Прекрасные

– Ну то есть… – Он явно счел свой ответ смешным, но все равно выдал: –  Я не могу тебе позволить бегать по темному винограднику одной.

Это меня насмешило.

– Дженсен. По городским меркам от ресторана я отбежала меньше чем на квартал.

Мы оба оглянулись на крутившихся у патио посетителей, ожидающих разрешения вернуться в помещение. Мы их совершенно не волновали.

Я повернулась и посмотрела на его профиль, тускло освещенный фонарями с дальней винодельни. Я задумалась, а не вспомнил ли он наш разговор за столом, о том парадоксе недоверия себе и непонимания других.

– Мне жаль насчет Бекки, – сказала я, и он слегка вздрогнул и посмотрел на меня. – Уверена, что тебе многие говорили это тогда, как только это случилось, и раны были свежими. Но готова поспорить, с тех пор больше никто ничего не сказал на эту тему.

Он полностью повернулся ко мне, но ничего не ответил, кроме осторожного:

– Да…

– Я помню, когда умерла моя бабушка, – я отвела взгляд и посмотрела на бесконечные ряды виноградных лоз. – Это было много лет назад; она была достаточно молодой. Мне было одиннадцать, а ей… так, сейчас… почти восемьдесят.

– Мне очень жаль, – тихо произнес Дженсен.

Я улыбнулась ему.

– Спасибо. Самое интересное в том, что поначалу все очень грустили из-за нас. И искренне. Но со временем ее уход ощущался все тяжелее, по крайней мере, для Леле. Стало все больше недоставать всех этих мелких и важных моментов, связанных с бабулей. То есть с течением времени легче не стало. Просто наша печаль стала тише. Мы просто перестали об этом говорить, но я знаю, что Леле очень тяжело не делиться со своей мамой каждой, даже незначительной горестью и мелкой победой, – я снова посмотрела на него. – К чему я это веду: да, прошло шесть… Шесть лет?

– Да. Шесть, – подтвердил он.

– Так вот, шесть лет спустя хочу сказать тебе, что мне очень жаль, что она больше не часть твоей жизни.

Он кивнул, открыл рот, но сдержался и промолчал. Дженсен явно не любил говорить о себе, когда дело касается отношений. Вообще.

– Спасибо, – снова тихо сказал он, но я знала, что не эти слова вертелись у него на кончике языка.

– Скажи это, – вытянув руки, попросила я. Я медленно развернулась. – Отдай эти слова мне, этому винограду и лозам, и всем тем инструментам в сарае.

Дженсен рассмеялся в ответ и посмотрел в ту сторону, где стояли и разговаривали наши друзья, поглядывая на нас.

– Пиппа, ты… – он резко замолчал, прислушиваясь: справа от нас, а потом и слева раздалось шипение.

Я попятилась.

– Это еще что?

Он застонал и потянулся к моей руке:

– Да мать вашу. Быстрее!

Мы побежали, но спустя пару секунд нас со всех сторон окатило водой из разбрызгивателей. Вода лилась из тонких трубок, лежащих на земле, с отверстиями по бокам, сверху и снизу и из вращающихся дождевателей.

Мы сделали несколько шагов по скользкой земле, я чуть не упала на спину – Дженсен едва успел меня поймать.

Бежать было бесполезно. Мы вымокли насквозь.

– Забудь! – крикнула я ему сквозь оглушительный шум оросительной системы. Ощущение было, словно мы попали под ливень. – Дженсен, – позвала я и схватила его за рукав, когда он собрался идти в ресторан, развернув к себе лицом.

Он посмотрел на меня безумными глазами. И не потому, что мы распили бутылку на двоих, перед этим без конца дегустируя и дегустируя. И не потому, что он разозлился из-за прерванного ужина или что мы оказались вдрызг мокрыми холодным октябрьским вечером посреди маленькой винодельни на Лонг-Айленде.

Эта бешеная вспышка в его глазах говорила, что он начал что-то пересматривать в себе.

– Я знаю, мы совсем не знакомы, – закричала я, стряхивая капли с ресниц. – И знаю, что это звучит бредово, но я думаю, тебе нужно прокричаться.

Он рассмеялся, отфыркиваясь от брызг:

– Мне нужно прокричаться?

– Да! Кричи!

Дженсен непонимающе покачал головой.

– Давай, скажи это! – перекрикивала я окружавший нас рев. – Что бы это ни было, о чем ты думаешь в эту секунду. Про что угодно: про работу, жизнь, Бекки, меня. Вот так, – я заглотила леденящий воздух, и слова практически вырвались из груди: – Я хочу ненавидеть Марка, но не получается! Ненавижу, что мне было так комфортно в отношениях, которые для него были всего лишь пит-стопом, а я думала, что это может быть навсегда! Они такими вообще никогда не были, и теперь я чувствую себя идиоткой, как я не замечала этого раньше!

Несколько секунд он просто смотрел на меня, а вода стекала по его лицу.

– Я ненавижу свою работу! – сжав кулаки, заорала я. – Ненавижу свою квартиру, свою повседневную жизнь, вдруг всему этому не будет конца и я не найду в себе сил сделать с этим хоть что-нибудь! Ненавижу, что я так убивалась на работе, а когда смотрю по сторонам и сравниваю себя с другими, то мои собственные усилия кажутся мне каплей в море!

Дженсен отвел взгляд и смахнул крупные капли, повисшие на ресницах.


– Не заставляй меня чувствовать себя дурой, – я протянула руку и прижала ее к его груди.

Только я решила, что он просто повернется и уйдет назад в ресторан, как Дженсен откинул голову назад, закрыл глаза и, перекрикивая громкий шум разбрызгивателей, заорал:

– У нас уже могли быть дети!

Боже.

Подбадривая его, я закивала. Он снова посмотрел на меня, словно в поисках поддержки, и его черты изменились, когда он выпустил эмоции на волю: выражение лица стало жестче, взгляд резче, а рот сжался в суровую линию.

– Они бы уже учились в школе! – крикнул он и вытер лицо, которое тут же снова стало мокрым. – Играли бы в футбол и катались на велосипедах!

– Понимаю, – ответила я и, скользнув рукой вниз, сплела наши мокрые пальцы.

– И иногда мне кажется, что у меня ничего нет, – тяжело дыша, сказал он. – Кроме работы и друзей.

Это по-прежнему немало, – не сказала я, потому что понимала: не такую жизнь он хотел для себя.

– И я очень зол, что она не сказала мне раньше, что все не так, – он снова вытер лицо свободной рукой, и я задумалась на мгновение, только ли вода текла по его щекам. В такой темноте не разберешь. – Я злюсь, что она впустую потратила мое время, – добавил он и, помотав головой, отвернулся. – И когда я думаю о том, что встречу кого-то еще… Чего ради? И не слишком ли поздно? Не слишком ли я закрыт и не слишком ли я скучный или…

– Просто слишком долго держался? – я хотела его рассмешить, но эффект получился прямо противоположный: тяжело вздохнув, он выпустил мою руку. – Мы с тобой оба хороши, – добавила я и решительно взяла его за руку снова, дождалась, чтобы он посмотрел на меня. – Это не слишком поздно. Разве что когда стукнет восемьдесят. А тебе всего тридцать три.

– Тридцать четыре, – застонав, уточнил он.

– И послушай, – я продолжила, не замечая этого, – большинство женщин не так глупо тратят свои жизни и чувства. Просто тебе попался гнилой фрукт. Но на лозах полно спелых и сочных ягод, – добавила я, пританцовывая плечами. Он слегка улыбнулся в ответ, потом посмотрел на окружавшие нас изогнутые лозы зинфанделя. – Я сейчас не про себя, – добавила я. – И это не обязательно будет следующая женщина, которую ты встретишь. Просто хочу сказать, что она есть. Кто бы и где бы она ни была.

Дженсен кивнул, уставившись на меня. Струи воды стекали по его лбу, носу и губам. На мгновение мне показалось, что он меня поцелует. Но потом он тряхнул головой и посмотрел так, словно ждал магического знака.

– Мне жаль, что ты потерял ее, – еще тише сказала я. – И хотя это было давно, ты по-прежнему имеешь право злиться. Ты потерял мечту, а это хреново, как ни крути.

Он сжал мою руку и кивнул.

– А мне жаль, что так вышло с Марком.

Я со смехом отмахнулась.

– Марк не был мечтой. Он был фантастическим любовником, а я надеялась, что он превратится в хорошего парня, – потом, подумав немного, я добавила: – Хотя, может, он и был мечтой, просто ненадолго. В этой поездке я поняла, что на самом деле мне не нужны были эти три недели, чтобы справиться с расставанием. Но я им все равно рада.

Я видела, как Дженсен снова закрывается, но не проклинала его за это. Он такой, я это уже поняла: дай немного и сворачивай лавочку. Береги. Поэтому я облегчила ему задачу и выпустила руку, предоставив ему возможность проложить путь назад в патио, где люди уже входили в ресторан. Мы посмеемся, что я безумна, какая странная эта Пиппа, и пойдем переодеваться в сухое к новому ужину.





6

Дженсен




В понедельник я проснулся до рассвета.

Я уставился в темный потолок, одеяла вокруг меня были еще теплыми, когда сонный туман начал медленно рассеиваться. Мое признание Пиппе все еще гремело в голове.

У нас уже могли быть дети.

Они бы уже учились в школе. Играли бы в футбол и катались на велосипедах.

Я понятия не имел, как это вчера взбрело мне в голову. О подобном я практически и не думал, разве что в минуты слабости или под конец особенно паршивого дня, когда дома меня встречала пустота.

И, видимо, после целого дня дегустаций вина и забега по винограднику, утыканному распылителями.

После развода я встречался со многими женщинами и не особенно думал о Бекки. Зато много думал о своем браке, когда познакомился с Эмили. Приятная дружба предсказуемо привела нас в постель, и я был поражен, насколько проще оказались такие ничего не значащие отношения, чем те, в которые я вложил все свое сердце.

Мы с Эмили играли в софтбол и после игры частенько пили пиво. А в один такой четверг я заплатил по счету и проводил ее до машины, после чего, к моему удивлению, она спросила, не хочу ли я зайти к ней. Оказывается, я хотел. В ту ночь мы дважды занимались сексом, и я ушел до того, как прозвенел будильник.

Эмили была красивая и умная, работала неврологом в детской бостонской больнице, но мы оба знали, что наши отношения не превратятся во что-то большее, чем дружба людей, которые иногда спят вместе. Где-то пару раз в месяц мы занимались сексом. И он всегда был хорош. Хотя потрясающим не был никогда, отчасти потому, что с точки зрения эмоций он для нас ничего не значил.

Откровенно говоря, я знал, что мои сомнения насчет большей вовлеченности в отношения были остаточным недоумением по поводу поступка Бекки и нежелании снова столкнуться с чем-то подобным. Пиппа была права: боль со временем стихает, но полностью все равно не уходит. Она меняется, меняет то, как я смотрю на вещи, и то, как смотрят на меня другие люди. Приемлемый период траура по неудавшемуся браку и тому, что он значил в моей жизни, истек. Жизнь продолжалась. И мне нужно было двигаться дальше.

Так почему я не сдвинулся с места?

Я очень зол, что она не сказала мне раньше, что все не так.