она, потому что не читала книжку и была уверена, что таким образом бабуля ткнула ей в нос ее же невежеством.
И знаете, что самое забавное? Что за все последующие годы она так и не удосужилась ее прочесть. Даже после бабушкиной смерти.
Для бабули я всегда была Динкой. «Дину» она не признавала. Когда наступали каникулы, в первый же день мы с ней отправлялись в кафе. Бабуля заказывала рюмочку коньяка («Это для сосудов, рыбонька») и смаковала ее, пока я расправлялась с эклерами под кофе.
За первой рюмочкой следовала вторая, за второй — еще одна, и из кафе бабуля выбиралась в изрядном подпитии.
— Рыбонька, я, кажется, надралась, — сообщала она аристократическим тоном. — Но сегодня такой день! День твоей свободы!
Я была с ней совершенно согласна.
«Опять с этой алкоголичкой шарахалась? — злобно кричала вечером мать. — От тебя ее дрянью воняет!»
Дрянью мать называла духи «Ландыш серебристый», которые бабушка обожала и щедро орошала себя перед торжественными выходами.
Но никакие вопли не могли испортить радости от нашего с бабулей кутежа.
Парень отпил кефир.
— Я с утра не способен к спорту. Кстати, помнишь Марту?
— Всех твоих девиц запоминать…
— Да нет! Марту из Беловодья. Рыжую.
— А, малявку! — Бирюк чему-то обрадовался. — Такую забудешь! А что?
— Помнишь, как мы ее встретили?
Тут спортсмен внезапно перестал колотить грушу и как-то странно застыл. Будто к чему-то прислушивался.
— Ага, — кивнул русый. — Вот-вот.
— И давно? — непонятно спросил бирюк.
— Где-то с полчаса. Но проще узнать у нее самой.
Он поднял голову и вежливо сказал:
— Сударыня, вас не затруднит спуститься?
С такой легкостью меня раскрыли впервые. Размышляя, где прокололась, я спрыгнула со своей ветки на нижнюю, повисла на согнутых ногах вниз головой, крутанулась — и встала перед ними.
Бирюк фыркнул без всякого дружелюбия. Глаза темно-карие, широкий нос перебит, да не один раз. Насмотрелась я на такие носы! Рожа небритая, разбойничья.
Его приятель рассматривал меня насмешливо, склонив голову набок. Ничего примечательного в его внешности не было, кроме цвета глаз: серые, очень светлые. Радужка оставалась того же оттенка, когда на нее падало солнце, хотя у сероглазых, я не раз замечала, она меняется от голубого до зеленого.
Ясногородский, большой любитель камней, показывал мне как-то один из своих перстней, с прозрачным серым камнем. К тому времени он уже немного рассказывал мне о них, и я была уверена, что это горный хрусталь. «Ты почти права, — сказал Ясногородский. — Камень-обманщик: называется «раухтопаз», но не имеет отношения к топазам. Он — дымчатый кварц. Между прочим, раньше считалось, что может сводить владельца с ума. И вызывать темные силы, разумеется».
Темные силы, значит.
— Наши имена вам, без сомнения, известны, — сказал парень.
Я кивнула на бирюка:
— Его — нет.
— Сергей, — буркнул тот.
Таращится как солдат на вошь. Чуть дернешься — разотрет пальцем.
— Инна, — соврала я, не задумываясь.
— Что привело вас на нашу рябину, Инна? — осведомился русый.
— Это ольха, — сказал Бурый.
— Это черемуха, — поправила я. — Извините.
Оба задрали головы, рассматривая мое дерево.
— А где ягоды? — прогнусавил бирюк.