Предатели

А потом просто украду Александру, и пусть Островский хоть усрется, пытаясь достать меня в стране, где всем посрать на его деньги.

И все же, когда приезжаю к началу мероприятия, меня снова по жесткой кроет.

Даже Ангелочек, по такому случаю разодетая чуть ли не как на модный показ, замечает мою нервозность. Качает головой, достает из сумки флягу, делает глоток и протягивает мне.

— Мой личный рецепт, — пожимает плечами в ответ на мой вопросительный взгляд. — немного алкоголя, немного газировки, то да се… Работает безотказно. Три глотка — и спокоен как удав.

Я делаю больше трех.

Потому что хер знает вообще, как после всего, смогу увидеть Анфису и не убить ее на месте.

— Все в порядке? — настороженно интересуется Ангелочек, видимо потому, что когда мы выходим из машины, я слишком сильно обнимаю ее за талию.

Мне реально нужна точка опоры, чтобы не сорвался с катушек. Или ломанусь в зал, найду Монашку и вытрясу из нее душу, если она, глядя мне в глаза, не признается, зачем сделала всю эту херню. Почему, хоть я искренне пытался ей помочь, использовала меня в качестве самца-осеменителя. И ничего не сказала. А я сходил с ума все эти годы, убеждая себя, что у меня все в порядке с башкой, и тот секс не был началом шизофрении.

— Не люблю все эти сборища, — отвечаю Ангелочку, но сам подталкиваю ее в сторону большого выставочного центра, который по случаю презентации украшен голограммами алмазов. В программе есть даже лазерное шоу. Примерно представляю, сколько все это стоит, и гоню прочь мысли о том, что сделала Монашка, чтобы растрясти Островского на такую щедрость.

Ей реально нормально: потрахаться со мной, а потом вернуться к нему, типа, ничего и не было?

Я поглядываю на обтянутую платьем задницу Ангелочка и вспоминаю, что ко мне она приходит тоже за сексом. И что я в ее жизни — вообще не единственный мужик. И несмотря на то, что вообще не жадничаю и исполняю всякие долбанутые капризы, она не спешит бросать своего папика. Который, кажется, еще старше Островского. А еще она как-то проболталась, что когда бывает в Париже — проводит время с одним темнокожим парнем. При этом даже не скрывала, что «проводит время» — это не про прогулки и кофе в ресторане на Эйфелевой башне.

И меня никогда не грузило, что она трахается с кучей других мужиков.

Можно сказать, я почти по-дружески был рад, что симпатичная девчонка без комплексов хорошо и с удовольствием проводит время, и не комплексует, корча из себя непонятно что.

Но стоит подумать о Монашке и лапище Островского у нее на заднице — меня жестко лупит по обнаженным нервам.

Я гоню прочь мысли о ревности и инстинкте собственичества.

Мои к ней чувства — о другом.

В зале уже полно народа. Сразу видно, что здесь собралась та_самая публика: все разодеты, все сверкают: женщины — дорогими украшениями, мужики — золотыми часами и запонками с бриллиантами. На стенах — фотовыставка: украшения в шелке, атласе, на мелком песке тропического пляжа, в куске льда. Невольно ловлю себя на мысли, что возле некоторых хочется остановиться и рассмотреть внимательнее.

— Спасибо, — мило улыбается Ангелочек, когда проходящий мимо официант предлагает нам шампанское.

Я отказываюсь, а моя спутница весело хихикает, как бы невзначай окунает туда большой палец и посасывает его, глядя мне в глаза с ярким вызовом. Она любит секс, но еще больше любит всякую экстремальную хуйню, типа, потрахаться в туалете, в кабинке, на заднем дворе кафе прямо под фонарем. Наверняка уже успела прикинуть, где и как поимеет меня сегодня.

Я криво улыбаюсь в ответ, поверх ее головы осматривая зал.

В программе заявлена презентация лично от автора коллекции и аукцион, на которой будет выставлена пара украшений, созданных в единичном экземпляре. Ангелочек в лоб заявила, что было бы неплохо заполучить что-то в свою шкатулку.

Мы делаем круг по залу — Анфисы нигде не видно.

Ни ее, ни Островского, никого из этого змеиного семейства.

Пока, наконец, играющий в огороженной зоне маленький оркестр не сменяет монотонный ритм на что-то вроде вступительного марша. Все головы поворачиваются в одном направлении.

Ангелочек берет меня за руку и каким-то образом умудряется протиснуться вперед, в первую линию организованной гостями круглой «арены».

— А в жизни она очень милая, — слышу ее шепот куда-то мне в плечо.

Милая?

Я сжимаю кулаки, потому что взгляд намертво прикован к ее руке, в которой она сжимает ладонь сидящего в инвалидном кресле Островского.

Просто, сука, милая влюбленная семейная пара. Образец на обложку тупого журнала о консервации огурцов и вязании.

Ты счастлива, Монашка? Сыта и довольна?

На мгновение она будто слышит мой мысленные вопрос. Но, хоть мы с Ангелочком стоим впереди, практически у нее перед носом, Анфиса меня не замечает.

Она улыбается Островскому, еще раз пожимает его пальцы и, наконец, берет слово.





Глава 49: Анфиса




Во мне словно расцветает ядовитый цветок из лезвий.


Режет внутренности, лишает силы, пускает по венам яд сомнения, когда я замечаю стоящего прямо предо мной Рэйна.

Точнее, сначала я чувствую его запах.

Пока Островский в кабинете администратора галереи в последний раз «инструктирует» меня, как вести себя на людях, я почти спокойна и уравновешена. Даже странно, что совсем недавно узнала о предательстве родных матери и сестры, и теперь вынуждена играть уже даже не очень хорошо понимаю по чьим правилам.

Сегодня здесь появится Светлана.

Выйдет «в свет», явится а ля богиня.

Честно говоря, я уверена, что Островский сперва как следует почешет об нее кулаки, а потом просто избавится. И меня не трогает собственное глубокое безразличие к судьбе Светланы.

Меня уже вообще никто не беспокоит.

Только моя Капитошка.

Сейчас у меня нет выбора, кроме как подчиниться Марату. Но, чем черт не шутит? Если Светлана займет мое место и уговорит — как обещала — Островского отпустить нас с дочерью на все четыре стороны — я до конца жизни буду желать ей здоровья и благополучия.

Но я не разрешаю себе верить в благоприятный исход.

Больше никаких иллюзий. Больше никаких принцев в белом, которые обещают защиту, больше никаких шпионских игр. Залечь на дно и выжидать. В конце концов, Марат все равно уже одной ногой в могиле.

Но когда я выхожу в зал — в ноздри ударяет знакомый запах.

Сигаретный дым, кофе, кока-кола. Гремучая дурная смесь, усаженная на горячую бледную, исполосованную шрамами кожу.

Я на миг прикрываю глаза, вспоминаю ощущение выпуклых кривых шрамов под пальцами. Вспоминаю жадные дерзкие губы у себя на шее.

— Что за херня? — шипит Марат, до боли сжимая мои пальцы. — Что не поняла?

Показушно улыбаюсь до судорог за ушами, и прохожу глубже в зал.

У меня просто фантомные воспоминания.

Рэйна давно нет в стране. С чего бы ему здесь сидеть, если единственное, ради чего он приехал — возможное наследство — снова ему не светит?

Но он все-таки здесь.

Высокий, красивый, в дорогом костюме и рубашке с галстуком, но с растрепанными непослушными рыжими волосами.

За руку с молодой красивой девицей.

Ему как раз по возрасту, хоть воняет вульгарщиной, но, говорят, именно таких любят современные устроенные мужчины.

Даже не знаю, как проговариваю вступительное слово без заминок. Голос не дрожит, но ладони горят так сильно, что едва сдерживаюсь, чтобы не сбежать в дамскую комнату.

Провожу аукцион.

Запрещаю себе смотреть на Рэйна, но чувствую его взгляд словно прибитый гвоздями.

Марат его заметил? Господи, да как его можно не заметить?!

Чего добивается мой Рыжий Дьявол? Хочет, чтобы Островский на моих глаза всадил в него пулю?

Я чуть не теряю сознания, потому что слишком живо представляю эту картину. Ссылаюсь на нервы и чуть не на коленях выклянчиваю у Марата разрешение выйти на свежий воздух.

По длинному коридору, где почти нет света, от спешки теряя туфли. Через черную дверь выхожу уже босиком, придерживаясь за стену, чтобы не упасть.

Зачем ты пришел, Рэйн? Чего добиваешься?

Я не вынесу, если с тобой что-нибудь случиться!

Прижимаюсь лбом к холодной каменной стене, пытаясь восстановить дыхание.

И тут же вздрагиваю, когда дверь распахивается.

Рэйн?

Я не понимаю, что происходит, когда он разворачивает меня, словно куклу, прижимает спиной к кирпичам и надавливает сверху своим телом.

Закрывает рот ладонью.

Грубо, жестко, без намека на нежность.

— Я спрошу только раз, Монашка, и если мне не понравится твой ответ — ты об этом очень сильно пожалеешь.